— Сейчас же прекрати извиняться! — заорал он и метнулся в ванную. Если бы там было закрыто, то от его напора легко вылетела бы дверь. Но дверь оказалась открытой. Она только звучно ударилась о кафель на стене.

Катя стояла в одних трусиках и инстинктивно прикрывала грудь кружевным лифчиком. Она придавила грудь кулаками, и та торчала, устремляясь вверх, к ключицам.

Шатров скрипнул зубами. Чертовщина. Он снова хотел ее, словно этой сцены в постели и не было вовсе. Он вышел из ванной и прислонился к дверному косяку.

— Я хочу быть с тобой не потому, что дал тебе эти чертовы деньги, будь они трижды неладны. Ты нравишься мне. Нравишься. И я просто хочу с тобой встречаться, как встречаются мужчина и женщина.

— Понятно. — Она уже оделась и вышла из ванной. — Я буду с тобой встречаться в любое удобное для тебя время. У меня свободный график работы. — И она посмотрела ему в глаза. Он зажмурился.

— Катя. Слушай. Ты меня убиваешь своей… своим…

— Я опять что-то не то ляпнула?

— Я очень хочу тебя. Но чувствую себя подонком. Будто я тебя принуждаю.

— Как же быть? — Ее вопрос прозвучал виновато, а глаза смотрели на него с сочувствием. Как на ребенка. Она даже нижнюю губу оттопырила от сострадания.

Эта нижняя губа его добила. Он хотел схватить эту женщину в охапку, прижать к себе и держать так, пока она не оттает. Но он знал, что это бесполезно. Он сделает только больнее и ей и себе. Они оделись, и он отвез ее домой.

— Котик, потри мне спинку!

Виктора покоробил слащавый тон Ирины Львовны, и он поморщился. Неужели она не чувствует, как не идет ей это приторное сюсюканье? Все сложнее было выполнять роль ее страстного любовника. Поначалу, когда он видел в ней жесткую и властную даму, ему даже нравилось манипулировать этой властностью, подчинять ее себе, заставлять корчиться от мук сексуального удовольствия в ее двуспальной кровати, видеть, как она теряет себя в его присутствии, млеет от одного его взгляда.

Теперь же, когда его фантазии насчет Ирины Львовны были исчерпаны, он хотел одного — чтобы она потеряла его след. Но дело осложнялось тем, что он сам сплоховал — дал ей свой телефон. И она постоянно названивала, сводя их разговоры примерно к следующему:

— Виктор, опять звонила эта истеричка и угрожала мне судебным разбирательством!

Речь шла о Кате, и всякий раз он морщился, выслушивая эпитеты в адрес бывшей сожительницы.

— Ирочка, ты должна привыкнуть. Это только угрозы. Тебе нечего бояться.

— Да? А если она все же настоит на расследовании? Ты хоть представляешь, что будет?

Виктор вздыхал мимо трубки и продолжал ровным голосом:

— Если она устроит разбирательство, то нагорит в первую очередь врачам из роддома. Это они нахимичили. Ты все сделала по закону. Разве не так?

— Так-то оно так, Витенька, но мне это разбирательство ни к чему. Начнут копаться в документации, проверять каждую буковку. А в моем деле не может все быть так уж гладко, всегда найдется к чему придраться. Мне это беспокойство лишнее. Я тут одна как перст, ты не едешь, не знаю, долго ли выдержу вот так, без поддержки…

Он прекрасно понимал, к чему клонит Ирина и какая поддержка ей требуется. Одинокая баба, сексуально оголодавшая, она настойчиво требует к себе внимания. Она хочет привязать его к себе любым способом. Дай ей волю, она не слезет с него.

Но начатое дело он привык доводить до конца. Садился за руль и отправлялся утешать Ирину Львовну. Оставался у нее на день-два. Несколько раз становился свидетелем ее переговоров с Катей. Та где-то раздобыла домашний телефон заведующей и при случае названивала.

У Пашкина было странное чувство — боль, которую он причинил Кате, не принесла ожидаемого удовлетворения. На душе было муторно. Если бы она сейчас пришла к нему, попросила о помощи… Но она не шла.

— Котик, зову тебя, зову, уснул, что ли?

Ирина Львовна вплыла в спальню в коротком атласном халатике. Под халатиком колыхалась внушительная грудь. Пашкин не пошевельнулся при ее появлении, продолжая курить, развалившись на малиновых атласных простынях.

— Я задумался, мамочка.

