— С капитаном вечно приключаются подобные казусы, — поведал сквайр другу. — Он их просто притягивает. Нечасто его увидишь живым и здоровым и не страдающим от последствий какого-нибудь злоключения!

— Вопиющая ложь! — протестующе загудел подобный контрабасу голос. — Ложь от первого слова и до последнего. Согласись, Маркхэм, это так.

— Можешь отрицать сколько угодно; ты же сам отлично знаешь, что я прав.

— Ложь, ложь, — с улыбкой повторил капитан, качая лысой головой, скрестив руки на груди и уставив глазки-пуговицы на Марка.

Марк в свою очередь оглянулся на Слэка; тот в ответ лишь устало вздохнул.

— Вот всегда оно так, сквайр Марк, — промолвил он. — Здесь-то бояться нечего. А страшусь я того, что сам не замечаю, как стремительно летят дни. Жизнь — престранная пьеска, знаете ли: толика комедии, мазок-другой мелодрамы, щепоть трагедии. Всякий день и всякий час великие тайны бытия обрушивают на меня удар за ударом, лишая покоя и благодати. А где тут сакральный смысл, я вас спрашиваю?

— А сакральный смысл, болван, очень прост: кофе пить пора! — буркнул капитан и, подкрепляя слова делом, одним глотком осушил чашку до половины.

Гости тоже пригубили кофе, и тут сквайра осенило, что приезжего из города хорошо бы представить хозяину.

— Кстати, я вот тут привез с собою моего гостя, мистера Лэнгли, хотел, чтобы вы познакомились, — произнес Марк. — Чертовски неучтиво с моей стороны, что я его сразу не представил. Мы собирались к вам заехать почитай что с первого же дня его прибытия из Вороньего Края.

— Ах да, ну конечно же, вот кто вы такой, — промолвил капитан, кивая дружелюбно и энергично. — Немало о вас наслышан, Лэнгли, и страшно рад знакомству. Что, надумали навестить «Пики» и поглазеть на хозяина, э? Вы в наших краях человек новый… вот скажите, доводилось ли вам прежде видеть второе такое чудо природы? — осведомился он, взмахивая рукой в сторону задумчиво-мечтательного слуги.

— Хозяин чересчур ко мне добр, — улыбнулся философ Слэк.

— Он и в самом деле личность незаурядная; а уж какие сложные вычисления в уме проделывает, особенно ежели насчет жалованья! И как красноречив порою — ежели разглагольствует о себе, любимом!

— Он производит впечатление человека исполнительного и расторопного, — учтиво ответствовал Оливер.

— Ваш слуга, сэр, — поклонился Слэк.

— Я так понимаю, Лэнгли, вы занимаетесь некими литературными изысканиями, переводом или чем-то в этом роде, — безмятежно продолжал капитан, приглаживая и расправляя нафабренные усы. — Будьте так добры, расскажите — кого вы переводите?

— Гая Помпония Силлу.

— Как-как?

— Силлу. Латинский автор второго века, мастер эпиграмм. Неудивительно, что имя это вы слышите впервые; Силла — поэт практически забытый. Он написал пять книг эпиграмм, и ни одна из них на английский язык до сих пор не переводилась, насколько я мог установить.

Капитан задумчиво умолк и оставил в покое усы; чело его омрачилось, глазки-пуговицы многозначительно уставились на Оливера.

— Полагаю, тому есть чертовски веская причина, — промолвил он.

— В самую точку! — воскликнул Марк, не упуская возможности подколоть друга. — Скажу как человек, которому пришлось выслушать никак не меньше дюжины этих словоизлияний. Вы чертовски здравомыслящий человек, капитан Хой, вот честное слово!

— О-ох, Маркхэм, да я ж просто пошутил! Невооруженным глазом видно: парень просто молодчага, чистое золото, да еще и собрат-ученый вдобавок! Я ведь не со зла, Лэнгли, не подумайте. Стрелы и кандалы, друг, это все моя треклятая нога, сам не ведаю, что несу. Человек моего склада, джентльмен влиятельный и обеспеченный, знаток естественных наук и лучший наездник Талботшира — обречен прозябать в ничтожестве! Укухарен собственным слугой! Просто себя не помню от бешенства. О-ох, я ведь могу до бесконечности жаловаться, но вы остерегитесь, а то я, чего доброго, сделаюсь зануден и надоедлив.

