— Но повторяю, Марк, вы глубоко заблуждаетесь, если считаете, что ваш отец запятнал себя хоть чем-либо, — докончил доктор. — И как вам только такое в голову пришло? Просто не верю, что вы на это способны.

— Здесь, доктор, мы с вами единодушны, — подхватил Оливер. — Сколько раз внушал я Марку, что такое просто невероятно, а он уперся, как распоследний осел!

— Не расскажете ли вы еще чего-нибудь про дочку викария? — осведомился сквайр, пытаясь перевести разговор на тему менее болезненную. Собственная гипотеза уже не казалась ему настолько неоспоримой, более того, с каждой секундой представлялась все более шаткой. — Вы считаете, она и впрямь покончила с собой — или, может статься, покончил с ней кто-то другой?

— У меня нет причин сомневаться в том, что говорят люди, — ответствовал доктор, задумчиво потирая подбородок. — Но, разумеется, поскольку тела ее так и не обнаружили и осмотр проведен не был, утверждать что-то доподлинно невозможно.

— А как насчет версии старика Боттома? Он утверждает, будто своими глазами видел, как над тем местом, где нашли ялик девушки, кружила сова. А теперь вот оказывается, что в точности такую же птицу держит мистер Бид Уинтермарч, нынешний обитатель Скайлингдена. Вы не находите это странным, а? Вам не кажется, что это — не просто совпадение? Ставлю пятьдесят гиней, что нет!

— Как-то раз мне довелось выслушать повесть мистера Боттома, — кивнул доктор. — Каковая была мне поведана под большим секретом за чашей столь любимого им грога. Я так и не понял, стоит верить в эту байку или нет; хотя особого смысла в ней тоже не усматриваю. Право же, Марк, по-моему, вы все неимоверно усложняете — это вы-то, поборник простоты и умеренности!

— А дурные сны вас на эту тему, часом, не мучают? — полюбопытствовал сквайр, наклоняясь в кресле, упираясь локтями в колени и морща высокий лоб.

— О чем вы?

— Почти все, кого мы расспрашивали, признали: их одолевают кошмары примерно те же, что и нас с Марком, — невесело пояснил Оливер. — Жуткие образы некоего злобного мстителя, что наблюдает за деревней, не смыкая глаз, и выжидает своего часа; в ряде случаев звучат завуалированные угрозы, а загадочное существо принимает обличье огромной птицы — вроде совы с огромными зелеными глазами, с рожками-хохолками и неким подобием человеческого лица. Все прочие подробности сна вскорости после пробуждения стираются из памяти, хотя ощущение ужаса и надвигающейся опасности остается. Отвратительные сны, гнусные, вредоносные!

— Да, я сталкивался с тем, что вы описываете, — признал доктор, неловко помявшись. — Некоторые из моих пациентов в последнее время жаловались, что из-за кошмаров не в состоянии толком выспаться. От них не помогает ни валериана, ни мандрагора. Но, право же, Марк, наверняка все это — просто совпадение, не больше?

— Вы же слышали: я поручился пятьюдесятью гинеями, — ответствовал сквайр, приглаживая усы. — Вот что скажу вам: то, что вы сегодня нам открыли, доктор, — чертовски полезно и проливает новый свет на все эти тайны. Так, например, я в жизни не догадался бы, что в Клюквенных угодьях с отцом дрался Том Доггер.

— Как по-вашему, а мистера Доггера жуткие сны одолевают? — полюбопытствовал Оливер.

— Вот уж не думаю, — предположил доктор Холл, скрещивая руки на груди и в кои-то веки напрочь забывая об осмотрительности. — Обычно это он и является ближним своим в ночных кошмарах.

Летнее утро в горах.

Бескрайняя и ровная водная гладь озера блестит в лучах рассветного солнца. Над поверхностью подрагивает легкая туманная дымка, застилая далекую гряду холмов на противоположном берегу. Само солнце медленно встает на востоке; на воде, подернутой легкой рябью, играют блики, вспыхивая и переливаясь, точно сошедший на землю Млечный Путь. Ближние склоны и высокие, сплошные ряды сосен одеты розовым заревом. Разреженный воздух свеж и прохладен — в конце концов, это горный утренний воздух! — хотя по мере того, как разгорается день, в нем ощущается веяние тепла. Как краток этот период непривычного роскошества мимолетного горного лета!

