— Это возможно? — спросил Дуротан у Дрек'Тара.

Тот беспомощно пожал плечами, полностью сбитый с толку Гул'дановым откровением.

— Не знаю и не понимаю… но скажу одно: если шаманы исполняли волю предков, как стихии могли отказать нам? Почему предки позволили такое? — вопросил Дрек'Тар с горечью, обуянный злостью и стыдом.

Дуротан понимал: шаман чувствовал себя как воин, потянувшийся в пылу битвы за проверенной секирой и обнаруживший, что секира эта растеклась дымом прямо в пальцах. А ведь ее даровал верный друг, и для доброго, освященного дела.

— Да, да, я вижу: вы понимаете значение предлагаемого мн… Великим и Прекрасным, взявшим нас под покровительство, — объявил Гул'дан, кивая. — Я учился у этого Великого существа — как и вот эти благородные шаманы.

Отошел, и вперед выступили несколько шаманов, одетых в прекраснейшие, искусно сделанные доспехи из ткани — лучшие из когда-либо виденных Дуротаном.

— Они все — из Черной Горы, — пробормотала Дрека, нахмурившись.

— Изученное ими сможет узнать каждый пожелавший шаман — в этом я клянусь вам. Следуйте же за мной к равнине, где мы издавна праздновали Кош'харг, и они по моей воле покажут вам свое устрашающее мастерство!

Непонятно почему, но Дуротан почувствовал себя очень скверно. Дрека заметила неожиданную бледность, стиснула его руку, ободряя.

— Что с тобой, муж мой? — спросила вполголоса, когда вместе со всеми пошли к месту праздника.

— Не знаю, — ответил так же тихо. — Вот только… мне показалось: сейчас свершится ужасное и непоправимое.

— Я это чувствую уже очень давно.

Дуротан усилием воли придал лицу равнодушное выражение. Вождь ответственен за свой клан, а вождь Северных Волков и так был на не слишком хорошем счету у Нер'зула, а теперь, наверное, и у Гул'дана. Сейчас опорочить и вождя, и его клан стало куда легче, чем в прошлом. Все озабочены единством. Изгнание, изоляция клана Северного Волка будет означать лишь быстрое вымирание. Пусть и не нравится, куда все катится, но что поделаешь? Переступишь черту, протестуя, и пострадает множество доверившихся ему. Этого нельзя допустить.

И все же сердце так и колотится в груди, кровь стучит в висках, дрожат руки — скверное, скверное ждет впереди. Воззвал про себя к предкам: не оставьте, помогите народу мудростью!

Наконец достигли плоского дна долины, испокон веку служившей местом Кош'харга. Ступив на священную землю, Дуротан чуть расслабился, улыбнулся даже. Пришли приятные воспоминания о той ночи, когда вдвоем с Оргримом решили презреть традиции и подслушать, о чем это секретничают взрослые у костров, и как были разочарованы обыденностью разговоров. Сейчас уже, с высоты взрослого опыта, ясно: хоть и воображали тогда невесть что, не первые Дуротан с Оргримом были такие дерзецы и не последние.

Вспомнил и то, как впервые увидел будущую жену, вспомнил охоту на роскошных полях долины, пляски у костра, когда отзывалась в крови барабанная дробь, вспомнил песни под луной.

Пока народу дорого это, пока поколение за поколением знают эту радость — народ не умрет.

Приободрившись, глянул на место всегдашних танцев — там, непонятно для чего, стояла небольшая палатка. Вместе с Дрекой остановились в нескольких шагах от нее. Не иначе для показа шаманского мастерства возведена…

День выдался погожий, в долине собирались орки, сплошь вожди и шаманы кланов. Не слишком много — в праздник долина принимала куда больше. Гул'дан подождал, пока собрались все, потом зашагал к палатке, шаманы, искушенные в новой магии, — за ним. Шагали уверенно, горделиво. Остановившись перед палаткой, Гул'дан позвал нескольких воинов из клана Черной Горы — те подошли послушно, стали навытяжку.

В этот миг изменившийся ветер принес знакомый запах — дреней! Дуротан оглянулся удивленно, рядом в толпе зашептали, загомонили приглушенно — не он один узнал запах. Гул'дан кивнул воинам — те нырнули в палатку и извлекли оттуда восемь дренеев со связанными руками. Лица дренеев были в кровоподтеках и синяках, опухли и исказились до неузнаваемости. У каждого изо рта торчала тряпка, на синей коже, на жалких лохмотьях, оставшихся от одежды, запеклась кровь.

