Она встала и пошла к холодильнику. На верхних полках лежали пакетики с порошками, коробки, а внизу она увидела именно то, что ей приснилось. Яблоки. Она откусила кусок и присела на табуретку, оглядываясь. Здесь хорошо. Как она жила раньше? Ведь теперь все изменится. Светка встала и подошла к зеркалу. Дима говорил, это будет новый мир. Он любит ее, он не обманет. Стало хорошо, даже весело. Она закружилась в танце, раскинув руки, и комната поплыла вокруг, как в хороводе. Большая лампа превратилась в Новогоднюю елку, а в зеркале появились ее будущие друзья, увитые сверкающими гирляндами. Светка остановилась, опершись о зеркало рукой. Она вдруг вспомнила ту ночь, когда был ветер. Свежий ветер и дождь, и рядом был парень. Было немного страшно, но они были вместе. Она попыталась вспомнить его лицо.

Паутина золотом блеснула в зеркале, и ей показалось, что это сеть. Рыбацкая сеть, а она попалась в нее, как рыба, как русалка, и сейчас ее потащат в лодку, и она захлебнется воздухом. Захлебнется до смерти.

Ее немного знобило и хотелось пить. Светка напилась из-под крана. Паутина на теле неприятно зудела, и она погладила рубцы, цепляясь за шероховатости кончиками пальцев. Димка говорил, что так будет недолго, что неприятные ощущения пройдут. Надо попросить у него лекарство, но сначала она отдохнет. Светка легла на матрас, почувствовала, как болезненно коснулись рубцы на ягодицах мягкой материи, и перевернулась на бок. Что-то неправильно. Ведь я не хотела, ведь меня не спросили… Она накрылась простыней, но стало жарко, и выпитая вода проступила потом. Сбросив простыню, Светка опять пошла на кухню и снова напилась холодной воды. Почему-то хотелось потянуться или съежиться. Опять по телу прошел озноб. Шрамы чесались, золотые нити, казалось, шевелились под кожей, как проникшие в нее тонкие черви. Света добралась до матраса и упала на него. Голова стала тяжелой, чужой, в висках появилась боль. Чувствуя, как по телу струйками стекает пот, щекоча и раздражая ожоги и порезы, она вытерлась простыней. Комната стала казаться чужой и зловещей. Полутьма уже не гладила, а сжимала и душила.

…но яблоки были все так же прекрасны, и на этот раз ветка не отодвинулась, когда она потянулась к ней. Она сорвала прохладный глянцевый плод, ощущая его гладкую поверхность, медленно, оттягивая наслаждение, поднесла ко рту и откусила… Яблоко хрустнуло на зубах, словно стеклянное, на ладони остались только осколки. Осколки стекла и комок блестящих черных червей, расползающихся по ладони…

Светка закричала и очнулась. В ушах еще стоял собственный крик, волосы были мокрые от пота, а ладонь нестерпимо чесалась, словно черви и впрямь ползали по ней. Она яростно потерла ладонь ногтями. К горлу подступала тошнота. Света вскочила и быстро прошла в кухню. Отвернув кран, она стала пить воду, чтобы заставить отступить, уйти вглубь нарастающие рвотные позывы. Это удалось, она выпрямилась, вытерла рот тыльной стороной ладони. Это, наверно, от голода. Надо съесть хоть что-нибудь. Она открыла холодильник и увидела яблоки…

Закрывая рукой рот, она добежала до унитаза и упала перед ним на колени. Только что выпитая вода неудержимо хлынула обратно сбивая дыхание и заставляя тело содрогаться в конвульсиях. Неужели я столько выпила? Ее опять согнуло над унитазом. Из горла рвалась какая-то мерзкая слизь. Светка задыхалась, но не могла остановить продолжающиеся приступы рвоты. Наконец, задыхаясь, она почти без сил повисла на унитазе. Она не помнила, сколько так просидела. Несколько раз ее снова мучили рвотные спазмы, но желудок был пуст. Цепляясь за раковину, она поднялась с пола и, прополоскав рот, сделала несколько осторожных глотков воды.