Мелкие волночки с тихим плеском накатывают на скалы и на поскрипывающий причал. Демаркационная линия, разграничившая два цвета, зеленый и черный, отмечает тот предел, где мелководье галечного пляжа сменяется глубиной. В зеленой мгле скользят смутные темные тени — преломленные образы озерного окуня и форели и рыб попроще, что проплывают над иссиня-черным илом и тиной озерного дна; а суетливые, шумные утки носятся по поверхности, загребая яркими оранжевыми лапами, точно веслами.

На причале, прямо на досках, устроился маленький мальчик. На нем самый что ни на есть щегольской наряд, подобающий маленьким мальчикам горным летом: визитка, свободная рубашка с жабо, брюки и жилет и высокие ботинки. Мальчуган снарядился на прогулку со вкусом и с толком; из-под матерчатой кепки выбиваются пышные и мягкие каштановые кудри. Он то и дело оглядывается через плечо на галечный склон, по которому от дороги сбегает вниз торная тропка, — словно кого-то ждет.

Внезапно раздается оглушительный лай: по тропинке широким шагом спускается джентльмен в коричневом вельветовом костюме и потертой широкополой шляпе из мягкого фетра; по пятам за ним бегут две собаки. Этот статный, гибкий, беззаботный весельчак ступает легко и пружинисто, весело насвистывая на ходу. В руках у него две тонкие удочки с наконечниками из китового уса, корзинка, коробочка со снастью, наживка и все прочее, потребное для рыбалки.

Завидев джентльмена и резвящихся собак, мальчик с радостным криком вскакивает на ноги. Псы — ретривер и гончая — вихрем вылетают на дощатый причал ему навстречу, резво скачут вокруг малыша и ликующе тявкают; высокий джентльмен неспешно следует за ними. Он ласково похлопывает мальчугана по худенькому плечику и вручает ему одну из удочек; оба усаживаются на доски, свесив ноги на сторону, и сосредоточенно принимаются собирать снасть. Лицо у высокого джентльмена тусклое, тяжеловесное и какое-то комковатое; глаза маленькие, узкие, слишком близко посаженные, причем один — чуть выше другого. Под широкополой шляпой из мягкого фетра скрывается обширная лысина, только за ушами торчат жиденькие пряди, да полоска волос обрамляет затылок полукругом, точно второй воротник. Усы над пухлой губой изящно завиты и нафабрены; щеки и подбородок чисто выбриты. Джентльмен сей, конечно, не красавец, не светский щеголь и в жизни им не был; но для мальчугана в матерчатой кепке он — самый замечательный человек во всем Талботшире.

Вместе готовят они удочки и блесны, поплавки и грузила; джентльмен тихонько насвистывает себе под нос. Закончив работу, они перебираются на самый конец причала, где пришвартован небольшой красавец-шлюп, и принимаются удить. На протяжении всего утра джентльмен твердо и ласково наставляет мальчика в тонком искусстве подсекать и выводить добычу. Мальчик жадно вбирает каждое слово, как если бы джентльмен сей являлся ни много ни мало как высшим авторитетом в вопросах рыбалки на всем земном шаре — впрочем, ребенок отлично знает, что так оно и есть, — и все схватывает на лету. Псы — звать их Нахал и Колокольчик — уселись позади рыболовов, не сводя с них взгляда, насторожив уши, высунув языки, нюхая воздух, а заодно и растущий в корзинке улов (джентльмену то и дело приходится легким шлепком заставлять убраться не в меру любопытные носы). Время от времени, на радость собакам, джентльмен перебрасывает им мелкую рыбешку-другую, случайно попавшуюся на крючок. Псы лают на рыбу, на соек, что гомонят в кронах деревьев, на уток на воде; утки громко крякают на псов; словом, всяк и каждый чертовски славно проводит время тем летним утром на Далройдской пристани.

Порою, когда лесы провисают без дела, мальчуган вскидывает глаза и засматривается на лицо джентльмена, сидящего рядом, — на тусклое, тяжеловесное, комковатое лицо, полускрытое полями фетровой шляпы и озаренное улыбкой, лицо с наморщенным высоким лбом и нафабренными усами; лицо, согласно всем общепринятым стандартам непривлекательное, однако ж есть в нем некое своеобразное обаяние. Хотя, конечно, откуда мальчику знать про тусклость, и тяжеловесность, и комковатость, и общепринятые стандарты; он слишком юн, чтобы судить. Все, что он видит, — это радостное, доброе, открытое, беспечное, великодушное, мужественное, уверенное, неустрашимое лицо отца.