Человечек нес ничем не покрытый щит Джима, но его лицевая сторона была скрыта от зрителей. Сендрик подошел к столу, молча взял перо и вернул его на свой «аналой». Художник подошел поближе, поклонился сначала сэру Джону, а затем и остальным и поставил щит, по-прежнему закрывая рисунок.

– Ну, художник, – обратился к нему Чендос, – ты закончил?

– Да, сэр Джон, – ответил тот скрипучим голосом, – рисунок еще не высох, так что я бы попросил, чтобы никто не прикасался к нему по меньшей мере час. Могу я показать его?

– Для того ты и здесь, – немного раздраженно сказал сэр Джон.

Однако человечек совершенно не испугался и не обиделся. Он просто повернул щит лицевой стороной к зрителям.

Джим внимательно разглядывал рисунок. Вот что он увидел на металлической поверхности: дракон, стоящий на задних лапах, обведенный тонкой золотой каймой, по цвету похожей не столько на краску, сколько на металл. Фон щита был темно-красным.

– Ты понимаешь, что в Англии и во всех христианских странах, – объяснил сэр Джон, – закон требует, чтобы твой – э-э-э – талант был обозначен на гербе красным цветом, чтобы всякий благородный рыцарь, желая вступить с тобой в поединок, знал о преимуществе, которое дает тебе твой талант.

Джим понял его с полуслова. Он едва ли владел магией настолько, чтобы стать опасным для своего противника в обычной битве – разве что мог обернуться драконом, – но нет ничего удивительного в том, что тот, кто хоть отчасти знаком с магическим искусством, считается куда более грозным бойцом, нежели обычный рыцарь. Что ни говори, подумал Джим, а это хоть немного научит осторожности тех рыцарей, которые – и таких людей большинство – охотно нападают на слабейших, лишь бы те обладали рыцарским званием и были вооружены. Так что Джим предпочел молчать о своих «талантах»; он уже многие месяцы учился не задавать вопросов, а принимать все так, как оно есть, и приноравливаться к этому миру.

Однако от него ждали какого-то изъявления чувств.

Джим повернулся к сэру Джону.

– Я в долгу перед его величеством и графом Нортумберлендом за этот герб, – начал он, – а также перед тобой, сэр Джон, – он повернулся к маленькому человечку, – и тебе спасибо, художник. Я должен отплатить за герб, пожалованный мне королем Англии. Не откажи в любезности, передай мою глубокую признательность и благодарность его величеству и благородному графу, если найдешь это возможным, сэр Джон. Мне очень понравился этот герб.

– Я рад, сэр Джеймс, – ответил сэр Джон, – что ты смог выразить свою благодарность столь куртуазно, во всяком случае, мне так кажется, и я уверен, что граф де Нортумберленд и его величество решат так же.

Сендрик откашлялся. Сэр Джон внимательно посмотрел на него, а затем вновь повернулся к трем рыцарям.

– Ну, время не ждет, – сказал он. – У меня много дел. Собирайтесь и как можно скорее садитесь на корабль. Итак, джентльмены, вы можете идти. Если будет на то воля Божья, мы увидимся во Франции.

Джим, Брайен и сэр Жиль, кланяясь, вышли из комнаты.

Занималась утренняя заря.

Джим стоял, опершись на планшир борющегося с волнами маленького, неуклюжего суденышка, на котором они за ночь пересекли Английский Пролив и вышли к берегам Франции. Несмотря на то что сэр Джон велел им отплыть с утренним отливом, капитан судна настоял на отправлении вечером того же дня, когда состоялась беседа рыцарей с сэром Джоном Чендосом.

У капитана были на то веские причины. По обе стороны пролива судовладельцы и шкиперы сознавали, что снова назревает война между двумя державами. Это повлекло за собой смещение всех морских торговых путей к югу. А в открытом море каждый корабль становился пиратским, когда встречался с другим, меньшим по размеру или представляющим собой легкую наживу. Капитан их судна, подобно большинству других, являлся одновременно и его владельцем. Если бы с его кораблем что-то случилось, он потерял бы единственное средство к существованию.

