— Ты приказал мне схватить их — я схватил, — ответил Дуротан. — Но в пленении того, кто готов сдаться сам, нет чести. Ты хотел, чтобы мы стали единым сильным народом, а не стадом. Как же мы сможем этого достичь, если не соблюдем единого и незыблемого кодекса чести? Честь — главное…

Дуротан продолжал говорить — грубо, уверенно. Но Нер'зул не слушал. Осознал вдруг в ужасное, ледяное, растянувшееся вечностью мгновение: Кил'джеден, возможно, вовсе и не добр и не благодушен. Дуротан, увлеченный разъяснением причин своего поступка, не заметил перемены в Нер'зуле. Но Гул'дан не сводил глаз с учителя, и в сердце Нер'зула родился еще один страх: а если он догадался о сомнениях, об ужасе перед Кил'джеденом? Что же делать? Как угодить Великому? Как смягчить гнев?

Почему больше не приходит Рулькан?

Опомнился, заморгав, когда Дуротан замолк и посмотрел на шамана внимательно, ожидая ответа.

И как с ним обойтись? Дуротана уважают в народе. Если наказать, многие встанут на сторону Северных Волков — и ткань, заботливо сплетаемая ткань единого народа орков, единой Орды — вот верное слово! — разорвется. А если оставить проступок безнаказанным, как отзовутся ревностные сторонники истребления дренеев?

Как же выпутаться… а Дуротан уже хмуриться начал.

— Мой господин столь поражен и гневен, что лишился дара речи, — сообщил Гул'дан тихо.

Оба, и Нер'зул, и Дуротан, уставились на младшего шамана, удивленные.

— Ты не подчинился прямому приказу духовного вождя. Возвращайся же в свое стойбище, Дуротан, сын Гарада. Вскоре мой господин пришлет тебе письмо с изъявлением его воли.

Дуротан глянул на Нер'зула, недовольный дерзостью ученика. Нер'зул собрался с силами, выпрямился горделиво и на этот раз смог отыскать нужные слова.

— Изыди, Дуротан! Ты навлек на себя мой гаев, и, хуже, гнев существа, одарившего нас милостью.

Вскоре я изъявлю тебе мою волю!

Дуротан поклонился, но не ушел сразу.

— Я кое-что принес тебе, — сказал, протягивая маленький сверток.

Шаман принял его трясущимися руками, надеясь, что дрожь припишут гневу, а не страху.

— Мы нашли это у пленников, — сообщил Дуротан. — Наш шаман считает — в этих камнях сила, пригодная против дренеев.

Чуть помедлил, ожидая от Нер'зула ответа, но когда затянувшееся молчание сделалось неловким, поклонился и ушел. Некоторое время и учитель, и ученик молчали.

— О, господин, простите мое самовольство. Я сказал: вы столь поражены, что и говорить не в силах. Я боялся, что этот громила из Северных Волков воспримет ваш гнев как нерешительность и сомнение.

Нер'зул посмотрел пытливо. Слова ученика звучали искренне, и лицо его не выдавало лукавства… Но все же, все же…

Не так давно Нер'зул бы просто сознался ученику во всем — ведь годами тренировал его, воспитывал, доверял. Но теперь, даже в тяжкий момент нерешительности, раздираемый сомнениями и страхом, одно Нер'зул знал совершенно точно: нельзя позволить Гул'дану увидеть хоть какую-то слабость учителя.

— Мною в самом деле овладела ярость, — солгал Нер'зул. — Честь… если пострадает народ, какая тут честь?

Вдруг он заметил, что стиснул судорожно сверток, принесенный Дуротаном, а Гул'дан смотрит, и во взгляде — неприкрытая жадность.

— Что ж он принес, чтобы смягчить ваш гнев?

Нер'зул глянул высокомерно.

— Ученик мой, сперва я изучу это, затем разделю знание с Кил'джеденом, — сообщил сурово. И замер, ожидая со страхом реакции Гул'дана.

И на кратчайшее мгновение в лице того мелькнул гнев. Затем младший склонился и выговорил покорно:

— Конечно, мой господин. Как самонадеянно было думать о таком… но мною двигало чистое любопытство, хотелось узнать, ценно ли хоть сколько-нибудь принесенное вождем Северных Волков.

Выслушав, Нер'зул отчасти смягчился. Гул'дан верно и преданно служил уже много лет и в свое время станет достойным преемником. Ни к чему шарахаться от теней.

— Конечно, — сказал старший шаман уже добрее, — я поведаю тебе, если разузнаю интересное. Ты ведь мой ученик, разве нет?

— Я готов служить вам во всем!

