Ты знаешь, сеньора, что в провинции наши развлечения состоят единственно в чтении романов или новелл и в декламации чувствительных баллад под аккомпанемент гитары. У нас в Виллаке было около двадцати томов этой изящной словесности и мы обменивались ими. Я запретила Эльвире брать в руки какую бы то ни было из этих книг, но, когда я подумала о запрете, она уже большую часть их знала наизусть.

Странное дело, но маленький мой Лонсето в душе был столь же склонен к романтике. Оба они прекрасно понимали друг друга и скрывали всё от меня, что было им не слишком трудно, ибо ведь известно, что в том, что касается подобного рода предметов, матушки и тетушки столь же слепы, как и мужья. Я догадалась, однако, что меня водят за нос и хотела поместить Эльвиру в монастырь, но у меня на это не хватало денег. Оказывается, что я по меньшей мере не совершила того, что обязана была сделать, и маленькая девчонка, вместо того, чтобы быть осчастливленной титулом вице-королевы, навоображала себе, что она останется несчастной возлюбленной, ужасной жертвой рока, прославленной своими несчастьями. Она поделилась этими прекрасными мыслями со своим двоюродным братцем, и они решили защищать священные права любви против жестоких решений судьбы. Это продолжалось в течение трех лет и столь тайно, что я ни о чем не догадывалась.

Однажды я застала их в моём курятнике в самых трагических позах: Эльвира лежала, держа платок в руке и заливаясь слезами; Лонсето, преклонив колени около неё, тоже плакал изо всех сил. Я спросила, что они тут делают. Они ответили, что повторяют сцену из романа «Фуэн де Розас и Линда Мора».

На этот раз я догадалась обо всем и поняла, что истинная любовь начинает поглядывать из всех этих комедий. Сделала вид, что ничего не заметила, но поскорее пошла к приходскому священнику, чтобы посоветоваться, как мне быть в этом случае. Священник, после минутного размышления, сказал, что напишет одному из своих друзей, также священнослужителю, который сможет взять Лонсето к себе, а пока велел мне молиться пресвятой деве, перебирая четки, и покрепче запирать дверь в спальню Эльвиры.

Я поблагодарила его за совет, начала возносить молитвы пресвятой деве и запирать дверь в спаленку Эльвиры, а про окно, как на грех, забыла! Однажды ночью мне послышался шорох в комнате моей племянницы. Внезапно я открыла дверь и нашла Эльвиру спящей в одной постели с Лонсето. Лонсето вскочил и, бросившись вместе с Эльвирой к моим ногам, сообщил мне, что взял её в жены.

— Кто же вас поженил? — закричала я — Какой священник совершил такую подлость.

— Прости меня, — ответил Лонсето с достоинством, — ни один священник в это не вмешивался. Мы обручились под большим каштаном. Бог природы принял наши обеты, а румяная заря благословила нас. Свидетелями нашими были птицы небесные, распевающие от восторга при виде нашего счастья. Вот так прелестная Линда Мора стала супругой мужественного Фуэн де Розаса; впрочем, всё это уже напечатано, то есть предано тиснению!

— Ах, несчастные дети, — вскричала я, — вы не соединены браком и никогда не можете быть связаны брачными узами! Разве ты не знаешь, негодник, что Эльвира — твоя двоюродная сестра?

Меня охватило столь сильное отчаяние, что у меня не стало даже сил укорять их. Я приказала Лонсето выйти из комнаты, сама же бросилась на ложе Эльвиры и облила его горькими слезами.

Когда цыганский вожак договаривал эти слова, он вспомнил, что ему нужно решить важное дело и попросил у нас позволения уйти. Когда он ушел, Ревекка сказала мне:

— Дети эти очень занимают меня. Любовь привела меня в восторг, воплотившись в облике мулата Танзаи и Зюлейки, но она должна была быть ещё привлекательнее, одушевляя прекрасного Лонсето и Эльвиру. Это была как бы группа Амура и Психеи.

— Это превосходное сравнение, — ответил я, — предсказываю, что скоро ты сделаешь столько же успехов в науке, которую провозгласил Овидий,[113] как и в твоих раздумьях над книгами Еноха и Атласа.

— Мне кажется, — прибавила Ревекка, — что наука, о которой ты говоришь, быть может, ещё опаснее тех, которым я доселе себя посвящала, и что любовь, так же точно, как и каббала, бесспорно имеет свою волшебную сторону.

— Что касается каббалы, — изрек Бен Мамун, — возвещаю вам, что вечный странник Агасфер в эту ночь перешел горы Армении и быстрым шагом приближается к нам.

Вся эта магия мне до того надоела, что я и не слушал, когда начинали разговаривать о ней. Я вышел на свежий воздух и отправился поохотиться. Возвратился только к ужину. Вожак куда-то вышел, и я сел к столу с его дочерьми. Ни каббалист, ни его сестра так и не показались. Оставшись наедине с двумя молодыми девушками, я несколько смутился. Мне казалось, однако, что это не они, а мои кузины оказывали мне честь своими визитами в шатре; но кто были эти кузины: сатанинские отродья или же земные обитательницы, в этом я никак не мог окончательно разобраться.

Заметив, что все собираются в пещере, я решил присоединиться к обществу. Мы спешили покончить с завтраком, и Ревекка первая спросила вожака, что же случилось дальше с Марией де Торрес. Пандесовна не заставил себя долго упрашивать и повел такую речь:

Выплакавшись на постели Эльвиры, я ушла в свою комнату. Замешательство моё было бы, без сомнения, менее мучительным и тягостным, если бы я могла с кем-нибудь посоветоваться, но мне не хотелось никому рассказывать о позоре моих детей, сама же я погибала от угрызений совести, считая себя единственной виновницей всех этих бед и несчастий. Целых два дня не могла я остановить своих слез; на третий день я увидела приближающееся к нам великое множество людей и мулов; мне возвестили о прибытии коррехидора Сеговии. Чиновник этот, едва успев поздороваться, уведомил меня, что граф Пенья де Велес, испанский гранд и вице-король Мексики, прибывший в Европу всего несколько дней тому назад, прислал мне письмо и приказал срочно вручить его мне; уважение же, которое он, коррехидор, питает к его милости, явилось причиной того, что он решил лично доставить мне его послание. Я поблагодарила, как принято, и вскрыла письмо следующего содержания:

Несмотря на все мои огорчения, я не могла не улыбнуться, читая это преисполненное уважения послание от вице-короля. Коррехидор вместе с письмом вручил мне увесистый мешочек, в котором находилась сумма, пролежавшая в течение многих лет в банке Асиенто. Затем, он попрощался со мной, отобедал у алькада и выехал в Сеговию. Что до меня, то всё это время я простояла неподвижно, как изваяние, с письмом в одной руке и с кошельком — в другой. Я всё ещё не оправилась от изумления, когда вошел алькад и сообщил мне, что он проводил коррехидора до границ местечка Виллака и рад повиноваться моим приказаниям, дабы приготовить мулов, погонщиков, проводников, седла, провизию, — одним словом, всё, что потребуется в дороге.