Ивешка покинула поле боя, оставила паутину желаний. Саша почувствовал это по тому, как возросли его собственные усилия, все в нем задрожало, словно готовая лопнуть струна, и он закричал, в отчаянии:

— Гвиур, скажи, кто этот человек? Почему он сделал это?

— Она знает! — прокричал Гвиур, свернулся в кольца и уменьшился в размерах. — Он убил ее, он затащил ее в реку, он забрал ее сердце, и он никогда не отпустит ее назад, он вообще ничего не отпустит: ни ее, ни меня, ни тебя, если ты не сможешь остановить его, а ведь только я знаю, как! Я знаю все секреты, о которых она не может сказать, я знаю, что вам нужно, а вы вместо этого жгли меня, разоряли мою пещеру, обвиняли меня в том, что, на самом деле, сделал он! Ну и ладно, будьте вы все прокляты! Почему я должен помогать дуракам? Спроси меня, почему все ваши планы провалились! Спроси меня, куда подевалась мать твоей дочери!

Неожиданно он вновь разлился по земле будто чернила.

— Остановите его! — закричал Ууламетс, и Малыш мгновенно исчез, и вслед за этим последовал испуганный вой и звуки погони, сопровождаемые шумом старых листьев и кустов, сливавшиеся со звуками насилия, которые не замедлили последовать вместе с лаем, шипеньем и шумом борьбы.

Петр согнулся, опустив меч и ухватившись правой рукой за колени, а Саша, спотыкаясь, бросился к нему со всех ног.

— С тобой ничего не случилось?

— Нет, нет, — задыхаясь произнес Петр, продолжая оглядываться на лес и опираясь одной рукой о колено. — Что проку в одной руке? Мне нужно две.

Саша попытался помочь ему, но при этом его мысли разбегались во все стороны: он думал и о Малыше, который исчез с поляны, и об Ивешке, силуэт которой все еще мерцал где-то среди дальних деревьев, и об Ууламетсе, который кричал ей вслед, чтобы она вернулась. Голова его раскалывалась от боли. Он не смог остановить пагубное воздействие всех этих существ на Петра, он не переставая думал об этом, и решил, что должен усилить это желание, отбросив все свои ранние сомнения, которые были у него еще в ту пору, когда он едва-едва мог отважиться начать борьбу с этой болью.

— Спасибо, — едва слышно сказал Петр, на самом деле, и не подозревая, сколь ужасный промах совершил он своей помощью. А может быть, он был все еще в том состоянии, как и мгновенье назад, когда ему еще казалось, что это он удерживал водяного, в то время как Ууламетс рвал его в клочки, до тех пор, пока сам не прекратил этого, или это сделал сам Петр? Теперь было очень трудно вспомнить в хаосе тех событий, кто из них досадил водяному больше всех… за всю ту боль, которую испытывала и Ивешка, и Петр…

— Вернись, — по-прежнему кричал Ууламетс, продолжая звать свою дочь, а, может быть, и Малыша. Петр, тем временем, буквально рухнул на пенек около костра, с тревогой поглядывая в лес.

— Черневог, — произнес он, переводя дыханье. — Это его имел в виду водяной, так должно быть. Ведь это ее возлюбленный убил ее. «Он сказал мне, что я могу забрать кости…» Боже, что же это за человек?

— Колдун, — сказал Саша, чувствуя, как у него пересохло в горле, и думая о том, что он не может позволить, чтобы продолжался весь этот кошмар. Он был готов пожертвовать собой, но остановить это. Даже если отступится Ивешка, даже если отступится Ууламетс, он будет продолжать.

— Ивешка, — продолжал кричать в темноту Ууламетс, колдун, призывающий вернуться колдунью-дочь, которая до сих пор, как казалось, так и не захотела ничего объяснять им.

Но вот наконец она вышла из леса, медленно проплывая между деревьями, может быть, изможденная желаниями ее отца: у Петра не было на это счет никакого представления. Почитая за глупость сожалеть о ней, он подумал: хоть бы водяной забрал ее и освободил бы нас всех разом…

Он думал так, потому что ощущал постоянную боль, его била дрожь и клонило в сон, который он был вынужден прервать, и, кроме того, действительно был не в духе от пустых и глупых девчонок, которые позволяли себя убивать каким-то мерзавцам.

