Позади кто-то запел дурным голосом: «Спят задолбанные в дупель хомячки!» – Миклуху схватили под локоть, потащили к ячейкам. Смирницкий? «Спят в ячейках раздолбаи и сачки! Траля-ля-ля-ля!» – орал Дым, толкая к лестнице. Миклуха не сопротивлялся – куда там, вырвешься от такого кабана. «Даже Няшка спать ложится, чтобы ночью нам присниться! В ящик залезай!»

Миклуха у лесенки уперся, но Дым прошипел в ухо: «Лезь, дурак, пофиксят», – а когда хомячок-новичок, неловко цепляясь, полез на четвертый ярус, Смирницкий отскочил в сторону и заорал на подвернувшуюся белобрысую малявку: «Ба-а-аю! Бай!»

«Если что, скажу: ошибся номером», – решил Миклуха и, взобравшись на узкую площадку перед распахнутой дверцей ячейки, на четвереньках заполз внутрь. В изголовье зажегся плафон, осветив кремовые стеганки на стенах, туго натянутую на мат одноразовую простыню, решетки воздуховодов, сдвижную дверь шкафчика для одежды. Прежде всего, нужно было закрыть дверь. Чмокнул магнитный замок, из зарешеченных зевов дохнуло теплом. Раздеваться неудобно, но можно привыкнуть. Ко всему можно привыкнуть, кроме… Миклуха вытащил ключ, подержал на ладони, потом сунул обратно – снимать, разумеется, не стал. Смятую комом одежду и кроссовки сунул в шкаф. Если дед Марчелло не соврал, утром в ящике будет выглаженный комбинезон и чистые кроссовки. Ничего своего. Муравейник. Еще Марчелло сказал: «Утром может с непривычки мутить, но зато выспишься».

Выспишься в таком гробу, как же.

– Я здесь не засну! – заявил Миклуха.

Возразить было некому. Мертвая тишина. От соседей справа, слева и снизу – ни звука. Снаружи – ни звука. Вот это изоляция!

– Или они все спят? Сколько я здесь уже торчу?

Часов нет, книг нет, компа нет. Непонятно, как выключить свет. Если не получится уснуть, можно спятить.

– Потому вошки такие идиоты, что каждую ночь…

Свет погас, легче от этого не стало, даже наоборот. Миклуха протянул руку – пощупать, на месте ли потолок. Пальцы дрожали. Само собой, потолок был на месте. Миклуха сглотнул слюну, подышал, чтобы успокоиться и сказал:

– Устал как бобик.

Оно и понятно – ночь без сна в подвале вокзала, потом беготня, «Пустельга», полицаи, два часа тряски в «корзинке для фруктов», интернат.

– Должен бы валяться в отключке, – буркнул Миклуха. – Сна ни в одном глазу.

Какой-то шорох слева. Кажется? Нет.

– Здесь что, мыши?

Живности Миклуха боялся. В приюте, откуда сбежал неделю назад, в подвале шарились здоровенные пацюки.

– Кш-ш! – зашипел он, прижимаясь к левой стенке, и захлопал по матрасу ладонью.

– Не пыли, Шатун, – пробубнил кто-то справа, так, будто у него на голове картонная коробка.

Шатун выдохнул: «Фу-уф. Человек», – и спросил:

– Ты кто?

– Называй меня Мэд.

– Как?

– По буквам: Михаил, Эдуард, Дмитрий. Мы хотели с тобой поговорить.

– Кто это – мы?

– Вошки. Имен не спрашивай. Говорить можешь спокойно.

Миклуха собрался с мыслями. А если подстава? Но зачем? Если он знает только кличку…

– Что вы обо мне знаете? – спросил он.

– Проверяешь? Ты Шатун. Это раз. Месяц назад ты был на пересылке в Ебурге. Сбежал. Это два. Неделю назад тебя видели в Чусовском лишайнике. Это три.

– Хватит, – перебил Миклуха. – Откуда вы знаете? Сеть?

– Нет. Через Сеть нельзя, ее смотрит Марсик. Вошкопочта. Больше пока не скажу.

– Зачем вам этот финт с ячейкой? Только чтобы поговорить?

– Карусель? Нам ни к чему, для тебя сделали. Ну и поговорить без лишних ушей. Вошки хотят знать, чего тебя носит с места на место. Нужна ли помощь? Чем можешь помочь нам?

– Для начала убеди меня, что мне нужна была карусель, – сказал Шатун, удобно растянувшись на мате и подложив руки под голову. – Потом посмотрим.

Мэд фыркнул: «Убеди! Делать мне больше нечего», – потом все-таки рассказал. Оказывается, в стенах каждой ячейки – излучатели. Обыкновенно они используются только для того, чтобы детки лучше спали, но всех новичков «Марс-26» подвергает оздоровительной процедуре, которую Мэд назвал вошебойкой. После нее новичок просыпается утром беспамятным. Не то чтобы совсем, частично. Как и что вычищает вошебойка, Мэд не знал. Сказал:

– Но папу с мамой забудешь, как я, к примеру.

