Тал'краа потряс головой свирепо, карие глаза сощурились в гневе. Кашур еле удержалась, чтоб не улыбнуться, — из всех духов, почтивших ее визитами, Дед был чуть ли не самый нетерпеливый.

— Нет, нет! Приведи его к нам, в пещеры Ошу'гуна. Я там на него посмотрю.

— Ты… ты хочешь, чтоб я привела его встретить предков?

— Разве не этого я только что просил? Глупая девчонка! И что теперь с шаманами делается?

Дед частенько закатывал подобные сцены, ничуть Мамашу Кашур не тревожившие. Но его требование ошеломило. Изредка случалось, что духи предков требовали привести к ним дитя. Обычно это значило, что ребенку уготована стезя шамана. Но едва ли она уготована Дуротану — вожди редко бывают шаманами, слишком многое и разное нужно для этого. Слушать волю предков и объявлять свою народу — слишком много для одного орка. Тот, кто хорошо справится с тем и с другим, будет воистину великим.

Не услышав ответа, Дед зарычал, грохнул посохом оземь — Кашур аж подпрыгнула.

— Конечно, я приведу его на день посвящения во взрослые, — заверила Кашур поспешно.

— Поняла наконец, — завопил Тал'краа, грозя посохом, — Не приведешь, я по твоей голове им постучу, а не по бедной невинной земле!

Но маску свирепости на лице не удержал, улыбнулся напоследок, и Кашур, уже закрывая во сне глаза, улыбнулась в ответ. Хоть Тал'краа и злился, и вспыхивал легко, но на самом деле был мудрым и добрым и очень любил Кашур. Хотела бы она встретить его вживе — но он умер больше ста лет назад.

Мамаша открыла глаза в яви и вздохнула, вернувшись в настоящее тело — такое же старое, как тело Тал'краа, каким тот являлся в видениях. Больное тело, слабое, с распухшими, болящими суставами, с побелевшими волосами. Знала сердцем: скоро уже время покинуть бренную оболочку в последний раз и уйти к предкам на священную гору. Тогда Дрек'Тар, ее ученик, станет главным советником Гарада и клана Северного Волка. Надежный, хороший шаман. Оставив клан в его руках, можно смело идти к предкам — и поскорей бы!

Хорошо избавиться от земной немощи. Хотя послушаешь птичий гомон за стеной шатра, посмотришь на солнечные зайчики, и поймешь — будет не хватать простых радостей жизни: птичьего пения, горячей похлебки, заботливого касания внучки.

«Приведи его!» — приказал Дед.

Что ж, она приведет.

Прошлой ночью, когда полная луна и звезды, казалось, мерцали в знак одобрения, один наш юноша был посвящен во взрослые. Мне впервые случилось участвовать в ритуале Ом'риггор. В молодости я не мог жить по обычаям моего народа, следовать его традициям, исполнять ритуалы. Да и по правде говоря, никто из орков не мог — слишком долго не мог. Тропа судьбы привела к войне, поглотившей меня целиком. А ведь я как раз хотел защитить свой народ, его обычаи и его правду от Пылающего Легиона, найти место, где мой народ смог бы жить по обычаям предков, без войны и страха, — и как же далеко ушел я от того, что хотел защитить!

Но теперь уже есть Дуротар и Оргриммар, теперь установлен мир — пусть и зыбкий. Теперь шаманы вспоминают обычаи древности, растет и взрослеет молодежь, и ей, если пожелают того духи предков, уже не доведется узнать пепельного вкуса войны.

Прошлой ночью я был частью ритуала, пришедшего из глубины времен, ритуала, недоступного целому поколению. Прошлой ночью сердце мое наполнила радость и единение со всеми живущими — чувство, которого не хватало так долго.

Дуротан смотрел на талбука, и сердце колотилось в груди. Могучий зверь, достойная добыча и рога его — не просто украшение, но острое, опасное оружие. Дуротан уже видел воина, убитого такими рогами, пропоротого, вздетого на дюжину отростков, словно на копья.

А на охоту вышел с одной лишь секирой и без доспехов.

Конечно, шептали всякое. Когда сидел в палатке с завязанными глазами, слышал: дескать, любой талбук сгодится, бойцы они свирепые, но в это время самцы сбрасывают рога. Другие шептали: конечно, лишь единственное оружие позволено нести с собой, Дуротан, сын Гарада, но никто не помешает спрятать доспехи в глухомани, никто ведь не узнает. И самый стыдный шепоток: шаман определит успех охоты, пробуя кровь на твоем лице, а кровь давно умершего талбука на вкус точь-в-точь как свежая.