— Когда клан Черной Горы сражался при помощи магии, которой я поделюсь с вами, он победил уверенно и столь полно, что сумели взять пленных, — заявил Гул'дан с гордостью. — Эти пленные помогут мне показать, на что способна новая магия.

Ярость захлестнула Дуротана. Одно дело — убить врага в бою. Убивать безоружных пленников — совсем, совсем другое. Уже открыл рот, готовясь выкрикнуть, но чья-то ладонь легла на его руку. Оглянулся, посмотрел в холодные серые глаза Оргрима.

— Ты знал! — прошипел Дуротан тихо, чтоб расслышал лишь друг.

— Тише, тише, — прошептал Оргрим, оглядываясь, прислушиваются ли к ним.

Но никто внимания не обращал — все смотрели на Гул'дана и пленников.

— Да, я знаю — я дрался в том бою, когда мы захватили их. Сейчас новые времена и все происходит по-новому.

— Орки никогда так не делали!

— Теперь делают. Это печальная необходимость. Но не думаю, что расправы над пленными станут обычным делом — мы ведь хотим попросту перебить дренеев, а не покорить.

Под Дуротановым взглядом Оргрим покраснел, затем отвернулся. А ярость Дуротана чуть поутихла. По крайней мере, Оргрим понимал: происходящее неправильно и противоестественно.

Но что он может сделать? Он — второй после Чернорука и связан клятвой верности. Как и на Дуротане, на нем ответственность, и от нее не убежать. Впервые в жизни Дуротан захотел быть просто рядовым воином.

Глянул на жену — она посмотрела с отвращением на них с Оргримом, лицо ее исказилось горечью и отчаянием.

— Теперь эти твари нам полезны, — говорил Гул'дан.

Дуротан поднял с усилием отяжелевшую голову, заставил себя посмотреть на шамана.

— Мы используем их для нашей новой магии.

Кивнул первой в строю шаманке, облаченной в кольчугу. Та закрыла глаза, сосредотачиваясь.

Зашелестело — будто поднялся внезапно ветер.

Странный узор заполыхал лиловым пламенем у ее ног, над головой завращался медленно лиловый куб. И вдруг у ног ее оказалось маленькое верещащее существо. Оно подпрыгивало радостно, скаля мелкие зубы, глазки его полыхали алым.

Вокруг зашептали, кто-то зашипел в ужасе.

Прочие шаманы также принялись чертить лиловые узоры, вызывать кубы, наколдовывать тварей, казалось, просто из ничего. Многие призванные были огромны, бесформенны, колыхались, отсвечивая бликами фиолетового и лилового. На некоторых было бы даже не так противно смотреть, если б не нетопырьи крыла и раздвоенные копыта. Одни были большими, другие — маленькими, и все покорно сидели либо стояли рядом с вызвавшим их.

— Симпатичные зверушки, — зычно объявил Гром Адский Крик. — Они что, засмеять дренеев до смерти собрались?

— Немного терпения, о Адский Крик, — заметил Гул'дан, снисходительно улыбаясь. — Умение терпеть — вовсе не слабость, а признак ума.

Адский Крик нахмурился, но не ответил — наверняка и его любопытство мучило не меньше прочих. Чернорук же улыбался, будто гордый папаша, любующийся потомством. Лишь он один не выглядел удивленным. Наверное, уже видел новую магию в действии. Видел — и одобрил.

Одного дренея отделили от остальных, выпихнули вперед. Рук, впрочем, не развязали. Существо зашаталось, сделало несколько неверных шагов, затем выпрямилось, глядя безучастно, — лишь хвост чуть подергивался, выдавая волнение.

Первая шаманка выступила вперед, бормоча, чуть сощурилась. Вызванный зверек взвизгнул, кинулся, из когтистых лапок вырвался огонь и ударил в беззащитного дренея. В тот же миг в руках шаманки склубилась тьма, черный шар повис на кончиках пальцев, сорвался, устремился к пленнику. Тот лишь глухо застонал, когда синяя его плоть чернела, обращалась в пепел от пламени, испущенного мелкой тварью, но от шара тьмы упал на колени, корчась. Шаманка снова забормотала — и из самой плоти истязаемого дренея вырвалось пламя. Прежние муки он терпел молча, а теперь закричал, содрогаясь, и даже грязный кляп во рту не смог заглушить крика. Корчился и бился на земле, будто выброшенная на берег рыба, затем стих.