«Дед Марчелло говорил, утром может подташнивать с непривычки. Из-за вошебойки? Слишком Мэд спокойно об этом. Пофигист?»

– И тебе теперь папа и мама пофиг? – спросил Шатун.

– Да. Вот это меня и бесит.

Шатун нашарил на груди ключ, сжал в кулаке, думая: «Жуть. Папа… Нет, не сходится у него. Откуда же?..»

– Откуда же ты тогда знаешь о вошебойке, если всех вас – того. Чистят.

– Не всех. Но это потом. Теперь твоя очередь.

Шатун лег на бок, подложив под голову локоть. Очень хотелось рассказать хотя бы кому-нибудь, и он не смог удержаться.

Родителей лишили прав. Они подали протест, написали заявление в прокуратуру, но Шатун не стал дожидаться решения, сбежал. Он числился теперь пропавшим без вести, применить постановление суда поэтому стало невозможно.

– Глупо, – картонно пробубнил Мэд. – Опознают при поимке, и готово дело. Применят где поймают. Или ты думаешь, что… Слушай, тебя ведь ловили уже.

– И не один раз. Пока они не знают, кто я, пусть ловят. А время идет. Папа говорил, все сделает. Вернет квартиру. Отберет у той сволочи, которая… Ладно, проехали.

«Болтаю», – подумал Шатун.

– Сбежал из дому, чтобы не выгнали из дому, – задумчиво проговорил Мэд. – Толково. А как ты узнаешь, что можно вернуться?

«Не знаю», – подумал Шатун. В ответ смолчал.

– Ключ на шее зачем? – спросил Мэд. – А, это от квартиры, которую отобрали… Технично. Но тоже глупо. Новый хозяин сменит замок, и все. Не могу понять…

«И не поймешь, – подумал Шатун, держа на ладони ключ. – Вошка. Сам говорил, что папу с мамой не помнишь».

– Слушай, я знаю, чем мы можем тебе помочь, – сказал Мэд. – Ты же и отсюда сбежишь? Мы пробьем по сети, лишили твоих предков прав или нет, и если все в порядке, разошлем по вошкопочте для Шатуна сообщение: «Домой». Тебя, когда опять заловят, сунут в интернат. Они сейчас всех подряд гребут в проект. Надо только знать, как тебя…

– Нет, – перебил Шатун. – Этого не скажу.

– Как знаешь. А можно было бы.

– Проехали. Откуда вы узнали о вошебойке? Если вам первым делом чистят мозги.

Оказалось, чистят всех, но не всем помогает.

– Нашлись такие, на кого промывка мозгов не действует. Жаль, не повезло мне, а то бы… Да, так вот, один из них допер, что не зря новички после первой ночи тупеют. Он рассказал мне. Мы сломали ячейку, провернули первую карусель и убедились. Нас теперь много.

– Здесь, в Елани?

– Тормозишь. Как бы тогда работала вошкопочта?

– А как она работает?

Мэд хихикнул. «С чего я решил, что Мэд он, а не она? – подумал Шатун. – Через дурацкий воздуховод не разберешь. Бубнит».

– Много знать вредно, – ответил Мэд.

«Вредно? А карусели проворачиваешь, чтобы много знать, это как?.. Э! Они же кого-то вместо меня подставили!»

– Вошебойка штука гнусная, – с расстановкой проговорил Шатун. – Но подставлять под нее кого-то вместо меня…

– Какие мы великодушные! – противным голосом прогундосил Мэд. – Благородные, но глупые. Сказано тебе, есть такие, на кого она не действует. Пожалел вошку? Молодец, возьми с полки пирожок. Тот, кто сегодня отдыхает в твоем ящике, мечтает забыть своих предков. Не получается у него. Наш Смог слегка сдвинутый.

– Ты тоже.

– Тонкое наблюдение. Как ты думаешь, почему я Мэд?

– А, понятно.

– Ничего тебе не понятно, о благоразумный Шатун. – Мэд вздохнул. – Ты о вошебойке узнал сегодня, а меня она бесит три с лишним года. Ладно, давай спать. Завтра вечером договорим.

«Завтра вечером меня здесь не будет, – подумал Шатун, переворачиваясь на другой бок. – Валить надо, но куда? Везде эти интернаты. Государственный проект! Мэд сказал, всех сюда гребут. Этот по счету тысяча шестьсот шестнадцатый, значит, есть где-то еще тысяча шестьсот пятнадцать таких же вошкоферм. А может, и больше». Он представил себе все эти интернаты, подумал – экая толпа космодесантников! – попытался понять, зачем кому-то понадобилась вошкоармия, но так ничего и не придумал – заснул. Проснулся от стука.