«Нет, эти семейные повозки — недоразумение башкирского воинства, — снова сердился Кахым. — Кадровая армия — подвижная, мобильная, маневренная. Ох, Янтурэ, надо было разлучить тебя с твоей Сахибой еще у Тарутинского лагеря!»

Но таких, с женами, с младенцами, было в полку не один десяток джигитов. С Янтурэ Кахым бы справился, а с остальными? И он молчал.

Маршрут Первого полка пролегал через Веймар.

Кахым счел необходимым нанести визит великому немецкому поэту Гете, который к тому же десятилетиями был первым министром Великого герцогства Веймарского.

Сочинения Гете в Петербурге Кахым читал и по-русски, и по-немецки, со словарем, правда, но с увлечением.

С собой он взял Буранбая, тестя Бурангула, шурина Кахармана, кураиста Ишмуллу, сотников. Чего там скрывать, о поэте Гете они не слыхали, но поняли, что речь идет о посещении высокого сановника, только, конечно, рангом поменьше оренбургского генерал-губернатора Волконского, у которого подчиненный ему край раскинулся через Урал, Уфу до Перми и еще севернее. Но герцог есть герцог, власть есть власть, и хотя все герцогство с два-три башкирских кантона, но что поделаешь, у Европы свои мерки…

Кахым послал накануне в Веймар офицера связи штаба корпуса, свободно говорящего по-немецки, с предуведомлением о протокольном визите, — командир корпуса заранее об этом знал и выразил свое согласие, — и получил ответ, что их превосходительство любезно примет командира «северных амуров» завтра в десять утра.

Веймар был маленьким аккуратным, сугубо немецким городком, опрятным, чопорным. Дворец великого герцога был никак не величественнее генерал-губернаторского дома в Оренбурге, а Гете жил в двухэтажном, с мансардами доме. Следы войны уже загладились, площади и центральные улицы были вымощены каменными плитами; чистота была всюду образцовая. Кахым вспомнил немощеные оренбургские улицы, пыльные летом, грязные осенью и весною, занесенные снегом зимою, и подумал, что вот этого у немцев не отнимешь — умения соблюдать порядок и чистоту. «В Петербурге тоже все блестит, но ведь то столица, а наши губернские города — большие, неряшливо содержащиеся деревни, — думал Кахым. — Правда, Уфа, стоящая на возвышенности, у слияния трех рек — прекрасна и со временем украсится и дворцами, и проспектами!..»

Но здесь, в крохотной столице крохотного немецкого государства, был и театр, и университет…

Не надеясь на свое владение разговорным немецким языком, Кахым попросил офицера связи Воейкова сопровождать его к Гете.

Свита — все в отглаженных чекменях, в лисьего меха шапках, на отличных конях, окруженная ординарцами, — производила яркое впечатление: веймарцы за эти бурные годы всякого войска насмотрелись, но сейчас, стоя толпами на тротуарах, весело приветствовали прославленных «амуров»; особенно понравился им молодой командир с золотыми эполетами, в казачьем парадном сюртуке, с умным красивым смуглым лицом.

На крыльце Кахыма и его спутников приветствовал швейцар, в вестибюле — камердинер во фраке. После петербургских салонов Кахыму все это было не в диковинку, но его спутники держались неуверенно и все поглядывали на него, как бы ожидая приказа. Кахым успокаивал их улыбкой и взглядом.

Их провели на второй этаж. На лестничных площадках и в нишах стен белели слепки античных статуй, но и это было знакомо Кахыму по петербургским дворцам.

В гостиной стояла простого образца, но отличного красного дерева мебель, у стен — кресла, диваны, на стенах — картины в тяжелых рамах.

— Их превосходительство! — провозгласил камердинер, распахивая дверь.

Гете вошел уверенными, но мелкими шажками, расправив плечи, слегка откинув голову. На нем был фрак, короткие штаны, шелковые чулки. Волосы над высоким, широко развернутым лбом сильно поредели. Сперва Кахым обратил внимание на его костюм, а затем заглянул в глаза и был потрясен их молодою зоркостью и проницательностью.

«Сколько же ему лет? Или великие творцы не стареют?..»

