— Да милости просим, разведывай на здоровье, — промолвил мистер Тренч, лениво затягиваясь сигарой. — Тебе, Нолл, в здравомыслии и впрямь не откажешь, так что тебя я из списка огульно обвиняемых исключу, по крайней мере пока. Кроме того, ты — представитель совершенно иного вида: ты — гость, приехавший в Далройд на лето. В качестве хозяина я тебе не указ: чем уж ты займешься в свободное время — твое личное дело. Да нанеси этим новым жильцам визит, коли хочешь; и уж разумеется, если ты и впрямь заглянешь в Скайлингден и оставишь там свою карточку, ты волен поведать мне о своем визите во всех подробностях.

— Господи милосердный! Порою просто не знаю, как тебя воспринимать, Марк. Сдается мне, в студенческие времена ты был поживее. Помню, в добром старом Антробусе круг твоих интересов поражал широтой, и далеко не все они имели отношение к занятиям. Вот крикет, например, да и боулером ты был куда как неплохим. А театр, а опера! Отдельную ложу брали за полцены, все благодаря твоему влиянию… а клуб ораторов, а коньки, а багатель, пикет, казино и прочие азартные игры — то-то поразвлеклись мы в свое время в «Крылатом коне»! Сколько отрадных воспоминаний сохранилось у меня с той поры. Ты был парнем компанейским — умницей, острословом… Боюсь, годы тебя изрядно ожесточили. Ныне жаль мне того, кто окажется у тебя на плохом счету!

— Мистер Лэнгли, — произнес Марк, разворачиваясь к гостю, — я пригласил вас сюда на лето, дабы вы занимались переводом трудов некоего малоизвестного и в общем и целом никчемного поэтишки времен Древнего Рима, а вовсе не за тем, чтобы вы анализировали мнимые психические отклонения у вашего хозяина. Для данной задачи вы абсолютно не подготовлены, уверяю вас. Того и гляди диагностируете воспаление мозга и пропишете лауданум. Ну, как мне объяснить доступно? Я — не из тех, кто дружит с кем попало. Не в моем это характере. Напротив, я отлично обхожусь безо всяких друзей, а тем паче — двуногих!

Гость от души расхохотался:

— Милый старина Марк, вижу, ты по-прежнему кипятишься по пустякам, как в добрые старые времена! Разумеется, я был счастлив получить твое великодушное предложение, которое явилось для меня полнейшей неожиданностью — и которое я не замедлил принять. Просто надивиться не могу: ведь это же мой первый визит в Далройд и в твою восхитительную деревушку на берегу озера. Столько лет провели мы вместе в Солтхеде, и вплоть до сих пор я ни одного приглашения в глаза не видел, хотя сам ты, между прочим, неоднократно навещал нас в Вороньем Крае, потрудись-ка вспомнить. Признаюсь честно: чем именно вызван этот внезапный взрыв великодушия, для меня — тайна за семью печатями.

— Все очень просто; как вы и сами, сэр, отлично знаете. Меня просто извел прошениями некто мистер Оливер Лэнгли, проживающий по адресу: Бакетс-Корт, Хаймаркет, Вороний Край. Помянутый джентльмен забросал меня длинными занудными письмами, подробно описывая свои нынешние литературные занятия, рассказывая, как это неприятно — корпеть над переводом в шумном городе на скале, где сегодня — туманы, а завтра — дождь, а грохот карет за окном прогонит прочь и самую покладистую музу. Разумеется, я преисполнился сочувствия к бедному работяге и предложил ему бальзам и утешение Далройда. Честное слово, вот и вся тайна.

— Нет-нет. Держу пари, это далеко не все, да и разгадка напрашивается сама собой. Подозреваю, здесь, в своих горах, ты совсем бирюком, заделался — в этой пустынной глуши, точнее, не столько пустынной, сколько лесной, где из общества — лишь горсточка грубых поселян, а культурных развлечений кот наплакал, разве что бильярд да лошади. Давай-ка признавайся, а как там мисс Моубрей?

— Кто, простите?

— Марк, хватит дурью маяться, — отпарировал мистер Лэнгли, подбочениваясь. Гость улыбнулся, и улыбка эта как нельзя лучше подходила к его веселенькому наряду в сплошную клетку — к легкой желтой клетчатой куртке деревенского покроя, к клетчатому жилету, клетчатому шейному платку и желтым клетчатым брюкам. — Мисс Маргарет Моубрей, та, что живет в Грей-Лодже, в прелестном особнячке с высокой соломенной крышей, чуть дальше по дороге — и вид от него открывается просто божественный. Твоя кузина Мэгс, вот кто.

