Когда отец мой дошел до этого места, он, казалось, заколебался и не хотел читать далее, но я начала его так настойчиво упрашивать, что он не смог сопротивляться моим мольбам и продолжал следующим образом:
При этих словах я не могла сдержать восторга, бросилась к отцу и стала его обнимать; я была уверена, что составляю его счастье. И сладчайшая мысль эта наполнила меня чувством неизъяснимой радости.
Когда прошли первые мгновения восторга, я спросила отца, сколько лет герцогу Медина Сидония.
— Он, — ответил отец, — пятью годами моложе меня, но принадлежит к людям, которые никогда не старятся.
Я была в возрасте, в котором юные девушки вовсе не задумываются о возрасте мужчины. Мальчик четырнадцати лет мне, четырнадцатилетней, как и он, показался бы ребенком, не достойным внимания. Отца я вовсе не считала стариком; поэтому герцог, который был на пять лет моложе, был в моих глазах совсем молодым человеком, чуть ли не юношей. Это было первое представление, которое у меня о нём сложилось, и позднее оно во многом решило мою судьбу.
Потом я спросила, что это за убийство, о котором упоминает герцог. При этих словах отец мой нахмурился и, несколько поразмыслив, молвил:
— Дорогая Элеонора, это события, близко касающиеся того, что разлучило меня с твоею матерью. Я не должен был тебе об этом говорить, но раньше или позже твоё любопытство обратится в этом направлении, так пусть же вместо домыслов о предмете, столь же щекотливом, сколь и печальном, я расскажу тебе всё сам.
После такого вступления, отец так поведал мне о событиях своей жизни:
Ты прекрасно знаешь, что род Асторгас угас с кончиной твоей матери. Семейство это вместе с родом Валь Флорида принадлежало к старейшим в Астурии. Всеобщие пожелания всей провинции предназначали мне руку и сердце донны Асторгас. Заранее приученные к этой мысли, мы стали питать взаимные чувства, которые должны были утвердить наше супружеское счастье. Однако различные обстоятельства были причиной того, что союз наш был заключен позднее, чем предполагалось; я женился только на двадцать пятом году.
Спустя шесть недель после нашей свадьбы, я заявил жене, что, так как все мои предки служили в армии, то честь повелевает мне пойти по их стопам, и что, наконец, во многих гарнизонах Испании можно вести жизнь, гораздо боле приятную, чем в забытой богом Астурии. Госпожа де Валь Флорида отвечала, что всегда будет согласна с моим мнением, если речь пойдет о чести нашего семейства. Было решено, что я поступаю на военную службу. Я написал министру и получил эскадрон в полку герцога Медина Сидония; полк этот стал на постой в Барселоне. Там ты и появилась на свет, дитя моё.
Вспыхнула война; нас отправили в Португалию, на соединение с армией дона Санчо де Сааведра. Военачальник этот в той войне особенно прославился битвой под Вила Марга. Наш полк, тогда сильнейший в целой армии, получил приказ уничтожить английскую колонну, которая составляла левое крыло неприятеля. Дважды мы атаковали безрезультатно и уже готовились к третьей атаке, когда вдруг среди нас появился рыцарь во цвете лет, облаченный в великолепные латы.
— За мной! — воскликнул он. — Я ваш полковник, герцог Медина Сидония!
И в самом деле, хорошо, что он назвал себя, ибо мы готовы были принять его за ангела смерти или за какого-нибудь пресветлого князя небесного воинства, ибо было в нём нечто сверхъестественное и неземное.
На сей раз мы разгромили английскую колонну, и слава этого дня всецело принадлежала нашему полку. Я могу смело заявить, что после герцога отважней всех сражался я. Столь лестное свидетельство я получил от моего начальника, который тут же оказал мне честь просить моей дружбы. Это не было пустой любезностью с его стороны. Мы сделались истинными друзьями: герцог никогда не обращался со мной свысока, я же никогда не опускался до лести. Испанцев упрекают в известной надменности в обхождении, однако, естественно избегая фамильярности, мы умеем быть гордыми без кичливости и учтивыми без искательства.
