Видя его безвыходное положение, Милица Коханек, сербка — любовница Попова, взяла над ним руководство во всех отношениях. После того как он признался ей в скудности своей агентурной сети, она с готовностью предложила свою помощь. Никаких идеологических разногласий между ними быть не могло; являясь членом австрийской коммунистической партии, Милица смотрела на членов югославской общины, по большей части настроенных антикоммунистически, как на законную добычу и отнюдь не страдала застенчивостью своего любовника. То, что можно было узнать в результате довольно поверхностного проникновения в организации беженцев, было, разумеется, весьма далеко от «стратегической информации», которую должен был добывать Попов в Вене. Но что из того! Многие сотрудники различных разведок, включая американскую, давно уяснили себе простую истину: предоставление какой-либо документации (любой документации) своему начальству гораздо полезнее для карьеры, чем не представление никакой информации.

Во всяком случае, информация, которую он собрал для ГРУ через «Мили», касающаяся в основном политической активности проживающих в Вене беженцев, позволила Попову удовлетворить свое самолюбие. Вскоре Мили стала для него более, чем просто помощницей. Попов явно был в нее влюблен, хотя она отнюдь не была красавицей. Сотрудник ЦРУ, который вел наблюдение за обедавшей в ресторане парой, отметил в донесении, что она «обладает, должно быть, какими-то скрытыми достоинствами, поскольку даже ее родная мать вряд ли могла назвать ее красивой». Но для Попова отношения с ней казались отдушиной в строго регламентированной жизни «Гранд-отеля». Поскольку эти личные встречи являлись грубым нарушением правил поведения, проведенное с ней время заносилось в графу «сбор информации», хотя, разумеется, он был далеко не единственным офицером разведки (независимо от национальности), позволявшим себе это послабление. Как бы то ни было, Попов и Милица наслаждались прогулками по Пратеру или Данубу и посещали такие общедоступные мероприятия, как боксерские матчи. Попов даже купил два велосипеда, которые держал у нее на квартире, и маленькую лодку для катания по реке. Оба приобретения были, вероятно, сделаны на деньги, заработанные в ЦРУ. И все же несмотря на проводимое в компании Мили почти все время, он никогда не демонстрировал свою привязанность к ней; слушая его, можно было подумать, что их отношения по большей части были связаны только с работой. Попов любил подчеркивать покорность своей любовницы, уверяя Кисевалтера в том, что она не будет причиной беспокойства его семьи.

«Мили разумная девушка, — говорил он, — и знает, что у меня есть жена и дети… Но она ко мне привыкла. У меня простая русская душа; если ей чего-то не хватает, я дам ей все, что она захочет, даже если у меня этого нет[4]. Но Мили никогда ничего от меня не требует». Что именно он понимал под понятием «требовать» — не совсем понятно, однако взаимоотношения Попова с Милицей были довольно долгими и стабильными, по крайней мере, она была три раза от него беременна и сделала три аборта на его средства (на самом деле — на деньги ЦРУ). Каковы были ее чувства по отношению к нему в действительности, мы уже не узнаем, но есть основания полагать, что Милица была далеко не так покорна, как ему казалось. К примеру, когда Советская армия вторглась в Венгрию, она демонстративно порвала с Коммунистической партией Австрии и вызвала немалый скандал тем, что рассказала о манипуляциях компартии с бюллетенями на выборах. В конце концов Милица окончательно разочаровалась в коммунизме. Ее отношения с Поповым оставались прежними почти до конца его жизни, что имело для него весьма серьезные последствия.

Чем дольше длилась работа Попова на ЦРУ, тем большей лояльностью к Соединенным Штатам он проникался. Одной из вершин в его карьере было получение подарка от тогдашнего директора ЦРУ Аллена Даллеса. Встретившийся с Петром резидент американской разведки в Австрии подарил ему изготовленные по специальному заказу золотые запонки. Они символизировали, как объяснили Попову, «крепкую связь между советским подполковником и его американскими друзьями, хотя по соображениям безопасности дизайн изделия был намеренно упрощен. Его символика навеяна мотивами греческой мифологии. Шлем Афины является признаком мудрости, а меч — храбрости… В подарке нет ничего американского». Мнение на этот счет самого Попова осталось неизвестным — не имея никакого понятия об Афине, он, вероятно, ничего не понял.

Как бы то ни было, резидент ясно дал понять, что запонки имеют также и практическое значение, являясь опознавательным знаком американских спецслужб. Аналогичная пара будет храниться в штаб-квартире ЦРУ, чтобы при необходимости подтвердить полномочия любого эмиссара, который может быть направлен для установления связи с Поповым, будь то в Советском Союзе или в любом другом месте. Попов был очень благодарен. Сравнивая обращение с ним американцев и советских из ГРУ, он так отзывался о своих начальниках в СССР: «Они никогда не интересуются тем, насколько опасным может быть задание, и думают только о том, чтобы выжать из человека как можно больше». И более позднее высказывание: «Вы, американцы, находите время на то, чтобы выпить с человеком и расслабиться. Это настоящий человечный подход. Вы уважаете личность собеседника… Что касается нас, то личность у нас — ничто, а государственные интересы — всё».

Но к 1955 году, когда его пребывание в Австрии уже подходило к концу, даже деликатное и дружеское обращение американцев не уберегло Попова от стресса, вызванного его двойной жизнью; он страдал от постоянных головных болей и повышенного давления. Однако получение из московского Управления одобрительного отзыва о его работе и обещание производства в звание полковника сильно приободрили Попова. Главную роль в этом успехе он отводил своей любовнице, снабжавшей его основными материалами о политической активности беженцев, которые он передавал в ГРУ. «Моя девушка Мили очень мне помогла», — сдержанно признавался Петр.

Его привязанность к Милице стала еще сильнее, чем раньше. Попов никак не мог привыкнуть к мысли о разлуке с ней, но делал вид, что жалела об этом расставании только она. При этом он говорил: «Моя девушка очень расстроилась. Она знает, что я ничего ей не обещал, но так ко мне привыкла». Неожиданно он завел разговор об абсолютно нереальной (учитывая ее разрыв с компартией) возможности приезда Милицы в Москву в качестве делегата Конгресса демократической молодежи. «Как только она приедет в Москву, я о ней позабочусь. И если получится, оставлю ее там, найду ей работу». Милица, разумеется, так никогда и не осмелилась посетить Советский Союз или какую-нибудь другую страну коммунистического блока. Несмотря на это, она оставалась в памяти Попова и оказывала влияние на его жизнь до самого конца.

На встречах со своими кураторами из ЦРУ Попов редко упоминал о своей семье, приехавшей в Вену уже после начала его отношений с Милицей, которые, первоначально возникнув от одиночества Петра, к тому времени окрепли окончательно. Но, несмотря на этот роман, Попов был крепко привязан к жене и детям и беспокоился о том, чтобы с ними ничего не случилось.

В нелюбви Попова к своей стране, какой она стала после революции, он ничем не отличался от многих своих сограждан, в разное время оказавшихся за границей. Исследование, основанное на опросах 320 человек, эмигрировавших из России сразу после Второй мировой войны, показало, что 83 процента опрошенных назвали в качестве причины эмиграции «желание жить на Западе», тогда как «свободы» искали только 6 процентов, а высокий «уровень жизни» привлекал лишь 2 процента эмигрантов. Отсюда становится ясно, что из СССР их выдавливал не дефицит чего-либо конкретного, а общая ситуация в стране.

В середине 1955 года Попов, возвратившийся в Вену после командировки в Москву в Главное разведывательное управление, выглядел даже более разочарованным, чем обычно.