В комментарии к данному стихотворению говорится: «Начало незавершенного замысла. Некоторые детали сближают данное стихотворение с эпизодами из французского романа Потоцкого «Рукопись, найденная в Сарагоссе»…[1]

Возникает, однако, вопрос, действительно ли можно говорить о «незавершенном замысле», т. е., действительно ли думал Пушкин о поэтической «транскрипции» произведения Потоцкого, немыслимо трудной из-за композиционной сложности «Рукописи». Не будет ли правильнее предположить, что здесь, так же, как и в «отрывке» «Сто лет минуло, как тевтон», обычно квалифицируемом как начало перевода «Конрада Валленрода»,[2] Пушкин наметил принципиально новый жанр краткого поэтического отображения крупного многообразного произведения? Примером плодотворного развития этого жанра может служить едва ли не лучшее стихотворение Т. Г. Шевченко «3 передсвiта до вечора», которое вряд ли можно рассматривать как поэтический перевод отрывка из «Слова о полку Игореве», тем более, что в «Слове» адекватного отрывка нет, так же точно, как нет в «Рукописи, найденной в Сарагосе» места, соответствующего пушкинскому стихотворению «Альфонс садится на коня».

Пушкин знал не только роман Потоцкого, но и его научные труды, на один из которых он ссылается, в частности, в своём «Путешествии в Арзрум», где говорится: «По свидетельству Плиния, Кавказские ворота, ошибочно называемые Каспийскими, находились здесь. Ущелье замкнуто было настоящими воротами деревянными, окованными железом. Под ними, пишет Плиний, течет река Дириодонис. Тут была воздвигнута и крепость для отражения набегов диких племен; и проч. Смотрите путешествие графа И. Потоцкого, коего ученые изыскания столь же занимательны, как и испанские романы».[3]

Как отмечают комментаторы Пушкина,[4] в данном случае он имел в виду посмертно изданную в 1829 г. на французском языке книгу Яна Потоцкого «Путешествие в степях Астрахани и Кавказа». Не лишено интереса также и то обстоятельство, что в своё время Потоцкий посвятил целую книгу секте езидов, так заинтересовавшей Пушкина, что он приложил к «Путешествию в Арзрум» заметку о ней, написанную итальянским миссионером падре Маурицио Гарзони и включенную во французском переводе в книгу Ж. Ж. Руссо «Описание Багдадского пашалыка» (1809). Это лишний раз свидетельствует о разносторонности интересов Пушкина, внимание которого привлекла и незаурядная личность Яна Потоцкого, читателем которого, как известно, был и П. А. Вяземский.

Свыше ста лет тому назад славившийся тогда польский историк и публицист Михал Балиньский (1794–1864) писал в своём очерке, вошедшем в собрание его сочинений: «В первом ряду ученых людей восемнадцатого века в Европе в качестве историка находится вне всякого сомнения граф Ян Потоцкий. Его многочисленные труды, посвященные путешествиям и историческим исследованиям, отмечены чертами тщательной добросовестности как в путевых записях, так и в исторических разысканиях, а, помимо этого — совершенной неутомимости в труде».[5]

Но, несмотря на то, уже в 20-е годы прошлого столетия ученые труды Потоцкого переиздавались в разных странах,[6] они вскоре были почти совсем забыты, а имя этого поразительного человека начало выплывать из сумрака забвения только как имя автора «Рукописи, найденной в Сарагосе». Между тем личность и деятельность Потоцкого заслуживают самого пристального внимания как одного из самых выдающихся людей Века Просвещения в Польше и подлинного основоположника славистики.

Ян Потоцкий, родившийся 8 марта 1761 г. в Пикове под Винницей, был старшим сыном коронного[7] кравчего графа Юзефа Потоцкого и его жены Терезы Оссолиньской. Вместе со своим младшим братом Северином Ян Потоцкий провел годы юности в Женеве и Лозанне. Именно в Швейцарии получил он разностороннее образование, благодаря чему привлек к себе внимание в польской столице и, подобно Огиньскому, рано выделился среди польской молодежи. Потоцкому не было ещё и двадцати лет, когда он приехал в Варшаву из Вены, где учился в военно-инженерной академии. Станислав Август очень рано счёл возможным доверять ему ответственные поручения политического характера. Вскоре юноша был награжден учрежденным королем орденом святого Станислава.