Но он думал совсем по-другому, когда видел ее, и поэтому когда она появилась вдали, выглядя такой же молодой, как и Саша, и такой же малоприспособленной, чтобы иметь дело с мерзавцами и убийцами, сердце буквально перевернулось в нем, и он захотел, чтобы именно этот мерзавец был найден.

Поскольку сегодняшняя ночь, по его представлениям, выдалась на редкость беспокойной, он был особенно рад видеть Малыша, когда тот, едва волоча ноги, появился вслед за ней из кустов: по крайней мере, следовало надеяться, что большое и лохматое существо, на которое она не обращала внимания, был именно Малыш, в своем самом большом, но наименее приятном облике. Кем бы ни было это существо, но оно остановилось на опушке леса, улеглось там, расправив плечи и челюсти, внимательно следя, как и положено охотничьей собаке, за тем направлением, где скрылся водяной.

— Итак, молодая дама, вы должны ответить на некоторые вопросы, — сказал Ууламетс, когда Ивешка приблизилась к огню. Она выглядела очень испуганной. Ее облик был слегка нарушен, точно так же как, был нарушен облик водяного, когда тот распадался на облачка дыма, не выдержав атаки Ууламетса.

— Прекрати это! — сказал Петр старику, не вполне уверенный, что разбитое состояние Ивешки было делом рук Ууламетса, но он не хотел этого, не хотел черт побери. Он сказал это, и встал, чтобы показать свое отношение ко всему, и Ивешка, которая собралась в ту же секунду бежать, остановилась в нерешительности и оглянулась на него с проблесками надежды в глазах.

Он протянул свою руку: это движение было равносильно перемещению тяжелого груза, поэтому-то он и решил, что Саша не одобрил этого шага. Но они были слишком строги по отношению к этой девочке, даже и сам Саша, пытаясь, несомненно, защитить его, но она явно не заслужила этого.

— Ивешка, — сказал он, направляясь в ее сторону и делая ей знак приблизиться — вряд ли кто-нибудь рискнул взять ее за руку — к той части поляны, где стоял он, и где ни Саша, ни Ууламетс не могли им помешать в данный момент. — Твой отец очень расстроен, и все мы очень хотим помочь тебе. Вот и все. Ты знаешь, что я хочу, правда?

— Но ты не можешь! — Отдельные ее части вновь стали таять в воздухе. — Отпусти меня!

— Но куда? Куда ты можешь пойти? К этому чудовищу? Поверь собственному отцу… — Боже мой, он сам не верил, что мог произносить эти слова: — Ведь он не дурак. Если и ты, и он, и Саша объедините свои усилия над тем, что ты хочешь, может быть, тогда…

— Я не могу! — закричала она. — Я не могу, и ты не можешь верить мне, Петр, ты особенно не можешь верить мне, а я не хочу причинять тебе никакого вреда…

— Хорошо, в таком случае, скажи, у тебя есть сердце?

— Не смей говорить об этом! Не верь этому!

— Сдается мне, что ты придаешь большое значение слишком многому. Если бы ты, на самом деле, хотела вернуть его назад… разве ты не смогла бы просто пожелать об этом?

— Нет, я не могу, я не могу!

— Остановись! — сказал он, и кусочки облака, которые начали было отлетать в сторону, заколебались в нерешительности, словно вздымающаяся на ветру осенняя паутина, и разом осели, образуя ее законченный облик. — Вот так-то лучше. Бога ради, не делай этого. Что происходит с тобой?

— Я устала, Петр, и я хочу уйти. Пожалуйста, сделай так, чтобы мой отец отпустил меня…

— Но куда же ты пойдешь?

Она медленно покачала головой, выражая явное страдание.

— Вернешься назад в эту пещеру? — спросил он.

— Просто… уйду. Уйду туда, где люди не будут заставлять меня быть чем-то, подобным их желаниям! Петр, останови их… пожалуйста, останови их.

Он почувствовал эту муку, как удар, нацеленный прямо в него, и задумался над этим. Он припомнил глиняную чашку и ощутил даже смятение в своем сердце, которое начало биться, словно хотело вырваться сквозь ребра, но не подал вида, и, глядя ей прямо в глаза, сказал как можно спокойней:

— Что же это происходит, Вешка? Ты не хочешь, на самом деле, никуда уходить, ты определенно не хочешь причинять мне никакого вреда…