Эльвира не дождалась окончания этого письма и при первых словах упала без чувств. Муж мой в тот же вечер уехал, чтобы отомстить за оскорбление, нанесенное моей сестре. Ровельяс только что успел взойти на корабль и отплыл в Америку. Муж мой сел на другой корабль, но ужасная буря погубила их обоих. Эльвира родила девочку, которую ты видишь тут со мной, и умерла два дня спустя. Каким образом я осталась жить, не понимаю, но думаю, что чрезмерность моей боли придала мне сил вынести её.

Я назвала девочку Эльвирой. Она напоминала мне мою сестру, а так как кроме меня, у неё не было никого на свете, я решила посвятить ей свою жизнь. Я старалась обеспечить ей наследство после смерти её отца. Мне сказали, что следует обратиться в мексиканский суд. Я писала в Америку. Мне сообщили, что наследство было разделено между двадцатью дальними родственниками и что хорошо известно, что Ровельяс не хотел признать ребенка моей сестры. Всего моего дохода не хватило бы на то, чтобы оплатить двадцать квитанций за судебные издержки. Я ограничилась тем, что получила в Сеговии бумаги, свидетельствующие о рождении и о происхождении Эльвиры, продала наш дом в городе и уехала в Виллаку вместе с моим Лонсето, которому было тогда около трех лет, и с Эльвирой, которой было столько же месяцев. Больше всего меня расстраивал вид домика, в котором обитал когда-то проклятый незнакомец, пылающий тайной страстью к моей сестре. Наконец я свыклась и с этим зрелищем, и дети мои стали единственным моим утешением.

Прошло уже около года с тех пор, как я поселилась в Виллаке, когда в один прекрасный день я получила из Америки письмо следующего содержания:

Дон Санчо де Пенья Сомбре

Едва я окончила читать это письмо, как сорвалась с места, проклиная дона Санчо и его любовь, преисполненную благоговения.

— Ах, подлец, — говорила я, — негодяй, сатана, люцифер! Отчего бык, которого ты убил на наших глазах, не выпустил тебе кишки? твоё проклятое благоговение вызвало смерть моего мужа и сестры. Ты обрек меня на жизнь в нужде и слезах, а теперь приходишь просить руки десятимесячного ребенка — так пусть небо тебя покарает… пусть тебя ад проглотит…

Высказав всё, что было у меня на сердце, я отправилась в Сеговию, где велела заверить письмо дона Санчо. Прибыв в город, я нашла наши денежные дела в самом жалком состоянии. Деньги за проданный дом в мои руки не попали: средства эти были обращены в годовой пенсион, который мы выдавали пяти мальтийским кавалерам; пособие же, которое получал мой муж, мне перестали выплачивать. Впрочем, я окончательно рассчиталась с пятью кавалерами и шестью монахинями, так что всем моим имуществом остался только дом в Виллаке с прилегающими к нему землями. Убежище это стало мне ещё дороже, и я вернулась в него с большей приятностью, чем когда-либо прежде.

Я нашла детей здоровыми и веселыми. Оставила только женщину, которая ходила за ними, а кроме неё лишь одного слугу, да ещё паренька-работника — это была вся моя прислуга. Так я жила без излишеств, но и не зная нужды. Происхождение моё и положение, которое занимал мой муж, придавали мне вес в маленьком местечке, и каждый старался мне услужить, чем мог. Так прошло шесть лет — ах, чтобы до самой смерти мне жилось не хуже!

Однажды алькад[112] нашего городка пришел ко мне; он хорошо знал о странном свидетельстве дона Санчо. Держа в руках мадридскую газету, он сказал:

— Позволь, сеньора, поздравить тебя с превосходной партией, которая ожидает твою племянницу. Вот, изволь прочитать эту статью:

— Возблагодарим небо, — ответила я алькаду. — У маленькой Эльвиры будет теперь если не муж, то уж, во всяком случае, опекун. Только бы он благополучно возвратился с островов, был бы удостоен звания вице-короля Мексики и помог нам получить наше состояние.

Пожелания мои впрямь исполнились четыре года спустя. Граф де Пенья Велес был возведен в сан вице-короля, и тогда я написала ему, ходатайствуя за свою племянницу. Он ответил, что я жестоко оскорбляю его, если думаю, что он мог забыть о дочери божественной Эльвиры и что он не только не виноват в подобном забвении, но, более того, предпринял уже соответствующие меры в мексиканском суде; процесс будет весьма и весьма продолжительным, но он не вправе ускорять его течение: ибо, так как он стремится вступить в брак с моей племянницей, то ему не к лицу ради собственной пользы пытаться изменить порядок прохождения дел. Итак, я узнала, что дон Санчо не отступился от своего намерения.

Вскоре затем банкир из Кадиса прислал мне тысячу золотых по восьми пистолей каждый, не желая сказать, от кого эта сумма. Я догадалась, что это любезность вице-короля, но из деликатности не хотела принять этих денег или даже прикоснуться к ним и просила банкира, чтобы он поместил их в банк Асиенто.

Я старалась все эти события сохранить в величайшей тайне, но так как нет ничего тайного, что не стало бы явным, вскоре в Виллаке узнали о намерениях вице-короля в отношении моей племянницы, и с тех пор называли её не иначе, как «маленькой вице-королевой». Эльвире было тогда одиннадцать лет; без сомнения, другой девочке эти мечты вскружили бы голову, но её сердцу и разуму были незнакомы тщеславие и гордыня. К несчастью, я слишком поздно заметила, что уже с детских лет она научилась произносить любовные слова; предметом же этих преждевременных чувств был её маленький кузен Лонсето. Я часто думала о том, чтобы разлучить их, но не знала, как быть с сыном. Я увещевала племянницу и добилась лишь того, что с тех пор она стала всё от меня скрывать.