Наташа кинулась на кухню, впервые за последние два часа сообразив, в какую темную историю она, собственно, влипла.

Виктор Пашкин уже битый час торчал в своей машине напротив подъезда общежития. Катя не появлялась. Он точно знал, что она в городе, видел ее на рынке в обществе родителей, но подойти не рискнул. Теща откровенно ненавидела неформального зятя, а тесть демонстрировал полное отсутствие интереса. Виктор отчасти понимал Катиных родителей. Им нужен был штамп в паспорте, чтобы иметь полные права на зятя. Чтобы можно было беззастенчиво впрягать его в различного рода бытовые мероприятия типа перевозки картошки с дачного участка в погреб или капитального ремонта с полной сменой сантехники. Все это Виктора, понятное дело, не прельщало. И он этого успешно избегал довольно долгое время. Он любил свободу. До сих пор у них с Катей существовало взаимопонимание. То, что он не жаждет жениться, Виктор дал понять ей сразу, как только решил, что их отношения не ограничатся одной-двумя встречами. Катька тогда не очень-то и возражала. Сказала, что не торопится замуж, хочет сначала получить образование. Это было даже удобно, что она училась в другом городе.

Здесь он мог гулять с кем хотел и сколько хотел, не вызывая ее недовольства, ну а как приспичит — наведываться к Кате. Впрочем, город без нее уже тогда казался пустым. Пашкин так и мотался к ней, как только выпадет свободный денек. А свободных дней у него становилось все меньше. К тому времени его, высокого, здорового, не страдающего разными там интеллигентскими комплексами, присмотрели ребята-макунинцы. Макунина знали в городе все — и милиция, и торгаши, и бизнесмены. Он «пас» ларьки, как грибы окружившие центр города, а заодно и возникающие повсюду кафе и магазины. Пашкин вскоре оправдал доверие группировки и к концу Катиной учебы сменил свой мотоцикл на подержанный сиреневый «кадетт».

У него появились деньги. Работы он не чурался. Набить морду кому скажут — это разве работа? Так, развлечение. Да еще деньги платят. Катю он в подробности своей «службы» не посвящал, но баловать — баловал. Если она чего-то просила — не отказывал. И преданность ее ценил. Не каждая бы пошла на конфликт с предками и ушла бы из трехкомнатной квартиры жить в общагу ради парня, который ей ничего не обещает. А Катя сделала это. И работать была вынуждена устроиться воспитательницей в этом же общежитии, хотя имела модную сейчас профессию бухгалтера.

Виктора такой расклад вполне устраивал. В любое время место для интимных встреч готово, не надо голову ломать — где? А устройся она бухгалтером в какую-нибудь фирму — тут же почувствует самостоятельность, начнет расти по службе, у нее появятся свои деньги… Это ни к чему. Пашкину нравилось, что Катя от него зависит. Нравилась ее детская радость, когда он приносил шикарный торт или дорогие конфеты. Он чувствовал себя королем, пришедшим тайно на свидание к белошвейке. Кого он собирался сделать своей королевой? Эти мысли его тогда не занимали. Конечно, у него все это время были и другие женщины. А как же? Но они приходили в его жизнь и уходили, а Катя оставалась. Почему? Он и сам не раз задавал себе этот вопрос. Почему он всегда возвращался к ней? А шут знает… Может, любовь? Правда, вопрос, почему Катя все это время ждала его и все прощала, как-то не приходил ему в голову. Так уж она, Катя, была устроена. И иначе быть не могло. Последняя отлучка, правда, несколько затянулась. Он ездил в Сочи с женой одного из местных номенклатурщиков, Лилей.

Лиля оказалась не чужда авантюрности и была на редкость азартна.