Кахым щелкнул каблуками — звякнули шпоры — и представился.

Гете протянул руку, но не шевельнулся, и Кахым быстро подошел, пожал белую крупную руку.

Затем Кахым представлял своих подчиненных, и они щелкали каблуками, звенели шпорами, хозяин дома лишь кивал им, но руку не протягивал; Воейков быстро называл имена и звания, и каждый раз Гете улыбался, но как бы неодобрительно.

Плавным мановением руки Гете попросил гостей садиться.

— Вы говорите по-немецки? — обратился он к Кахыму.

— Я не убежден, ваше превосходительство, что смогу изъясняться быстро и правильно, и потому попросил капитана Воейкова быть переводчиком.

— Нет, вы говорите вполне сносно. Не стесняйтесь, — любезно сказал Гете.

Кахым все же сообразил, что это элементарная вежливость, и когда сбивался, то смотрел на Воейкова, и тот немедленно приходил на помощь, говоря с особой щеголеватостью.

— Я рад встрече с «северными амурами», — сказал Гете. — О вас местные жители говорили заранее всякие страсти, а потом-то признали, что это французы — сущие разбойники, а не башкирские казаки.

— Да, ваше превосходительство, мы, башкирские джигиты, вместе с братьями по оружию русскими воинами пришли в Европу освободителями, а не завоевателями. Наполеон принес в Россию разорение, грабежи, пожары, а мы принесли в Европу мир.

Гете с интересом расспрашивал Кахыма о жизни башкир, их обычаях и нравах.

— А образованных башкир много?

— Увы, ваше превосходительство, пока еще очень мало.

— И один из них вы…

— Да, мне повезло. Я учился в Петербурге в военной академии. А вот есаул Буранбай Кутусов окончил Омское военное училище.

При этих словах Буранбай, покраснев от удовольствия, встал и поклонился, Гете в ответ улыбнулся.

— Когда я учился, то прочел в русском переводе ваш замечательный роман «Страдания молодого Вертера», — продолжал с увлечением Кахым. — Кстати, перевод романа появился в России еще в тысяча семьсот восемьдесят первом году.

Знал ли об этом Гете или только услышал от Кахыма, трудно сказать, но, во всяком случае, он на этот раз улыбнулся не хмуро, как раньше, а действительно счастливо: еще в прошлом веке его книгу уже читали русские…

— А ваши отдельные стихотворения, ваше превосходительство, я читал уже по-немецки, конечно, со словарем, но некоторые и так понимал.

— Вот после этого и верь слухам о скифах, о степных дикарях, — рассмеялся Гете. — А когда французы проходили через город, то их офицеры интересовались только попойками!

Кахым взглянул на Воейкова, и тот опустил веки с пушистыми, совсем девичьими ресницами — дескать, пора откланяться, протокольный визит длится ровно десять минут.

Но как раз в эту минуту вошел камердинер, и Гете, еще не вставая из кресла, пригласил гостей позавтракать с ним и его семейством.

В соседнем, так называемом желтом зале был сервирован длинный стол, закусочного стола по русскому обычаю с водкой здесь не было. Комнату украшали два мраморных бюста: красавца Антиноя и величественного Юпитера, на стенах висели гравюры и картины.

Гете познакомил Кахыма с сыном, невесткой, секретарем и с только что подошедшими серьезными господами в сюртуках до колен — чиновниками из города.

Спутников Кахыма усадили в конце стола, а его Гете пригласил сесть справа от него самого. Прислуживали за столом лакей во фраке и краснощекая пышная служанка.

Суп с фрикадельками, рыба с овощами, жаркое, крем на сладкое — все было приготовлено просто, по-домашнему и вкусно. Кахыма изрядно волновало, как справятся его земляки с бесчисленными ложками, вилочками, бокалами, но на них никто не обращал внимания, и в этом-то и состоял стиль дома, — и обед прошел благополучно.

Когда лакей налил в бокалы шампанского из бутылок, обернутых салфеткой, Гете поблагодарил Кахыма и его спутников за приятную встречу и выразил радость, что многолетняя кровопролитнейшая война наконец-то закончилась.

— Да дарует судьба мир всем народам!