— Моя до крайности далекая родственница кузина Мэгс с тем же успехом могла бы происходить с противоположного края света, если, конечно, противоположный край света еще существует. По чести говоря, мы с ней — седьмая вода на киселе; тоже мне родственники! Да-да, не удивлюсь, если никакого родства на самом деле нет и в помине. Надувательство это все. Наверняка меня ввели в заблуждение; по-хорошему, надо бы покопаться в генеалогиях. Ей, между прочим, это пойдет только на пользу; ярлык кузины Тренча в светской жизни только помеха.

— А как насчет ее тетки, что живет с ней вместе в Грей-Лодже как компаньонка и подруга?

— Будь уверен, что с миссис Джейн Филдинг я в родстве еще более отдаленном, нежели с мисс Моубрей; она вошла в семью через брак, и лет ей уже немало.

Какое-то время джентльмены молчали; каждый, погрузившись в собственные мысли, любовался видом, открывающимся с галереи. Ниже по дороге взор различал симпатичный и до крайности уютный фасад «Деревенского герба», что глядел на мир с видом довольно-заговорщицким; а за ним — темную гладь озера, и на противоположном его берегу — далекую гряду холмов. Ниже трактира тут и там среди леса проглядывали крыши самой деревни, а в одном месте зеленую пущу пронзал внушительный церковный шпиль.

С другой стороны залива, затаившись в непролазной чаще, глядел на них Скайлингденский циклоп.

— Потрясающий пейзаж, — пробормотал себе под нос Оливер. — До чего чудесное место ваш Талботшир, обитель ястребов и одиночества. Красота неописуемая!

Мистер Тренч кивнул — и вновь затянулся сигарой.

— Мир и покой. Целительная безмятежность. Истинный рай.

Сквайр снова кивнул.

— И какой разительный контраст с городской суетой! Никак не могу привыкнуть к воздуху; впрочем, это вопрос нескольких дней. Ощущение такое, словно небеса сошли на грешную землю. Да-да. Здесь работать я смогу.

— Счастлив слышать. Может, теперь соизволишь объясниться на предмет своего замечания о бильярде и лошадях?

— Марк, до чего ты порою нетерпим к ближнему; да в придачу еще и жуткий циник. Какой ты, однако, сделался колючий — не таким помню я тебя по Солтхеду!

— По-моему, это ты ко мне нетерпим: критикуешь без устали. Колючий, говоришь? Может, и впрямь не худо бы побриться…

— Ну вот, опять ты чушь порешь. Лучше скажи — и, будь так добр, без глупых шуток, — отчего ты не женился на своей кузине? Честное слово, я страшно удивлен!

— Жениться на Мэгс? Зачем мне бросаться в этот омут очертя голову? Я живу припеваючи — холостяцкое хозяйство как раз для меня. Да и она живет припеваючи — в домике чуть дальше по дороге, в обществе тетушки. Словом, мы оба живем чертовски припеваючи. (А если совсем точно, так и все трое: ручаться готов, что тетушке тоже жаловаться не на что.) Так с какой бы стати людям, которые всем довольны, губить свою жизнь такой штукой, как брак?

Последовала новая пауза. Мистер Тренч покуривал сигару, мистер Лэнгли прислушивался к легкому шелесту ветра в ветвях сосен.

— Быть того не может, чтобы ты до сих пор изводился из-за отца… — помолчав, осведомился Оливер.

— Да с какой бы мне стати, пользуясь твоим же выражением, «изводиться»?

— В конце концов, он оставил тебе Далройд.

— Он оставил Далройд нам с матерью, сэр, после того, как легко и непринужденно оставил нас обоих, — ответствовал сквайр, мстительно прикусывая кончик сигары. И вновь скользнул взглядом по стройным рядам стволов, на собеседника глаз не поднимая. — Он бросил жену и малолетнего ребенка, даже «с вашего позволения» не сказав. Нет уж, благодарствую! Никогда я его не прощу, Нолл, за то, что он сделал с матерью. Никогда, никогда. После того, как отец сбежал, в ней словно что-то сломалось, внутренний свет погас. Я уверен, что этот удар свел ее в могилу до срока. В последующие годы она от потрясения так и не оправилась. До исчезновения отца — неизменно веселая, счастливая; а после…