— Я подарю тебе это мгновение, — пообещала Айра.

Она опустилась на колени перед бардом, откинула в сторону свою рыжую гриву, не стянутую ни обручем, ни шнурком и не придавленную оставленной в суматохе во дворце короной, а затем склонилась и прикоснулась губами к губам Альрика.

Юноша целовался горячечно, в его поцелуе была и жажда жизни, и страсть, и порыв — а королева отвечала ему медленной грустью, попыткой понять — стоит ли оно того, а еще жалостью.

Сколько продлился поцелуй, она не знала, но когда вставала, то почувствовала, что ноги ее затекли.

Не оборачиваясь, она пошла в сторону дворца.

— Сделайте его дворянином и казните как дворянина, — потребовала она у Парая.

— Преступление он совершил простолюдином, это уже не изменить, — мягко ответил тот.

Айра остановилась и посмотрела на своего первого советника.

— Это не имеет значения.

Парай Недер сдержанно поклонился.

Королева ждала вопросов, но, не дождавшись, величественно кивнула и улыбнулась одними губами:

— В балладе «Рыцарь королевы» героя казнили как дворянина.

Ночь — время для нечисти и ведьм, и не только потому, что ночью легче скрыться от взглядов тупого мужичья или жрецов.

Просто ночью лучше дышится, ночью видно движение небесных сфер, ночью вещный мир становится призрачным, и для колдовства словно открываются новые возможности.

Маги, напыщенные идиоты, вычисляющие свои заклинания по длинным таблицам и создающие нечто новое только на основе старого, зачастую даже не знают того, насколько лучше творится ночью.

Лиерра знала это и потому любила темное время, и из-за этого ей больше нравилась зима, когда Светлый Нладыка не так долго подсматривал за нею.

Она сидела у маленького костерка, над которым и одном котелке готовилось сразу три зелья. Одно было совсем жидким, и его Лиерра помешивала постоянно, чтобы оно не улетучилось. Второе — средний слой — было погуще, но, если его не помешивать время от времени, могло смешаться с третьим, нижним зельем.

— Змейка, змейка, — пропела ведьма своим прекрасным низким голосом, которым раньше не раз сводила с ума мужчин.

И тут же из травы выползла маленькая змейка, давно примеченная Лиеррой. Подхватив гада, ведьма осторожно сунула его пастью вниз в зелье. Тельце тут же стало раздуваться, и через несколько мгновений все первое зелье, голубовато-зеленое, оказалось в животе змеи, раздувшейся подобно пузырю большой рыбы.

Лиерра шепнула что-то, и змейка окаменела, прекратившись в большой флакон.

Ее хвост стал подставкой, а слюна — пробкой в пасти.

— Мышка, мышка, — пропела ведьма.

Солнце едва взошло, когда Рыжие Псы нашли вход в шахту — на поросшем кривыми осинами холме бельмом расположилась дыра, заваленная камнями.

— Если здесь когда-то жили короли, то это явно не главный вход, — улыбнулся Коренмай.

Он испытывал чувство вины — вчера его, как и всех остальных, во время рассказа старика сморил сон. Двое часовых клялись и божились, что всю ночь бдили, но, судя по всему, дремота одолела и их.

Следовало наказать часовых, но Коренмай не понимал, что случилось, и яриться не стал.

После того как от входа отвалили тяжелые камни, юные воины заглянули внутрь. Там оказалось тесно, темно и сыро, а еще страшно — хотя признаться в этом означало обречь себя на вечные насмешки.

— Делаем факелы и спускаемся вниз, — заявил Коренмай.

Дайрут про себя усмехнулся: ему страшно не было, потому что он не ощущал себя обычным живым человеком, он был орудием собственной мести, котлом, в котором плавилась ярость.

А вот его приятели оставались обычными людьми. Более того, их пугали даже города с их узкими улочками, им неприятно было находиться в лесу — как кочевники они привыкли к простору, степям, к вою ветра и морям ковыля, раскинувшимся под копытами их коней.

А здесь придется оставить любимых животных снаружи, взять в руки ненадежные факелы и спуститься вниз, во мрак, в темные, узкие, сырые и бесконечные коридоры, опасные сами по себе. А еще там бродят безумный король гномов в наручах и те, кто выжил из его народа.