Он не обратил внимания на шепотки. Может, кто из орков и поддался искушению — но не он.

Дуротан выищет самку, пышнорогую в это время года, возьмет лишь дозволенное оружие и украсит свои щеки кровью убитого зверя, свежей, парящей на морозе!

И вот он стоял, дрожа от холода в слишком раннем снегу, и топор делался все тяжелее в руках.

Но не отступил.

Выслеживал стадо талбуков два дня, питаясь лишь тем, что смог собрать, разводил в сумерках убогие костерки, отсыпался, где придется. Тут позавидуешь Оргриму — он летом родился и уже прошел ритуал посвящения. Думал — ранней осенью тоже не слишком тяжело окажется, но зима явилась раньше времени, суровая и морозная.

И стадо талбуков будто насмехалось. Легко находил их следы и навоз, видел, где разгребали снег, отыскивая жухлую траву, где грызли кору с деревьев. Но сами всегда оставались вне видимости.

И лишь к вечеру третьего дня предки решили вознаградить за упорство. Уже смеркалось, и Дуротан с отчаянием подумал о третьем безрадостном ночлеге после третьего бесплодного дня. И вдруг понял, что катышки навоза под ногами не смерзлись до каменности, а свежие!

Стадо близко!

Тогда он побежал, давя меховыми сапогами скрипучий снег, и новое тепло заструилось в жилах. Вот он, след! Вперед, на холм, а за ним — вот они, великолепные звери!

Спрятался за большим валуном, выглянул: ишь, еще не перелиняли, бурые на белом снегу.

Дюжины две, а то и больше, самки в основном.

Конечно, стадо — это хорошо, но как одну-то от стада отбить? Талбуки — твари необычные, своих защищают. Нападешь на одну, другие кинутся на помощь.

Обычно охотников сопровождали шаманы, чтоб отвлечь зверей. А Дуротан был один — такой уязвимый и бессильный перед целым стадом…

Хватит, ну, рассопливился! Три дня ведь искал, и — вот они! Этой ночью или попробую свежатинки, целую ногу сожру с голодухи, или останусь в снегу коченеть, уже трупом!

Хотя тени становились все длиннее, выждал, понаблюдал как следует — торопиться нельзя, себе дороже. Талбуки — твари дневные. Вон, норы копают, чтоб на ночь устроиться. Знал, что такое делают, но чтоб тесно, прям друг к дружке вплотную… Как же одну отбить-то? Эх…

Ага, вон самка поодаль, видно, игривая слишком. Молодая, здоровая, летом отъелась травой и ягодами, и неймется ей. Топает, головой трясет — а рога роскошные! — чуть ли не танцует вокруг остальных. И жаться не хочет к ним, вместе с парочкой таких же пристроилась снаружи шерстистого комка тел.

Дуротан ухмыльнулся: спасибо, духи, за подарок! Добрый знак — самая бодрая, здоровая самка в стаде решила не следовать бездумно старшим, но сделать по-своему. Конечно, жаль, что расплатой за молодую дерзость будет смерть, но зато дерзкий молодой орк станет взрослым. Почет и слава одному — смерть другому, так духи уравновешивают сущее. По крайней мере, так взрослые говорят.

Дуротан выжидал. Солнце ушло за горы, и сумерки сгустились в темень. Вместе с солнцем ушло и зыбкое последнее тепло, а Дуротан все выжидал с терпеливостью настоящего хищника. Наконец и старшая в стаде улеглась: подогнула длинные ноги, примостилась рядом с товарками.

Тогда Дуротан двинулся. Закоченелые ноги чуть шевелились — едва не упал. Выбрался из убежища, заспешил вниз, не спуская глаз с дремлющей молодой самки. Та склонила голову, изогнув длинную шею, сопела мерно. Из ноздрей вырывались облачка пара.

Медленно, со всей осторожностью приблизился к добыче. Уже не чувствовал ни холода, ни усталости — только близкую, такую близкую удачу, кровь, победу! Еще ближе, еще — а она все дремлет.

Поднял секиру. Ударил.

Она открыла глаза, попыталась вскочить — но смерть уже взяла свое. Дуротану захотелось испустить боевой клич — тот самый, какой много раз слышал от отца, — но он вовремя прикусил губу.