— О чем же мой котик думает? — Ирина Львовна вытянула губы в трубочку, и Пашкин отчетливо увидел короткие волоски усиков на ее верхней губе.

— Мамуль, ты не устала?

— Разве я могу устать от своего котика? Ну, поцелуй мамочку, маленький!

«Маленький» увернулся, с трудом маскируя раздражение под усталость. Но Ирина Львовна приняла неосторожное движение Пашкина за любовную игру и, моментально включившись, — наклонилась и ухватила зубами резинку его черных трикотажных трусиков. Изображая из себя не то тигрицу, не то волчицу, она принялась сдирать с него это липовое покрытие. При этом она пыталась рычать, что совсем уж не шло ей. В зеркале напротив кровати Пашкин увидел зад Ирины Львовны, вынырнувший из-под короткого халатика. Это обстоятельство немного взбодрило Пашкина. Он некоторое время понаблюдал в зеркало, как «мамочка» возится с его трусами, а затем дернул за поясок и потянул на себя халатик. Тот накрыл голову Ирины Львовны, обнажив остальное.

— Проказник, — игриво протянула она и в следующий момент живо прыгнула на своего молодого любовника, как хищник на загнанную в погоне добычу.

После двух часов борьбы с «мамочкой» Пашкин стоял под душем и думал о том, как вернется домой и завалится спать. Нужно будет отключить телефон. Номер сотового она не знает. Придется на время уйти в подполье. Хватит. Он устал от нее.

Еще, как назло, американец не торопится в свою Америку. Придется подкинуть ему документы, пусть укатывает. Хорошо хоть он, Виктор, уничтожил только бумаги по поводу наследства. Паспорт оставил. А то этот придурок год бы тут околачивался без паспорта. Они там, в его фирме, небось все места под солнцем поделили, и старый управляющий нужен им теперь как корове варежки.

Пашкин завернулся в махровую простыню и вышел из ванной. Ирина звенела ложками на кухне. Он прошел в гостиную, обставленную как кабинет.

«Умеют бабы устроиться», — подумал он, упав в мягкое кожаное кресло и лениво оглядывая интерьер. Два книжных шкафа красного дерева, уходящие под самый потолок. Один полон классикой в строгих переплетах. Все новое, вряд ли прочитанное. Другой набит современной беллетристикой — сплошь суперобложки, тисненные золотом. Детективы, любовные романы. «Ну, этого мы начитались», — подумал Пашкин и пробежал глазами полку с видеокассетами. Нечего смотреть, одна бредятина — мелодрамы. У окна, рядом с письменным столом, — видеодвойка, а внизу, в стеклянной тумбочке, — музыкальный центр.

«И откуда у нее бабки?» — вяло подумал он, почесывая пятку о жесткий ворс ковра. Взять хотя бы его, Виктора. Он с девятнадцати лет пашет. С Макуней уже десять лет как в одной упряжке, такие деньги в руках держал, этой Ирине и не снились. И, однако же, нет у него квартиры в элитном доме, вот так обставленной, всего этого комфорта, всех этих мелочей приятных и недешевых. Почему? Да все как-то казалось — потом. Все — не важно. Главное — сегодня погулять. Да и на любовниц всегда много денег уходит… Вот! На любовниц! Не сама же заведующая детским садом могла все это заработать? Конечно, такие вот лопухи, как он, и содержат ее. Факт. Ну, с него она, допустим, деньги не тянет. В другом все соки высосала. Но это потому, что он молодой. А если старичок богатенький, то, конечно, деньгами. Вон она как одевается! Шуба — не шуба, сапоги — не сапоги…

Непонятная злость на весь женский род неожиданно поднялась в нем и заставила пылать уши. Уши всегда выдавали его внутреннее состояние. Вот ведь оно, бабье! Вампиры!

Пашкин встал и подошел к письменному столу. Деловая! У всех гостиные как гостиные — журнальный столик там, финтифлюшки разные. А у этой же письменный стол во все окно, компьютер. Вроде того: вот я какая вся из себя начальница, что мне и дома отдохнуть некогда. А может, у нее бизнес подпольный какой? Пашкин взял первую попавшуюся бумажку на столе и пробежал глазами. Справка на какого-то ребенка. Взял другую — аналогично. В левом верхнем углу — фотография. Девочка лет пяти. Родители — прочерк. Диагноз — пиелонефрит. К бумажке скрепкой прикреплены еще несколько. Пашкин глянул — данные на какого-то иностранца. Следующая бумажка — данные на женщину с такой же иностранной фамилией. Понятненько. Усыновители.