Победа под Вила Марга открыла множество вакансий. Герцог стал генералом, мне же — прямо на поле брани — присвоили звание подполковника и первого адъютанта.
Нам дали опасное поручение — помешать неприятелю форсировать Дуэро. Герцог занял удобную позицию и весьма долго её удерживал, но наконец всё английское войско ринулось на нас. Численное превосходство не могло заставить нас отступить; началось ужасное кровопролитие, и наша гибель была уже неминуемой, как вдруг некий Ван Берг, командир валлонских рот, подоспел к нам на помощь с тремя тысячами солдат. Он явил чудеса отваги и не только вызволил нас из опасного положения, но благодаря ему поле брани осталось за нами. Впрочем, невзирая на это, мы на следующий день соединились с главными частями нашей армии.
Когда мы так отступали вместе с валлонами, герцог подошел ко мне и сказал:
— Дорогой Валь Флорида, я знаю, что число два наиболее приличествует дружбе и невозможно превзойти это число, не оскорбляя священных законов сего чувства. Однако я полагаю, что важная услуга, оказанная нам Ван Бергом, позволяет нам сделать для него исключение. Мне кажется, что признательность велит нам предложить ему нашу дружбу и допустить его третьим к тем узам, какие связуют нас.
Я был согласен с герцогом, который отправился к Ван Бергу и предложил ему нашу дружбу с достоинством, соответствующим значению, которое он придавал званию друга. Ван Берг удивился не на шутку и сказал:
— Ваша герцогская милость оказывает мне непомерно большую честь.
Должен вас предупредить, что я имею обыкновение ежедневно напиваться до положения риз; если же я по чистейшей случайности не пьян, то веду чрезвычайно крупную игру. Поэтому, если ваша милость питает отвращение к подобного рода обычаям, не думаю, что наш дружеский союз будет особенно долговечен.
Эта отповедь смутила герцога, впрочем, миг спустя, он рассмеялся, заверил Ван Берга в своём уважении к нему и обещал, что употребит при дворе всё своё влияние, чтобы выхлопотать для него как можно более щедрую награду. Ван Берг, однако, всему предпочитал наличные. Король даровал ему баронат Делен, расположенный в округе Малин;[183] Ван Берг в тот же день продал этот баронат Вальтеру Ван Дику, антверпенскому мещанину и армейскому поставщику.
Мы стали на зимние квартиры в Коимбре,[184] одном из прекраснейших городов Португалии. Госпожа де Валь Флорида прибыла ко мне; она любила светскую жизнь, а посему я и распахнул двери нашего дома для достойнейших офицеров армии. Однако герцог и я мало предавались шумным забавам света; гораздо более важные дела занимали всё наше время.
Добродетель была кумиром молодого герцога Сидония, всеобщее благо — его мечтою. Мы размышляли о положении Испании и строили планы её грядущего благоденствия. Ради того, чтобы осчастливить испанцев, мы стремились сперва вселить в них любовь к добродетели и отвратить их от неумеренного корыстолюбия, что ни в коей мере не представлялось нам затруднительным. Мы намеревались также воскресить старинные рыцарские традиции. Каждый испанец должен был быть столь же верен жене своей, как и королю, и каждый должен был иметь товарища по оружию. Мы с герцогом уже стали соратниками и были убеждены, что свет будет когда-нибудь говорить о нашем союзе и что благородные умы, идя по нашим стопам, продолжат для всех прочих смертных стезю добродетели.
Стыдно мне, милая Элеонора, рассказывать тебе о подобных сумасбродствах, но с давних пор уже замечено, что юноши, предающиеся мечтаниям, становятся со временем полезными и даже незаурядными людьми. И, напротив, юные Катоны, рассудочные не по летам, не в силах никогда возвыситься над своекорыстными расчетами. Бессердечие стесняет их разум и лишает их возможности стать, не говорю уже — государственными людьми, но даже и полезными гражданами. Правило это почти не знает исключений.
