— Мне нужна книга, скороспелый дурак! Ты ведь потерял след всего, что сделал до этого, ты даже не знаешь, где находишься, и хочешь бежать, вытаращив глаза, без вещей, да еще к тому же один. Вот какую прекрасную помощь ты оказываешь кое-кому. Собирай вещи, или ты намерен так и стоять здесь, пока мы не потеряли его?

— Верни его назад! — закричал он на старика, но Ууламетс был поглощен тем, что удерживал его на месте, и он не мог преодолеть этой силы, а чем дольше спорили бы они, тем дальше мог уйти Петр, и поэтому Саша опустился на колени и начал собирать свои и оставленные Петром вещи, пока Ууламетс искал книгу и свой посох.

Старик шел так быстро, как только мог, в предрассветной мгле сам напоминая призрака, в то время как Саша еле поспевал за ним с двумя связками вещей, пытаясь припомнить, в которой из них что лежало, на тот случай, если он отважится оставить вещи Петра на дороге, когда его силы иссякнут и он не сможет тащить и то и другое, продираясь через густые заросли.

— Не ждите меня, — прокричал он вслед Ууламетсу, стараясь плечом раздвигать в стороны переплетавшиеся ветки, с которых на него сыпались мелкие холодные капли, наполняя влагой окружающий воздух. — Я догоню.

— Лучше пожелай, чтобы не сбиться с пути, болван! — сказал ему Ууламетс, оставляя его все в той же растерянности: внимание мальчика было по-прежнему рассредоточено между поклажей, ветками, бьющими прямо в его лицо, и пробиравшим едва не до костей холодом от падавших с листьев водяных капель.

Остановись, продолжал он мысленно упрашивать Петра. Подожди. Ради Бога, позови на помощь или сделай хоть что-нибудь!

Его колени подгибались от слабости, которая была следствием того, что Ивешка все-таки украла часть его сил, и он едва не свалился на землю. Он уже не мог тащить поклажу в обеих руках, и поэтому остановился. Постукивая от холода зубами и не обращая внимания на падающие сверху холодные капли, он залез в корзину Петра. Из нее он выбрал всю еду, которая могла поместиться в его корзине, прихватил оба одеяла и проклятый кувшин с водкой, который боялся потерять больше всего на свете. Затем перевязал вещи, закинул узел себе на плечи и пошел насколько мог быстро, прикрывая лицо руками и не обращая внимания на царапины.

— Не верь, — дошел до него откуда-то призрачный шепот. И ему неожиданно показалось, что Ууламетс вообще не озабочен безопасностью Петра, если только его смерть сможет спасти жизнь Ивешки.

— Подумай о себе, — шептал все тот же голос. — Спасайся сам. Слишком поздно думать о ком-то еще…

Он в какой-то миг ухватил очертания Ууламетса впереди себя и пошел прямо через заросли терна, раскинувшиеся среди высоких деревьев.

Старик стоял в их тени.

— Ты умрешь, — продолжали предупреждать голоса. — Вернись назад, не вздумай идти дальше.

Саша преодолел последние кусты и приблизился к нему. Ууламетс неожиданно вытянул вперед свой посох, чтобы остановить его, как раз в тот момент, когда земля поехала у него под ногами и ее куски упали в воду, которая была незаметна в густой тени окружавших ее деревьев.

Вода, подумал Саша, глядя на окружавшие это место деревья. Небесный Отец, уж не ушла ли она в воду.

— Петр! — закричал он…

Но в ответ только призрак ответил ему, едва слышно, в самое ухо:

— Не верь ей…

Обе его ноги одновременно попали в воду, и рваный сапог немедленно оказался полон. Если бы эта вода была хотя бы к северу от Киева, Петр Ильич, разумеется не свалился бы в нее, а, скорее всего, вошел сам. Но в каком месте была эта, он не имел ни малейшего понятия.

Но теперь призраки оставили его в покое, что могло произойти благодаря дневному свету: он очень надеялся, что это именно так, и продолжил свой путь вдоль ручья с возрастающей уверенностью, что она должна была следовать в том же направлении.