Надо разбудить Диму, надо попросить, чтобы он помог. Он же давал какое-то лекарство. Светка, держась за стену, подошла к креслу. Димка спал, все так же счастливо улыбаясь. Она позвала его, потом позвала громче. Потрясла за плечо. Его голова безвольно мотнулась на подголовнике. Ей хотелось плакать. Как можно так спать, когда она почти умирает? Всхлипывая, Света потащилась в кухню. Что он ей колол? Перебирая ампулы и коробки с латинскими надписями, она нашла несколько с русскими буквами. Вот это? Она взяла ампулу и поднесла ее к глазам. Пальцы дрожали так, что она не сразу прочитала надпись на стекле. Морфин…

Верблюд поднялся по выщербленным ступеням и открыл дверь на улицу. Аромат мокрых листьев и хвои выветрил из легких запахи формалина, хлорки и разложения. Верблюд пригладил за уши длинные редкие волосы, потянулся и с наслаждением закурил. Не то чтобы в помещении морга курить запрещали, но могла заявиться замглавврача — женщина серьезная, некурящая. Она начала бы, неодобрительно шмыгая носом, выискивать на полу растоптанные окурки. А Верблюд старался поддерживать с начальством ровные дружественные отношения.

Низкие дождевые тучи катились по небу, почти задевая верхушки обступивших больницу сосен. Ветер рванул полы распахнутого, белого в некоторых местах халата, сбил пепел с сигареты и бросил его за ворот рубашки. Верблюд, чертыхаясь, наклонился вперед и, хлопая себя ладонями по груди, попытался затушить обжигающий огонек. Два знакомых медбрата прошли к выходу с территории больницы.

— Горишь на работе, Верблюд? Пошли по рюмке пива.

— Сейчас, приберусь и догоню, — невнятно из-за повисшей на губе сигареты пообещал тот. — Вы где будете?

— На Поля, в кафешку у метро подъезжай.

— Понял. Вы мне пивка, пивка мне возьмите. Я скоренько.

На самом деле он уже давно все прибрал и ждал только, когда те, кто может по долгу службы проверить, почему в морге так поздно горит свет, уйдут домой. Проехала к выходу «Тойета» замглавврача. Пора, решил Верблюд, дотягивая сигарету мелкими суетливыми затяжками, когда странные звуки в примыкавших к моргу кустах привлекли его внимание. Будто плакал кто-то или наоборот, смех сдерживал. Верблюд просеменил за угол, осмотрел разросшиеся на газоне кусты.

— Кошки, что ли, трахаются. Кыш, заразы, — пробормотал он, несколько раз тряхнув кусты.

Капли дождя осыпались на руки с мокрых листьев. Верблюд вытер ладони о халат.

Хлопнула дверь за спиной, он резко обернулся и с облегчением перевел дыхание. Ветер, это все ветер, успокаиваясь, подумал он. Ощущая нарастающее нетерпение, он заспешил в подвал. Щелкнул за спиной магнит замка. Так, удовлетворенно подумал Верблюд, это первый бастион. Слава техническому прогрессу! Спустившись по ступеням, запер вторую дверь на ключ и, подтащив тяжелый, обшитый оцинкованным железом стол, придвинул его вплотную к двери. Это второй бастион! Ну, и хватит. Пока откроют, я все спрячу, махну спиртяшки, закусочку разложу — и поди докажи, что я тут делал. Он уже ощущал знакомый озноб, пробегающий от затылка вдоль позвоночника и исчезающий где-то в чреслах. Да, именно в чреслах! Прекрасное слово!

Чувствуя, как колотятся руки, он открыл дверцу холодильника и выкатил полку с накрытым простыней трупом.

— Ну вот, милая моя. Вот и я. Заждалась? Ничего, сейчас мы быстренько.

Верблюд откинул простыню и, продолжая шептать ласковые успокаивающие слова, рывком поднял легкое безвольное тело и отнес его под бестеневую лампу. Прозекторский стол он откатил в сторону, а на полу расстелил кусок целлофана, на который и положил труп молоденькой девушки, покончившей жизнь самоубийством. Почувствовав влагу на губах, Верблюд смахнул ее рукавом. Была у него такая особенность: в предвкушении удовольствия он не успевал сглатывать набегавшую слюну, и она текла по лицу тонкой струйкой свисая с подбородка. Если учесть вислый, вечно сопливый нос и маленькие оттопыренные уши, то кличка Верблюд была полностью оправдана.

Девчонка, лежавшая перед ним, наелась снотворного из-за какого-то своего кумира, оказавшегося голубым. Обнаружили ее только на вторые сутки, да еще сутки она лежала здесь, в морге. Трупные пятна давно сошли, тело было бледное — кровь стекла в конечности.