В эти варшавские годы, точнее в 1783 г, Ян Потоцкий женился на княжне Юлии Любомирской, дочери великого коронного маршала Станислава и, следовательно, племяннице упоминаемого в «Пане Тадеуше» князя Адама Казимежа Чарторыского, генерала земель подольских, писателя, вошедшего в историю польского Века Просвещения и, last not least, масона, а также политического деятеля, своеобразными вехами весьма сложной карьеры которого были полученный в юности орден Андрея Первозванного, а на склоне лет — звание фельдмаршала Австрийской империи.

Адам Казимеж Чарторыский, который одно время был претендентом на польский престол, часто упоминается в истории польской культуры как arbiter elegantiarum, уделявший особое внимание театру. Недаром «отец польского театра» Войцех Богуславский, говоря об Адаме Чарторыском, как о «неоценимом для национальной сцены счастье, покровителе всех тогдашних ученых, знатоке всех наук», называет период наиболее тесного сотрудничества князя Адама с театром «золотым веком отечественной сцены».[8] Многие высказывания Адама Чарторыского, содержащиеся, например, в его «Письмах Досвядчиньского», которые содержат резкие выпады против «польских парижан», явно перекликаются с «Приключениями Миколая Досвядчиньского» величайшего представителя Века Просвещения в Польше — Игнация Красицкого.

Трудно сказать, разумеется, как протекал процесс приобщения Яна Потоцкого к идеям польских просветителей. Нет сомнения, однако, что идеи эти оказали на него сильнейшее воздействие. Читая «Рукопись, найденную в Сарагосе», мы не раз вспоминаем свободомыслие, которым отличался будущий архиепископ гнезненский (на этот высокий пост Красицкий был назначен в 1795 г.) и, вместе с тем, автор «Декана из Бадахоса» — беспримерного в истории польской литературы образца «кощунственной» насмешки над высшим духовенством. Но для польских просветителей характерны были стремления не только обличительные, но и познавательные.

С юных лет Ян Потоцкий стал поклонником «музы дальних странствий». Но путешествия свои он предпринимал не для развлечения (в чем упрекал «польских парижан» Чарторыский), а для широко задуманных исторических, географических и этнографических исследований и обобщений. Разнообразнейшие познания, приобретенные Яном Потоцким в те годы, когда «знал он муки голода и жажды, сон тяжелый, бесконечный путь», отразились в «Рукописи, найденной в Сарагосе».

Получив первоначальное образование, достаточно, правда, широкое, в Лозанне и Женеве, юноша поступил в ряды армии Священной римской империи. Ещё состоя на военной службе, Он побывал в Италии, Сицилии и на Мальте, откуда направился в Тунис, образы которого впоследствии столь причудливо преломились в «Рукописи» через четверть века после этого первого большого путешествия Потоцкого. Ко времени этого путешествия относятся и первые контакты автора «Рукописи» с орденом мальтийских рыцарей, не раз упоминаемым на страницах романа. Нужно сказать, что многие представители семьи Потоцких облачались в орденский черный плащ с восьмиконечным белым крестом. Век Просвещения характеризуется вообще расширением связей польских патриотов с орденом, масонскими и другими организациями, хотя связи эти не всегда были глубокими. Очень сомнительно, например, что Станислав Август, протектор польского «Великого Востока» и его приближенные (в том числе Чарторыский и Немцевич) достаточно хорошо ориентировались (в отличие, скажем, от Эльснера, учителя Шопена) в политике руководителей польского масонства, продолжавшего, несомненно, существовать и после указа Александра I о закрытии русских и польских масонских лож.