В то же время его психическое состояние казалось не совсем нормальным, чувствовалось влияние какого-то стимула, возможно естественного возбуждения и облегчения от возможности публично высказать все накопленное за долгие месяцы одиночества».

В отчете английского посольства об этом процессе отмечалось, что хотя Пеньковский «объяснял свои преступные действия моральными недостатками — пьянством, тщеславием, стремлением к легкой жизни», он все-таки возражал против некоторых суждений по поводу его характера. «В намерения обвинителя, — говорилось в отчете, — входило желание всячески принизить значение Пеньковского, для чего были выставлены в качестве свидетелей лишь двое мало что значащих советских граждан». Один из них, шофер такси, услугами которого Пеньковский пользовался, чтобы подвозить Винна от аэропорта, обвинил его в многочисленных связях с женщинами и сказал, что тот «интересовался в основном едой, выпивками и женщинами».

Другой свидетель, некий Финкельштейн, о котором больше ничего не известно, был несколько более значим, если; конечно, верить тому, что он рассказал о себе со свидетельской трибуны. Он заявил, что познакомился с Пеньковским примерно в 1952 году, и хотя они никогда не были близкими друзьями, заметил в подсудимом некоторые «негативные черты — тщеславие, высокомерие, себялюбие». Один раз обвинитель прервал его следующим требованием: «Свидетель, расскажите нам о том вечере, когда вместо бокала вино было выпито из женской туфли».

«Это произошло в ресторане “Поплавок”, — ответил Финкельштейн. — Одну из присутствующих женщин звали Галя; Пеньковский был ею увлечен… Кто-то сказал, что для демонстрации уважения к женщине нужно выпить из ее туфли. Все со смехом это одобрили, а Пеньковский действительно выпил вино из туфли Гали».

Председательствующий судья спросил: «Туфля была снята с ее ноги?» Финкельштейн ответил: «Да, с ее ноги». Позднее он заявил, что Пеньковский «зарабатывал больше, чем все остальные из нас», хотя не считал этот факт в качестве повода для зависти. Затем последовали более серьезные показания. Эксперт-почерковед заявил, что некоторые выписки (взятые, очевидно, из секретных документов) сделаны рукой Пеньковского, а другие официальные документы скопированы на его печатной машинке. Затем выступила эксперт-химик Кузнецова, ответившая на вопросы по поводу двух чистых листов бумаги, изъятых из потайного места в квартире Пеньковского. «Эти два листка, — сказала она, — обработаны специальным химическим веществом, позволяющим использовать их… для нанесения невидимого текста». Далее человек, представленный как эксперт Наумов, засвидетельствовал, что радио и шифры, найденные у Пеньковского, пригодны для получения инструкций от «американского шпионского центра во Франкфурте-на-Майне, передающего' шифрованные радиотелеграммы азбукой Морзе». Кульминацией дачи свидетельских показаний, если судить по советскому официальному отчету, было признание Пеньковского, что он не один раз пренебрегал своими служебными обязанностями в ГНТК, поскольку «я присутствовал на встрече с офицерами разведки… мне было дано задание установить и активизировать контакты с людьми, имеющими доступ к военной, экономической и политической информации». Было также упомянуто о том, что он «установил близкое знакомство с офицером английской разведки Джанет-Энн Кисхолм, женой второго секретаря английского посольства в Москве Родрика Кисхолма». «Можно сказать, — не без юмора отмечается в отчете, — что шпионаж являлся для них семейной профессией».

Некоторые другие высказывания из этого официального советского отчета также были не лишены юмора (хотя, вероятно, невольного). Взять, к примеру, следующую трактовку англо-американских отношений: «Сотрудники американских разведывательных служб, очевидно, решили “наставить рога” своим британским партнерам, организовав встречу с Пеньковским без ведома последних. [На этой встрече американцы] выразили сожаление в связи с его работой на англичан, они предлагали ему золотые горы за то, чтобы он переехал в Америку». (Совершенно очевидно, что человек, подвергавшийся соответствующему давлению, признается во всем что угодно, особенно, если в руках мучителей находятся его жена и дети.) Ограниченный весьма жесткими рамками Пеньковский вел себя достойно. Английский поверенный, прибывший в Москву для оказания помощи Винну, но так и не получивший разрешения участвовать в защите, соглашался с тем, что на Пеньковеком «не проявлялись какие-либо следы психологической обработки. Все его поведение, присутствие духа в сочетании с ясностью разума произвели на меня огромное впечатление. Тем не менее все это было похоже на прекрасно отрепетированную пьесу».

