Первым оправился от замешательства Мастерсон.

— Вы не забыли, — проговорил оп, — что я звонил вам сегодня утром и договорился о встрече?

— Я не могу принять вас сейчас, потому что уже ухожу. Я думала, это мой партнер по танцам. Ведь вы же собирались прийти пораньше.

Резкий, недовольный голос из-за нотки разочарования звучал еще неприятнее. Ему показалось, что она вот-вот захлопнет дверь перед его носом, поэтому он поспешил просунуть ногу в дверной проем:

— Прошу прощения, меня задержали непредвиденные обстоятельства.

Непредвиденные обстоятельства. Ну да. Совершенно непредвиденные. Изматывающее, но доставившее невероятное удовольствие занятие любовью на заднем сиденье машины потребовало значительно больше времени, чем Мастерсон мог бы себе позволить. К тому же часть времени ушла на поиски укромного уголка, что, несмотря на темноту зимнего вечера, оказалось не таким уж простым делом. С Гуилдфорд-роуд можно было свернуть в несколько проулков, выводящих на пустыри с заросшими травой лужайками и редкими просеками, но Джулия Пардоу оказалась на редкость привередливой. Всякий раз, когда Мастерсон притормаживал у подходящего укромного местечка, он слышал ее спокойное «не здесь». А увидел он ее, когда она собиралась сойти с тротуара на пешеходный переход, ведущий ко входу на станцию Хитерингфилд. Остановив машину, он, вместо того чтобы помахать рукой, потянулся и открыл дверцу с другой стороны. Замешкавшись всего лишь на секунду, она подошла к сержанту в своих высоких, до колен, сапожках, покачивая бедрами и, не говоря ни слова и не глядя на него, осторожно скользнула на сиденье рядом с ним.

— Собрались в город? — поинтересовался он. Она молча кивнула и, не сводя глаз с лобового стекла, таинственно улыбнулась. Все вышло на редкость просто. За всю дорогу она едва обронила с десяток слов. Все его намеки и заигрывания, которых, как ему казалось, требовали условия игры, оставались без ответа. Джулия Пардоу вела себя так, словно он был шофером, вместе с которым ей пришлось ехать лишь в силу необходимости. В конце концов, испытывая досаду и унижение, он принялся гадать, где мог допустить ошибку. Однако сосредоточенная молчаливость девушки и то, как ее голубые глаза впимателыю следили за его руками, то поглаживавшими руль, то переключавшими рычаг коробки скоростей, вернули ему уверенность. Она хотела его не меньше, чем он ее. Однако нельзя сказать, что они справились с этим быстро. К его удивлению, она все же кое о чем сказала. Оказывается, она направлялась на встречу с Хильдой Рольф; они собирались вначале поужинать, а затем пойти в театр. Что ж, теперь им придется идти в театр без ужина или же пропустить первый акт; но ее, похоже, не расстраивало ни то ни другое.

Удивившись и лишь слегка заинтересовавшись, Мастерсон спросил:

— А как ты объяснишь свое опоздание сестре Рольф? Или ты теперь не станешь утруждать себя встречей с ней?

Она пожала плечами:

— Скажу ей правду. Ей это следует знать. Заметив, как Мастерсон вдруг нахмурился, она поспешила его успокоить:

— Не волнуйтесь! Она не станет наушничать мистеру Делглишу. Хильда не такая.

Мастсрсону оставалось лишь надеяться, что это так. Таких вещей Делглиш не прощал.

— И что она сделает?

— Если я ей скажу? Думаю, бросит работу. Оставит клинику Джона Карпендера — она уже по горло сыта этой богадельней и до сих пор не ушла оттуда только из-за меня.

С трудом возвращая свои мысли от ее высокого, безжалостного голоса к настоящему, Мастерсон выдавил улыбку и примирительным тоном сказал стоящей перед ним женщине, так разительно отличавшейся от той, другой:

— Понимаете, пробки… Мне пришлось добираться сюда от Хемпшира. Но я не задержу вас надолго.

Небрежным жестом представив ей свое служебное удостоверение, он боком проскользнул в квартиру. Она даже не попыталась помешать ему. Глаза ее ничего не выражали, а мысли явно витали где-то в другом месте. Как только она закрыла дверь, зазвонил телефон. Не сказав пи слова, она оставила сержанта стоять в холле и почти бегом бросилась в комнату слева. Он слышал, как она протестующе повысила голос. Кажется, сначала она кого-то укоряла, затем принялась умолять. Потом наступила тишина. Мастерсон тихо прошел в холл и напряг слух. Ему показалось, что он слышит, как набирают номер. Женщина заговорила снова, но слов было не разобрать. Разговор занял всего несколько секунд. Затем опять последовал набор номера. Еще одни уговоры. И так она звонила по четырем номерам и лишь потом вернулась в холл.