Лицо Гул'дана посветлело, он поклонился снова и удалился, видимо обрадованный. А Нер'зул тяжело осел на кипу шкур, служившую постелью.

Уложил сверток на колени, помолился предкам: если уж Дуротан не сумел привезти главаря дренеев, так пусть хоть находка его окажется ценной.

Вдохнул глубоко, развернул сверток — и онемел. В мягком меху лежали два сияющих кристалла. Нер'зул тронул красный и охнул — бодрость, радость, невиданная сила потекли сквозь него. Захотелось схватиться за оружие — хотя уже много лет не знал в нем нужды, — размахнуться, ударить. Почему-то не сомневался: когда кристалл рядом, удар найдет цель! Чудеснейший подарок оркам — надо постараться обратить страсть к бою, раскаленную ярость схватки, обитающую в кристалле, к своей выгоде.

Лишь большим напряжением воли заставил себя отпустить красный кристалл. Задышал глубоко, успокаиваясь, очищая разум.

Теперь — желтый кристалл. Уже знал, чего ожидать, с готовностью принял исходящее тепло и силу. Но без возбуждения, без желания хватать, рубить, мчаться. Желтый кристалл прояснял разум, с ним казалось — раньше видел все вокруг как сквозь туман. И слов-то не отыскать для описания, но все будто чище, совершеннее, точнее — до остроты граней, до боли от столь совершенной безжалостной ясности.

Выпустил кристалл, уронил в подол. И острая, как нож, ясность рассудка поблекла. Нер'зул улыбнулся: хоть и не может представить самого Велена могучему Кил'джедену, по крайней мере, столь драгоценные дары смогут умилостивить Великого.

Кил'джеден был взбешен. Нер'зул простерся ниц, дрожа, бормоча: «Простите меня, простите…»

Кил'джеден бесновался в ярости. Шаман уже зажмурился, ожидая неслыханной, невыносимой боли, но Великий вдруг успокоился.

Нер'зул глянул украдкой на благодетеля — тот снова выглядел спокойным, серьезным, величественным, был окутан сиянием.

— Я… разочарован, — прошептал Великий, переступив с одной ноги, оканчивающейся огромным раздвоенным копытом, на другую. — Но я скажу тебе вот что: виноват вождь клана Северного Волка, и ты больше никогда, слышишь, никогда не доверишь ему ответственного задания!

Радость, облегчение, надежда нахлынули мощной волной — шаман едва не лишился чувств, залепетал счастливо:

— Господин мой, конечно, никогда больше! Глядите: мы нашли эти кристаллы для вас!

— Для меня они бесполезны.

Нер'зул скорчился в ужасе.

— Но думаю, они могут пригодиться твоему народу в битвах, чтобы уничтожить дренеев. Ведь это ваша битва, не так ли?

Страх опять стиснул сердце Нер'зула.

— Конечно, мой господин! Это ведь воля наших предков!

Кил'джеден глянул — и его сияющие глаза, казалось, извергали пламя.

— Это моя воля, — сказал просто, и шаман закивал подобострастно.

— Конечно, это ваша воля, и я подчиняюсь вам во всем!

Кил'джеден, видимо, удовлетворился ответом. Кивнул и исчез. А Нер'зул, еще дрожа, принялся вытирать лицо, все в холодном поту от пережитого. И краешком глаза заметил проблеск белого — это Гул'дан! Он видел, он знает все!

Мы заранее обдумали нападение, и вчера, когда Белая Госпожа не вышла в небо, обрушились на их маленький сонный городок. Не пощадили никого, даже немногих найденных детей. Их припасы, доспехи, оружие, странные штуковины, непонятные и отвратительные нам, — вся добыча разделена между объединившимися кланами. Их синяя густая кровь засыхает на наших лицах, а мы танцуем, празднуя…

Нер'зул не дочитал письмо. К чему? Отличаются лишь детали, суть всегда одна: удачная атака, радость победы, радость от пролитой крови.

Сегодняшним утром кипа писем — целых семь.

С каждым прошедшим месяцем — даже долгими, морозными месяцами зимы — орки делались все искуснее в убийстве дренеев. С каждой победой узнавали больше о враге. Кристаллы, принесенные Дуротаном, оказались весьма полезными. Нер'зул работал с ними сперва в одиночестве, затем призвал и других шаманов. Красный камень назвали Сердце Ярости и открыли: когда вождь отряда несет его с собой, не только он, но и весь отряд сражается яростнее и с большим мастерством. Камень отдавали каждому клану лишь на одну луну, и вскоре камень сделался вожделенной наградой. Но Нер'зул знал — присвоить его никто не осмелится.