Коренмай с факелом застыл перед входом, не решаясь сделать первый шаг.

Дайрут двинулся вперед, почти оттолкнув предводителя Рыжих Псов.

— Будешь проводником! — пытаясь сохранить остатки достоинства, крикнул ему вслед Коренмай.

Остальные воины нервно засмеялись — идти за Дайрутом вниз было не так страшно, он освещал путь, и уже не казались такими жуткими стены, испещренные множеством символов.

Не был таким уж угнетающим низкий, не рассчитанный на людей потолок, которым легко снести с собственной головы шапку.

Дайрут шел вперед, чувствуя, что сзади, шаг в шаг, выдерживая его скорость, идут Рыжие Псы. Узкий коридор, вырубленный в камне, постепенно расширялся, пока не превратился в залу высотой в полсотни локтей с гигантскими, словно вросшими наполовину и стены колоннами.

Из зала не было выхода — если не считать таковым широкий, в дюжину локтей в поперечнике, колодец.

— Мы же правда туда не полезем? — нервно поинтересовался Ритан.

— Полезем, — ответил Дайрут.

Слово было сказано, и теперь отказаться от спуска мог только человек, готовый признать себя трусливее Дайрута — а на это никто из Рыжих Псов ни за что не согласился бы.

— Я пойду первым, — неожиданно сказал Коренмай.

В общем, это было понятно — ему нужно возвращать уважение после позорной задержки перед входом в пещеры.

Связали несколько веревок в одну, Коренмай сплел подобие детской люльки, в которой можно было удобно сидеть и при этом свободно двигать руками и ногами, влез в нее, взял в правую руку факел, а в зубы — кинжал и кивнул, показывая, что готов.

Веревка все уходила и уходила вниз, пятьдесят локтей, шестьдесят, семьдесят, еще больше… По лицам Рыжих Псов было понятно, что им очень не хочется спускаться вниз, туда, откуда выхода может и не быть.

Наконец веревка дернулась трижды — Коренмай достиг дна и явной опасности там не обнаружил.

Аккуратно подвинув Дайрута, вторым пошел Ритан, затем Имур и прочие воины. Все они старались показать, что им не страшно, а Дайруту, первым шагнувшему в пещеры, ничего доказывать было не надо, и поэтому в итоге он остался один перед колодцем проемом.

Убедившись, что веревка надежно привязана к каменному выступу, скорее всего специально устроенному некогда здесь именно для этого, он спокойно полез вниз.

Закрепленный на предплечье факел, на который Дайрут добавил капли Лиерры, немного мешал, но за роскошь видеть картины, изображенные на стенках колодца, можно было поступиться не только удобством. Некоторые изображения были выполнены весьма искусно, другие сделаны словно ребенком, но все они касались одной темы.

Здесь были сотни, тысячи рудокопов, шахтеров — они добывали драгоценные камни, руду. На одних, поистине громадных картинах показывалось, как сотни гномов прорубают многоуровневые шахты, на других изображались бедствия — обвалы, затопления, на третьих гномы воевали прямо в шахтах, и что это было, войны, восстания или нечто иное, Дайрут так и не понял.

Время от времени встречались ответвления — но все они выглядели либо слишком узкими, такими, что широкоплечему Дайруту в них было даже не забраться, либо забиты досками.

Чем ниже спускался Дайрут, тем более схематичными становились картины — и тем реже на них изображался мирный труд и все больше места доставалось картинам бедствий и войн. Появилось и новое действующее лицо — громадный гном в короне, который пожирал остальных или раздавал им приказы, заставляя идти в огонь или нырять в подземные озера.

Добравшись до низа, Дайрут обнаружил, что здесь лежит расколотая деревянная клетка, чуть уже, чем ширина колодца, — скорее всего, именно в ней раньше спускали и поднимали гномов.

Рядом с ней стояли Рыжие Псы.

В свете факелов, стоя на твердом камне, они чувствовали себя более уверенно и постепенно привыкали к подземелью. Каждый из них держал в одной руке факел, а в другой — саблю, но выглядели бесстрашные гонцы изрядно напутанными.