— Исключено: Оливеров пропыленный римский испанец бьет все рекорды по надоедливости и занудности, а мы даже для него неуязвимы. Верно, кузина?

— Ровным счетом ничего надоедливого и занудного тут нет, — отпарировала мисс Моубрей, вступаясь за Оливера. — Допустим, что исходный оригинал и впрямь не лучшего качества, но это вовсе не значит, что переводы мистера Лэнгли лишены всяких достоинств. Сэр, наверняка у вас и сегодня найдется с собою один-два образчика пропыленного Силлы, дабы поразвлечь капитана?

— Ох, Господи милосердный, кузиночка! — с гримасой возопил сквайр.

— Нет-нет, Маркхэм, напротив, давайте выслушаем одно из таких «словоизлияний», пользуясь вашим же выражением, — возразил капитан, приподнимаясь на подушке. — В противном случае все рассуждения об их достоинствах и недостатках — не более чем вздорные домыслы. И чума на пустопорожнюю болтовню!

Оливер, пошарив в кармане клетчатой куртки, извлек на свет сложенную половинку листа голубоватой писчей бумаги. И откашлялся — несколько нервничая, поскольку не был уверен, какой прием встретят в капитанском жилище его старания.

— Да, вы, конечно же, угадали — при мне есть один образчик, над которым, сознаюсь, работал я по большей части урывками и не был готов продемонстрировать его миру так скоро. Этот отрывок пока еще на начальной стадии; боюсь, там полным-полно огрехов, хотя тема вас, возможно, позабавит.

Вот так, невзирая на протесты сквайра, пытливой аудитории был продемонстрирован еще один бриллиант из литературной короны Гая Помпония Силлы:

Славно смотрится замок мой со стороны:

Что за чудный ландшафт, что за вид со стены!

Но картины любой,

Гость докучливый мой,

Мне милей вид тебя — со спины!

Сей отрывок встречен был аплодисментами и одобрительными отзывами, так что Оливер облегченно перевел дух, не без ехидства подмечая, что хозяин его, сквайр Далройдский, отреагировал на услышанное с неожиданным и чересчур бурным энтузиазмом.

— Слэк, — промолвил капитан Хой под влиянием внезапно пришедшей в голову мысли, — в каком состоянии нынче плювиометр? Ты же знаешь, я как раз сегодня собирался на него глянуть, кабы не треклятая нога. А мой барометр? Атмосферное давление, процентный состав и характер воздушных масс, плотность или разреженность воздуха, уровень влажности — за всем нужно приглядывать, и от привычек своих я не откажусь, не важно, укухарили меня или нет.

— Плювиометр в полном порядке, равно как и гигрометр, и флюгер, — ответствовал Слэк. — Что до барометра, он стоит вон там, у стены, рядом с дальним книжным шкафом, на обычном своем месте.

— Плювиометр? — переспросил Оливер. — От латинского pluvia, что значит «дождь», то есть прибор, измеряющий количество атмосферных осадков?

— Да, сэр, иначе говоря, дождемер.

— Но ведь никаких дождей давно уже не было.

— Да, но рано или поздно выпадение осадков случится, это уж неизбежно, — промолвил капитан, с видом весьма умудренным грозя указательным пальцем, — так что разумно все подготовить заранее. Здесь, в «Пиках», мы тщательно отслеживаем все атмосферные явления в окрестностях. Для тех, кто живет на такой высоте над уровнем моря, информация касательно количественно-качественных погодных изменений жизненно важна. Слэк, что там показывает барометр? Мне отсюда не видно. Давление поднимается или падает?

— Падает, — известил Слэк, деловито изучив помянутый прибор со всех сторон.

— Так я и знал. Я уж и сам подметил определенные изменения в состоянии атмосферы, а такого рода приборы позволяют мне подтвердить сей факт доподлинно. Значит, правда — давление воздуха и впрямь упало.

— От души надеюсь, что не ему на ногу, — пробормотал Слэк — в сторону, конечно же, обращаясь к владельцу Далройда. — Ох, сквайр Марк, здесь у нас все одно и то же. Давление и направление ветра, может, и меняются, за летом приходит осень, а за осенью — зима, однако в «Пиках» все идет по заведенному порядку: «Пики» неизменны, как гранит. Однако много ли сакрального смысла в граните, если так посмотреть?