Они носились по ночным барам, играли в рулетку… Впрочем, играли во все азартные игры, которые предлагал отдыхающим этот благословенный город. Даже ночью в отеле, после горячих мгновений запретной любви, Лиля вытягивала из-под подушки колоду карт и хитро щурилась на своего любовника. Друг с другом они тоже играли на деньги. Такие короткие, но брызжущие страстью и риском романы очень будоражили кровь. После вояжа с Лилей Виктору непросто было вернуться на прежние рельсы, и он некоторое время продолжал по инерции гудеть уже в городе, оттягивая возвращение к Кате. А то, что он рано или поздно вернется, для него было ясно как день. Само собой разумелось. Этот факт даже как-то грел его, придавая его разухабистой жизни оттенок некоторой стабильности. Пожалуй, не попадалось ему в женщинах столь удачного сочетания женских качеств. Катя не была капризной и взбалмошной, хотя могла бы, поскольку внешность имела подходящую. То есть не была дурнушкой, толстушкой и простушкой. Такие в представлении Виктора права на капризы и другие дамские премудрости не имеют. Так вот — Катя не относилась ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим. Она не отличалась азартностью и непредсказуемостью, как, например, Лиля, но какая-то невидимая пружина в ней существовала. Она, эта пружина, не торчала наружу, но предполагалась. И он, Виктор, наличие пружины чувствовал и старался не закручивать сей механизм до предела. Другими словами, старался не перегибать палку в отношениях с Катей. По крайней мерс ему казалось, что не перегибает. За десять лет их отношений она ни разу впрямую не заговорила о замужестве. Конечно, это не значит, что она не хочет замуж. Ясно, что она, как и все бабы, хочет определенности, комфорта и, возможно, детей. Так что он со своим предложением придется как нельзя более кстати. И его длительная отлучка будет легко оправдана: погулял напоследок, перед свадьбой. Если он сейчас не женится на Кате, он будет последним лопухом. Как в песне поется: «Гуд-бай, Америка…»

По капоту закапали мелкие брызги дождя. Виктор посмотрел на часы. Время поджимало. Где она может так долго торчать? Вообще ведет себя странно. Взять хотя бы эти поездки к родне. Там родни-то осталось две двоюродные тетки. А Катька уже второй раз туда мыкается. И как уедет — на неделю. Он который раз к ней приходит — не может застать. Подлая мысль, что Катя могла найти ему замену, неприятно щекотала нервы. Получается, он десять лет кормил ее и одевал, а какой-то дядя на халяву поедет с ней в Америку и будет в свое удовольствие просаживать дармовые баксы в казино. Круто…

Виктор глянул на свои кулаки, покоящиеся на руле. Ну что ж, посмотрим…

Его размышления прервало появление Кати. Она бежала без зонта, накинув на голову капюшон ветровки.

Виктор дождался, когда она скроется в вестибюле, потянулся и достал с заднего сиденья внушительный букет белых и красных роз. Захлопнул дверцу машины и нырнул в общежитие следом за Катей.

Она промочила ноги. Пашкин вошел, заняв собой половину крохотного коридорчика, она вытирала полотенцем пальцы ног. Рядом лежали белые носки. Его всегда умиляла ее привычка ходить по дому в белых носках. Эта милая особенность, наверное, должна свидетельствовать о чистоте помещения, но на самом деле лишь делала Катю похожей на ребенка и потому — беззащитной.

Он пошелестел целлофаном обертки, и Катя резко обернулась. В ее взгляде он поймал растерянность застигнутой врасплох.

Раньше ему доводилось видеть, как она прячет радость под нарочитой угрюмостью, деланным равнодушием, даже злостью. Всякий раз он признавал, что заслужил, и покорно ждал, когда через показное просочится настоящее: любовь и радость. Но сейчас он ясно прочел растерянность, граничащую с досадой. Не может быть, ему показалось! Просто ей неприятно, что промочила ноги. Вот и с волос, с образовавшихся от дождя завитков на лбу, капает вода.

— Катюха… Как я соскучился! — Пашкин неловко обнял ее рукой с букетом, притянул к себе. Поцеловал мокрое лицо.

Катя мягко отстранилась, ни слова не говоря, приняла букет и пошла в комнату.

— Проходи, — сказала она ему устало — как постороннему, которого не ждали, и ушла на общую кухню, видимо — за водой. Пашкин остолбенел.

Что это с ней? Только Катя вышла — быстро оглядел комнату, ища глазами присутствие другого мужчины. Он даже нагнулся и понюхал подушку на диване. Подушка пахла Катей. Глупо. Катька никогда не решится привести своего хахаля сюда, в общагу. Слишком много глаз. Кто-нибудь непременно нашепчет ему, Виктору. А у него разговор короткий, она это знает.