— Хозяин, я за один день с вами узнал больше, чем за всю свою прошлую жизнь.

— Ты еще так молод, — покачал головой Себастьян.

— Но эта жареная гусятина без жира стоит целого курса философии.

Себастьян спросил себя, что же молодой человек может знать о философии, потом вспомнил, что сам столько раз объяснял ему: поначалу это было искусство жить, но из-за болтунов, присвоивших себе право заниматься философией, она превратилась в «край туманных идей».

— Франц, — обратился граф к слуге, — давай обмениваться уроками.

Слуга несказанно удивился.

— Да-да, — продолжал хозяин, — ты обучишь меня простоте, от которой я отвык благодаря общению с сильными мира сего. Вот ты, случайно, не знаешь даты своего рождения?

— Пятого мая тысяча семьсот сорокового года, сударь.

— Прекрасно, ты родился в пятый день пятого месяца года. Это означает, что вопреки твоему положению ты остаешься свободным человеком.

— Как это, сударь?

— Пять — цифра, символизирующая свободу.

Это заявление вновь вызвало восхищение слуги. Какая прекрасная вещь — наука, она позволяет узнать о других больше, чем знают они сами!

Кровельщики, вызванные чинить прохудившуюся крышу особняка, известили венское общество о возвращении графа де Сен-Жермена. Князь фон Лобковиц послал слугу удостовериться, что граф действительно прибыл в столицу. Поскольку слухи подтвердились, час спустя тот же самый слуга вернулся с письмом от своего хозяина:

«Мой друг, дорогой граф!

Не могу выразить свою радость от того, что вы опять с нами. Мне не хотелось бы выглядеть эгоистом, но не могли бы вы оказать мне честь и принять приглашение поужинать завтра с друзьями, которые также будут очень рады встретить человека, о котором ходит столько легенд? Если вы согласны, достаточно передать устный ответ моему слуге.

Остаюсь верный вам князь Фердинанд фон Лобковиц».

Себастьян с готовностью принял приглашение.

Ради приезда графа князь устроил большой прием: особняк во всем своем великолепии сверкал огнями и хрусталем; светло было даже на улице. Прошедшие годы изменили двух мужчин, но их дружба сделалась только сильнее.

Себастьян не был знаком ни с кем из приглашенных, но, как и предупреждал князь, все они горели желанием увидеть и послушать человека, которому приписывали столько мудрости и ученых познаний, не говоря уж о магических способностях. Среди гостей были придворные; впрочем, возможно, только они-то и были. Это очень воодушевляло графа.

Особо представив Себастьяна самым выдающимся из приглашенных, Лобковиц еще до ужина заявил своим гостям:

— Вот уже пятнадцать лет граф де Сен-Жермен живет среди нас, являя собой образец французской элегантности и просвещенности. Помню, однажды вечером, когда мы рассуждали о надеждах, связанных с союзничеством с Россией, чтобы сообща встретить опасность, которую уже тогда представлял король Пруссии, граф мне заметил, что Париж и Вена чрезвычайно близки по своему духу и стилю и что однажды мы осознаем это в полной мере. Граф оказался пророком? Не знаю, возможно, хотя мне известно, что он весьма проницателен. И сегодня эта проницательность очевидна. В нынешней сложной политической ситуации четко выявились наши истинные друзья. Вот почему мне захотелось публично выразить восхищение мудростью нашего уважаемого гостя.

Раздались аплодисменты.

Поднялся какой-то человек, это был посол Дании. Он попросил слова.

— Прекрасно сказано, князь, — произнес он по-немецки. — Я лишь позволю себе добавить несколько наблюдений. Три недели назад мой господин Фридрих Пятый вызвал меня в Копенгаген, чтобы обсудить политическую ситуацию, которая всем прекрасно известна и о которой сейчас мы говорить не будем. Его величество сообщил мне помимо прочего, что за несколько дней до этого встречался с графом и тот сделал предсказание самое удивительное и самое благоприятное, которое ему пришлось услышать за долгое время, а именно: согласно расположению звезд, которое граф смог проанализировать, новый царь на троне долго не продержится!

