Упомянутое досье поступило в Вашингтон из Вены, и многие детали этого плана показались мне до странности знакомыми. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. В период четырехсторонней оккупации союзниками столица Австрии превратилась в своего рода интеллектуальный рынок, на котором беженцы из коммунистической Европы пытались любыми способами заработать себе хотя бы на самое скудное существование. Одной из самых выгодных разновидностей этого «свободного предпринимательства» являлась торговля разведывательной информацией. Большинство из этих мошенников от разведки, свободных от каких-либо идеологических или моральных принципов, пытались одновременно удовлетворить как интерес Советов к трем своим западным союзникам, так и аналогичный интерес Запада к планам, намерениям и возможностям СССР и недавно образовавшегося мощного коммунистического блока. Ни одна из сторон, как оказалось, не слишком преуспела в правильной оценке важности предлагаемой «разведывательной» информации, поэтому бизнес процветал, несмотря на то, что большая часть предлагаемого товара представляла собой не более чем бойко состряпанные фальшивки, имевшие целью во что бы то ни стало заинтересовать потенциального заказчика.

Я обратился к своей секретарше: «Не получали ли мы недавно нечто подобное из Гааги?» Когда она принесла нужное досье, стало понятно, что память мне не изменила. На открытый рынок вышла очередная «фабрика макулатуры», широко рассылающая свои рекламные издания. Оставалось только надеяться, что базирующиеся в Вене многочисленные союзнические отделения и подразделения не поддались соблазну потратить на подобную чепуху часть своих «особых фондов», но больших надежд на это у меня не было. Ведь я только что написал обоснование отказа от плана явно мошеннической авантюры в Румынии, оплаченного легковерным Парижем, и не сомневался в том, что рынок подобных предложений далеко не исчерпан.

Проблема сфабрикованной «секретной» информации стояла перед нами многие годы, сильно затрудняя работу не только в Европе, но и в Азии, где в 1952 году я оказался в качестве резидента в Сеуле, столице Южной Кореи. По прибытии на место мне первым делом пришлось подвергнуть строгой ревизии все «замечательные» планы, на которые ориентировались мои предшественники. Для этого я собрал небольшую команду из самых способных молодых сотрудников, оказавшихся рядом, и постарался привить им здоровый скептицизм, который должен стать главным интеллектуальным оружием работника разведки. Что касается всего, что они слышали и читали со времени своего прибытия в Корею, то я попросил их задать себе единственный вопрос: «Почему я должен этому верить?».

Меня заранее предупредили, что ни один из американских оперативных сотрудников не говорит по-корейски, хотя у нас была пара действительно хороших переводчиков. Вследствие этой лингвистической несостоятельности, все наши замечательные «успехи» были по большей степени достигнуты при помощи так называемых «ведущих агентов» Кореи (ВА — на профессиональном жаргоне). Именно из рук этих местных посредников (которые, как я понял после нескольких личных встреч, являлись, скорее, предпринимателями от разведки, чем аналитиками) мы и получили показушные результаты работы их «сети» на вражеской территории. Мои сомнения в добросовестности посредников выразилось в форме следующих основных вопросов. Не появляются ли у них неожиданно большие суммы денег? Чем они занимались до начала работы на нас? Какие существуют доказательства того, что у них действительно есть контакты на Севере? Предварительное расследование, продолжавшееся около трех месяцев, завершилось решением о необходимости подвергнуть всех корейских ВА проверке на детекторе лжи.

Результаты этой проверки превзошли самые пессимистические ожидания. Хотя большинство из полученных нами «красочных» донесений вполне могло быть сфабриковано людьми, проживающими в Сеуле, появились весьма убедительные доказательства того, что несколько информационных сообщений (в совершенно законченном виде) поступили прямиком из Пхеньяна (столицы Северной Кореи). Одно из таких донесений до сих пор не выходит у меня из головы. Оно преподносилось как подробное описание всех китайских и северокорейских воинских частей, дислоцированных по линии фронта, с указанием их численности и номеров подразделений. Полученное от сеульской сети еще год назад, это донесение привлекло благосклонное внимание командования дальневосточной группы войск США, базирующейся в Японии. Высокопоставленные военные характеризовали его как «один из самых выдающихся разведывательных документов за всю военную кампанию». На самом деле, при более тщательном анализе выяснилось, что это донесение является полной фальшивкой, не содержавшей вообще никакой информации.

Тем временем наше расследование деятельности сеульских агентов начало давать определенные результаты, по большей части негативные. В процессе постоянных собеседований, подкрепленных тестами на детекторе лжи, все наши поставщики информации оказались просто мошенниками, живущими припеваючи на средства ЦРУ, Щедро выделяемые, как предполагалось, на оплату «источников» в Северной Корее. Кроме того, многие донесения, полученные от этих воображаемых агентов, поступали от наших врагов.

Я оставил свой пост в Корее в конце 1959 года. За это время ситуация с агентами улучшилась лишь в отношении здорового профессионального скептицизма. Контрмеры служб безопасности неприятеля оказались столь эффективны, что у нас по-прежнему не было агентов на Севере. По счастью, случались и светлые моменты, особенно в ясные прохладные дни, в которые Сеул, несмотря на царящую вокруг разруху, являл свое прежнее очарование. Один из таких дней преподнес мне неожиданный сюрприз. В десятом часу утра раздался звонок телефона армейской связи, и моя, обычно невозмутимая, секретарша сообщила с некоторым возбуждением в голосе: «Полковник, только что один из северокорейских военных летчиков посадил на К-16 советский МиГ [истребитель конструкции Микояна и Гуревича]». К-16 — армейское обозначение расположенной в пригороде столицы Южной Кореи американской военно-воздушной базы, в течение следующих нескольких часов ставшей центром внимания всего командного состава США, от командира базы до самых высших чинов Пентагона. До этого ни один МиГ никогда еще не попадал в распоряжение Соединенных Штатов, хотя тому, кто сумеет доставить к нам образец этого грозного оружия, было назначено вознаграждение в сто тысяч долларов. В ценах 1950-х годов это являлось настолько крупной суммой (примерно равнозначной сегодняшнему миллиону), что немногие из корейцев были в состоянии даже себе представить. Однако для военно-воздушных сил США подобная цена отнюдь не казалась чрезмерной — такой страх внушали эти советские самолеты нашим пилотам в период воздушной войны над Кореей. Пилот проделал весь путь на бреющем полете над холмистым районом к северу от Сеула, в результате чего не был замечен ни одним из наблюдателей, приземлившись нос к носу с готовившимся к взлету американским истребителем. К тому времени, когда мой оливкового цвета седан с большой белой звездой на боку, который я вел на предельной скорости, добрался до авиабазы, МиГ был уже окружен плотным кольцом военной полиции. Однако пилота, по сложившемуся порядку, должны были сначала допросить сотрудники ЦРУ.

«Вы меня расстреляете?» — первым делом спросил он. Одной из наших первостепенных задач в подобных случаях было успокоить этих необычных людей, бросающих свою коммунистическую родину и отдающих себя нашему милосердию. Подобный переход на сторону противника, как правило, наносил им сильную психологическую травму, от которой они восстанавливались долго и с большим трудом. Эта депрессия у них была часто настолько сильной, что от страха вызывала в их воображении сюрреалистические картины пыток и даже казни, которым они могут быть подвергнуты с нашей стороны. Но на самом деле, учитывая ценность информации, которую они могли бы нам предоставить, мы были готовы всячески оберегать и поощрять их. Однако, не имея возможности знать об этом заранее, они всегда ожидали худшего.