— Что-то случилось? — спросил Мастерсон. — Может, я могу чем-то помочь?

Прищурившись, женщина пристально смотрела на него, словно кухарка, придирчиво оценивавшая соответствие цены и качества куска говядины. Затем, ни с того ни с сего, спросила:

— А вы умеете танцевать?

— Я был чемпионом по танцам среди сотрудников полиции на протяжении целых трех лет, — соврал Мастерсои. В полиции — что неудивительно — соревнования по танцам не проводились, однако он решил, что вряд ли ей это известно, и эта очередная ложь, как и все прочие, вышла у пего легко и непринужденно.

И снова пристальный, оценивающий взгляд.

— Тогда вам необходим смокинг. У меня сохранились вещи Мартина. Я собиралась продать их, но покупатель пока не пришел за ними. Обещал сегодня, но так и не явился. Разве можно полагаться на кого бы то ни было в наши дни? С виду у вас одинаковый размер. До болезни он был таким же широкоплечим.

Мастерсон с трудом поборол в себе желание рассмеяться.

— Я был бы рад помочь вам разрешить ваши затруднения, — стараясь говорить серьезно, произнес он. — Но я на службе и приехал сюда за информацией, а не затем, чтобы танцевать всю ночь,

— И вовсе не всю. Бал заканчивается в одиннадцать тридцать. Это бал медалистов Деларю в танцзале «Афинский» на Стрэнде. Поговорить мы могли бы и там.

— Но здесь было бы удобней.

Ее увядшее лицо сделалось упрямым.

— Я не стану разговаривать здесь.

Она говорила с раздраженной настойчивостью капризного ребенка. Потом в ее голосе прозвучал ультиматум:

— На балу или нигде.

Они молча смотрели друг на друга. Мастерсон взвешивал все за и против. Сама по себе идея выглядела просто абсурдной, хотя, с другой стороны, если она упрется, ему ничего из нее не вытянуть. Делглиш отправил его в Лондон за информацией, и гордость не позволяла сержанту вернуться в Найтингейл-Хаус с пустыми руками. Но позволит ли ему гордость весь остаток вечера сопровождать на публике эту размалеванную клячу? Танцы не пугали его. Это было одним из его умений — хотя и не самым главным, — этому его обучила Сильвия. Эта сладострастная блондинка, лет на десять старше его самого, бывшая замужем за туповатым банковским служащим, которому на роду было написано стать рогоносцем, с ума сходила по танцам. Вместе они совершенствовали свое мастерство, завоевывая в соревнованиях сначала бронзовые, затем серебряные и, наконец, золотые медали, пока не заартачился муж. Сильвия начала поговаривать о разводе, и Мастерсон пришел к заключению, что их отношения уже перестали быть взаимно полезными, не говоря уже о том, что ему опостылело заниматься любовью где попало, а служба в полиции обещала вполне реальную карьеру для человека с амбициями, который искал случая взять реванш за бесцельно потраченное время. Теперь вкусы Мастерсона относительно женщин и танцев переменились, и у него стало меньше времени как на то, так и на другое. Однако Сильвия научила его многому. А как говаривали в школе детективов, на полицейской службе ни одно умение не пропадает даром.

Нет, с танцами проблем не будет. Вот как бы она сама не подкачала. В любом случае вечер можно считать пропавшим, пойдет он с ней или нет — она все равно, рано или поздно, заговорит. Вот только когда? Делглиш не любил тянуть резину. А сейчас расследовался один из тех случаев, когда круг подозреваемых сужался до небольшой замкнутой группы людей, и старший инспектор не собирался тратить па это больше недели. Вряд ли он похвалит своего подчиненного за потраченный впустую вечер. К тому же необходимо оправдать свое лирическое отступление в машине. Так что с пустыми руками ему лучше не возвращаться. Да какого черта! Вот уж будет что порассказать ребятам. А если вечер окажется совершенно несносным, оп всегда сможет от нее отделаться. Главное, не забыть прихватить свою одежду на тот случай, если придется делать ноги.