Это известие было встречено новым шквалом аплодисментов. Себастьян сохранял невозмутимый вид. Он не ожидал такого выражения признательности.

Наконец все сели за стол. Себастьяна забросали вопросами. Он астролог? Правда ли, что он может превращать свинец в золото? Способен ли он предсказывать будущее? Где он приобрел такие познания? Правда ли, что тайны Древнего мира он изучал на Востоке? И тому подобное. Прежде такая дешевая популярность, даже при том, что он прекрасно понимал ее природу, польстила бы Себастьяну, теперь же скорее обеспокоила.

Граф прибыл в Вену, желая узнать настроения при дворе. Похоже было, что столица пребывала в растерянности. Семь лет войны истощили финансы империи, а возможный альянс Пруссии с Россией пугал всех без исключения. Особенно очевидным это стало после угрожающих писем царя императрице Марии-Терезии: австрийцы ожидали, что эта парочка кровожадных людоедов, Фридрих II и Петр III, сожрет их живьем. Вопрос о союзе с Францией, тоже изможденной и обескровленной войнами на континенте, а также войной, которую она вела за морем против англичан, больше не стоял.

Чтобы избежать катастрофы, действовать нужно было быстро. Нет, не просто быстро, а буквально молниеносно. Хватит менуэтов и ригодонов.

Трех дней в Вене оказалось достаточно, чтобы оценить ситуацию. Не успел особняк на Херренгассе достаточно протопиться, как Себастьян уже отдавал Францу приказ вновь паковать вещи и запирать все двери. Только он собрался послать слугу отнести ключи мажордому графа Банати, как явился посыльный; он передал письмо Банати, который час назад вернулся из путешествия и, узнав о пребывании графа в Вене, непременно желал его видеть.

Себастьян отправился к сардинцу. Не успел он переступить порог дома, как появился Банати собственной персоной.

— Граф, как я рад вас видеть!

— Могу ответить вам тем же, сударь, — не остался в долгу Себастьян. — Я собирался уже уезжать, как вдруг узнал о вашем прибытии.

Банати пригласил графа проследовать за ним в гостиную.

Возможно, именно из-за усталости, вызванной долгим путешествием, черты сардинского дипломата так вытянулись и заострились. Себастьяна поразили черные круги под его глазами. Банати силился улыбнуться, но это у него получалось плохо. Что сделало его похожим на человека, потерпевшего сокрушительное поражение?

Банати указал Себастьяну на кресло и, встряхнув колокольчиком, приказал слугам принести кофе; ему самому он был нужнее, чем гостю.

— Каким ветром занесло вас в Вену?

— Боюсь, граф, — ответил Себастьян, — что злой ветер заставляет меня уехать отсюда.

— Куда же?

— В Россию. Великая шахматная доска, о которой вы мне говорили, опрокинута.

Банати вздохнул. Слуга подал кофе.

— Порой нужно несколько жизней, дабы убедиться, что цель, которой мы посвятили свою жизнь, наконец достигнута. К тому же оказывается, что она достигнута другими.

Произнеся эту сентенцию, выражающую смирение и покорность судьбе, дипломат сделал большой глоток кофе.

— Положение вокруг русского трона и в самом деле хуже некуда, — вновь заговорил он. — Но придется принять все как есть. Петр Третий проживет еще лет двадцать, не меньше. За это время они с Фридрихом завоюют Европу, по крайней мере до Рейна. Гармония, о которой мы с вами говорили, воцарится, дай бог, через два-три поколения, — заключил Банати.

— Порой, граф, — возразил Себастьян, — решимость помогает сэкономить время. Камень, пущенный сильной рукой, несется быстрее, чем тот, что сам по себе катится с горы.

— Увы, времена Давида и Голиафа прошли.

— Эта история о противостоянии пастуха и великана — притча, а притчи бессмертны.

От неожиданности Банати пролил на себя кофе.