Он не потерял рассудок, и отчетливо сознавал, что оказался в беде, без вещей, которые так опрометчиво оставил, и все и меньше был уверен в том, что знает дорогу назад, туда, где оставались Саша и старик, но имел полную уверенность в том, что Ивешка направилась прямо к Черневогу.

Одна.

После чего…

После чего, учитывая наличие Черневога, удерживающего ее залог, учитывая и то, что они сами заблудились в этом проклятом лесу, нельзя было уже и помышлять о спасении любого из них, коль скоро дело дошло до открытого столкновения колдовских сил в форме, которую больше всего предпочитает их враг, которому, может быть, помог даже сам Петр, да еще при содействии водяного и Бог знает кого еще.

Дела начали оборачиваться все хуже и хуже для Ууламетса и с каждым промахом Петр все больше и больше чувствовал неудобство в его обществе, хотя и надеялся, что старик, по крайней мере, имел некоторый запас сил, хотя бы для того, чтобы защитить самого себя и Сашу, если считать что Саша находился всегда рядом с ним и во всем помогал ему. В то время такой обычный человек, как он сам…

Петр начал бы чего доброго очень жалеть себя, если бы продолжал и дальше думать подобным образом, очень жалеть себя и чувствовать зло и обиду по отношению к Илье Ууламетсу. Но в его симпатиях и антипатиях было слишком много своенравия и глупости, чтобы он мог тратить время на досаду и раздражение. Приняв угрюмый и мрачный вид, он убеждал сам себя, что, возможно, это будет очень импонировать колдунам, и ему вообще следует отказаться от чувства юмора, но самому это очень не нравилось, несмотря на то, что он всегда чувствовал комок в горле, когда думал про мальчика, и когда часто представлял себе, что лучше всего, если бы он расстался со всем этим раз и навсегда.

Он подумал о том, чтобы вернуться, сразу же, как только потерпел неудачу в попытках вернуть Ивешку назад. Но потом вспомнил об отношениях со стариком и решил, что тот еще никому не принес добра, и если старик и будет искать следы Ивешки, то он, Петр Кочевиков, в этом случае имеет свое собственное предчувствие, где именно она может быть, и он, к тому же, мог, вполне возможно, полагаться на более спокойный и менее подверженный влиянию рассудок на вражеской территории.

Итак, он обладал своим собственным волшебством, которое представляло нечто, возможно еще незнакомое Черневогу, и нечто такое, чего, он сомневался, может избежать даже сама Ивешка, если только он сможет сохранить свой разум в этом месте: он должен либо сохранить его, либо потерять…

… потерять то, в чем до самого последнего момента ошибался, подменяя это золотом и сказочными местами: одной частью этого был тот самый мальчик, оставшийся там, а другой — давным-давно умершая дочь Ууламетса. Он мог их потерять, подумал он, но он не мог оставить их Черневогу.

Во всяком случае, до тех пор, пока он мог что-то делать. Несмотря на плохую подготовку к такому походу, у него был меч, Бог свидетель, что не было никакого недостатка в питьевой воде, и, к тому же, он научился, как устроить себе теплый ночлег в лесу и отыскать там же хоть какую-то пищу, чтобы быть в состоянии продолжать свой путь.

Черневог должен был обеспокоить колдунов. Может быть, водяной сообщил ему, что их слабое место и заключалось именно в присутствии среди них самого обычного человека. А поскольку оба, и Саша и Ууламетс, клялись, что он вообще не податлив к колдовству, то, согласно сашиным соображениям, удар должен быть нанесен прямо туда, где было самое слабое место…

А именно, Петр Ильич Кочевиков.

Вот так должны были бы развиваться события по представлениям Петра, которым в немалой степени помогали его воспоминания о мальчике, во всяком случае его обещания, что Саша никогда не хотел держать зла на него, и что именно Саша в этот самый момент, напрягая свою волю, желает изо всех сил вернуть его обратно…

Желает ли?

Петр подумал об этом и тут же захотел почувствовать это, словно в ощущениях и был заключен весь смысл его переживаний: он, на самом деле, хотел почувствовать на себе сашину волю, даже если бы это и могло как-то повредить ему. Это было бы гораздо лучше, чем досаждать самому себе мыслями о том, что Саша все еще зол на него.