Призывая в свидетели всех святых, хозяин клялся, что только ночью можно безопасно перевезти троих рыцарей в Брест. В плохую погоду он бы никогда этого не предложил, но сегодня и ветер, и почти полная луна благоволили путешественникам.

Однако, несмотря на благоприятные условия, конструкция посудины в сочетании с волнением на море приводили к тому, что утлое суденышко бросало из стороны в сторону. Сэра Брайена тошнило практически с самого момента отплытия из гавани Гастингса. Сэр Жиль, напротив, чувствовал себя прекрасно. Что касается Джима, то он еще в детстве обнаружил, что по какой-то странной причине совершенно не восприимчив к морской болезни. Сейчас его больше беспокоил вопрос, останется ли цела эта скорлупка, если вдруг разыграется шторм, пусть даже небольшой.

К счастью, погода на протяжении всей ночи была неправдоподобно хорошей, как и обещал капитан.

Почти на заре они миновали Нормандские острова, но старались держаться подальше от берега, хотя владелец их судна явно относился к той породе навигаторов, которые предпочитают видеть берег на горизонте на протяжении всего путешествия, что, как знал Джим, было общей чертой всех мореплавателей того времени. Однако по мере того, как небо светлело, они стали приближаться к темной линии на горизонте. После некоторых колебаний Джим решил, что это все-таки земля, а не гряда нависших над горизонтом туч.

К тому времени ясное утро уже вступило в свои права, и Джим увидел, что они довольно близко от берега, тянувшегося вдоль линии горизонта насколько хватало глаз.

Пройдя вдоль борта, он подошел к приземистой фигуре капитана, который стоял на носу корабля, широко расставив ноги и пристально глядя перед собой.

– Где мы? – осведомился Джим.

– Входим в воды Бреста, – капитан не спускал глаз с воды и берега впереди. – Господи, помоги нам! – Он перекрестился. – Здесь полно подводных скал, и мне нужно…

Ему не удалось закончить фразу, так как судно внезапно содрогнулось от резкого толчка, заскрежетало и замерло, как на приколе.

– Господи, помилуй! – застонал капитан, заламывая руки. – Мы застряли. Этого я и боялся! Мы прочно сели!

Джим с удивлением уставился на него, поскольку тот ничего не предпринимал, а просто стоял, где стоял, судорожно сцепив пальцы и даже не вытирая стекающих по щекам слез. За спиной Джима послышался шум торопливых шагов, и вся команда, человек шесть, подбежали, столпились на носу корабля, обступив капитана, и стали смотреть вниз на воду. Судно действительно крепко село и не двинулось с места ни на дюйм, несмотря на то что единственный парус был туго надут ветром.

– Тебе видно что-нибудь? – теребил соседа один из членов экипажа.

– Нет, – отвечал тот, не отводя взгляда от воды.

– Что происходит? Почему вы ничего не пытаетесь предпринять? – обратился Джим к капитану.

– Тут уж ничего не поделаешь, сэр рыцарь, – тот так и не поднял глаз на Джима. – Эти скалы тверды, как железо. Мы прочно застряли здесь. Скоро мы все погибнем от голода и жажды, а может быть, ветер снимет нас со скал, и тогда судно пойдет ко дну, так как днище наверняка пробито.

– Быть не может, чтобы ничего нельзя было сделать, – возразил Джим. – На борту есть шлюпка. Почему бы не спустить ее на воду, не привязать к кораблю и не попробовать столкнуть судно с рифов, работая веслами на шлюпке изо всех сил.

Но капитан безмолвно покачал головой. Слезы теперь уже ручьем хлынули по его щекам.

– Что случилось? – раздался голос Брайена над ухом Джима.

Джим обернулся и обнаружил за спиной рыцаря.

– Похоже, мы налетели на подводную скалу, Брайен. Я пытался заставить капитана что-нибудь предпринять, но, кажется, он считает любые действия бесполезными.

– До земли всего две-три мили, и он утверждает, что ничего не поделаешь?! – Сэр Брайен фыркнул. – Каким же отъявленным трусом нужно быть, чтобы так легко сдаться? – Он повысил голос: – Эй, ты…

Капитан промолчал, несмотря даже на сильный удар в плечо, развернувший его почти на 360 градусов. Он, похоже, был охвачен безумием скорби и отчаяния.