«В заключительный день, — говорилось в отчете английского посольства, — зал суда напоминал битком набитый римской цирк, зрители которого держали большие пальцы направленными вниз. Приговор Винну — восемь лет лишения свободы — был встречен аплодисментами, однако настойчивые возгласы “мало” чуть было не заглушили обвинительную речь».

Пеньковский был приговорен к расстрелу. После того как приговор прозвучал, раздались «бурные аплодисменты, скамьи зала заседания трещали от веса взобравшихся на них упитанных матрон, пытавшихся уловить реакцию Пеньковского».

Деятели СССР, бывшие во времена Пеньковского крупными фигурами, давно сошли с политической сцены. Хрущев, вынужденный в 1964 году уйти в отставку со всех своих постов, стал «персоной нон грата» в своей стране. Генерал армии Серов, глава ГРУ, который, согласно свидетельству другого политического перебежчика, «поддерживал Пеньковского до самого конца», был понижен в звании на три ступени и назначен помощником командующего Приволжским военным округом. После падения Хрущева Серова исключили из партии и отправили в отставку. Главный маршал артиллерии Варенцов был выведен из состава Верховного совета обороны и вскоре умер.

А что с полковником Чарльзом Пиком, американцем, которого Пеньковский называл своим «самым лучшим другом» и которому мог бы предложить свои услуги еще в 1958 году, окажись он тогда в Турции? В мае 1963 года, когда возникло опасение, что имя Пика может всплыть на поверхность во время процесса, Вашингтон решил, что он должен быть проинструктирован, как отвечать на возможные вопросы прессы. Одно из зарубежных отделений ЦРУ вошло с ним в контакт и сообщило следующее: «Он ничего не знал об аресте Пеньковского и о суде над ним и вообще с трудом его вспомнил». «Sic transit gloria mundi». — Какой бы славой не пользовался шпион, она, скорее всего, будет короткой.

Женева, прекрасная Женева, расположенная на берегу озера, сверкающего в лучах восходящего солнца. Был июнь 1962 года, и капитан КГБ Юрий Носенко находился на задании, которому суждено было стать поворотным пунктом всей его жизни. Он был направлен в Женеву в качестве наблюдателя за советской делегацией, прикомандированной к одной из многочисленных международных организаций, регулярно собирающихся в Швейцарии. Никогда ранее не бывавший за пределами СССР, Носенко был очарован великолепием этого приозерного города.

По советским понятиям, Носенко был человеком неординарным, семью его отнюдь нельзя было назвать заурядной. Даже наоборот. Родившийся в 1927 году, Юрий принадлежал к так называемой «золотой молодежи» выходцев с самой вершины советской социальной пирамиды. Его отец был министром кораблестроения и членом верховного правящего органа страны — Центрального Комитета Коммунистической партии. Этот министр занимал столь высокое положение, что после его смерти на кремлевской стене появилась бронзовая мемориальная доска [с замурованной урной с его прахом]. Принимая во внимание происхождение Юрия Носенко, не удивительно, что он в конце концов стал офицером КГБ, — положение, само по себе достаточное для того, чтобы занять соответствующее место среди советской элиты. Более того, первым его местом службы был сектор КГБ, занимающийся американским посольством, — престижное назначение, верное свидетельство наличия хороших связей. Носенко продолжал продвигаться по службе, с каждым новым назначением улучшая свое положение. Попав наконец в сектор, контролирующий иностранных туристов, он вскоре сделался собутыльником своего начальника-генерала. Разница в положении сглаживалась высоким статусом отца Юрия Носенко. Благодаря подобному покровительству он вскоре достиг должности заместителя начальника сектора, позиция, дающее право на вожделенную привилегию заграничных командировок. Первой такой возможностью стало назначение в Женеву, где и начинается его история. Носенко не отличался особым умом или чувством ответственности, а единственным крупным его недостатком была свойственная многим согражданам тяга к спиртному.