Тем временем Оливер разглядывал комнату, отмечая старинную мебель, и обшитые дубом стены, и широкий и удобный камин с подвесным чайником и железной подставкой для дров, и створные окна со старинными ромбоидальными решетками, и герани в горшках, и всяческие декоративные безделушки — все вокруг воплощало собою порядок и аккуратность, точно так же, как сам доктор в неизменном темно-синем костюме, своей «рабочей» униформе. Оливеру вдруг пришло в голову, что, возможно, они с Марком злоупотребляют временем доктора уже слишком долго; что, если ему пора к больным? Марк, впрочем, этого мнения явно не разделял; ему еще многое предстояло выяснить.

— Послушайте, доктор, — промолвил Марк, снова начиная горячиться, — а можете ли вы рассказать нам о судьбе ребенка Эдит Марчант?

В кои-то веки доктор заметно изменился в лице.

— А, так вы и про ребенка знаете, — проговорил он, набрав в грудь побольше воздуха. — Надо думать, от мистера Боттома?

— Да.

— Ну конечно, от мистера Боттома, от кого же еще-то? — пробурчал доктор, обращаясь скорее к себе, нежели к гостям. — Мистер Боттом, живя рядом с домиком священника, конечно же, слышал обрывки разговоров…

— А многие ли в деревне были посвящены в эту тайну?

— Поначалу вообще никто, за исключением вашего отца и семьи священника. Но, как говорит пословица, шила в мешке не утаишь. Подозрение постепенно укреплялось, пока не превратилось в уверенность; поползли грязные сплетни да пересуды. Когда девушку отослали в Вороний Край, многие, должно быть, догадались об истинной сути ее «недуга». Возможно, открыто никто и не высказывался — доказательств-то не было! — но про себя все всё знали, и это читалось во взглядах. По возвращении мисс Марчант отношение к ней соседей резко переменилось, как можно легко догадаться. Их примеру последовали многие другие, как вот, скажем, наш респектабельный друг мистер Доггер. Что до мистера Кэмплемэна из Скайлингден-холла, так его в результате вообще уважать перестали; ходили слухи, будто он увлечен черным чародейством и всякими там тайными искусствами. С каждым днем он вел себя все более странно, что тоже не говорило в его пользу. Однако довольно — не след говорить о нем дурно сейчас, равно как и о мисс Марчант; немилосердно это, как любит выражаться наш нынешний викарий. Бедный молодой джентльмен совсем повредился в уме, а девушка, как известно, покончила с собой. Ее родители так и не смогли утешиться.

— Значит, вся деревня была убеждена в том, что отец ребенка — Чарльз Кэмплемэн? — уточнил Оливер.

— Молва утверждала, будто девушка влюблена в него по уши и что молодые люди назначали друг другу тайные свидания в лесу на холме и у развалин аббатства. По всей видимости, со временем молодому джентльмену прискучили ее заигрывания. В конце концов, такое на каждом шагу случается.

— И мистер Доггер об этом знал, когда отец Марка вызывал его на поединок?

— Во всяком случае, его замечания касательно сомнительных отношений между мисс Марчант и мистером Кэмплемэном о том свидетельствуют. Высказаны они были в частной беседе; сквайр узнал о них через человека, случайно эту беседу подслушавшего.

— Надо думать, опять-таки от мистера Боттома?

— Не могу сказать доподлинно. Возможно, и так.

— Что ж, доктор, вы, я полагаю, оценили двусмысленность ситуации? — мрачно улыбнулся Марк. — Отличная череда предков, право слово, эти талботширские Тренчи!

— Двусмысленность ситуации? О чем вы?

— Да о том, что мой почтенный родитель вызывает джентльмена на дуэль, вступаясь за честь девчонки Марчант, в то время как причина ее бесчестья — он сам.

— Боюсь, я вас не вполне понимаю, — ответствовал доктор, явно глубоко озадаченный.

— Право, доктор, раз уж мы с вами сегодня так разоткровенничались, так нужно ли и дальше щадить репутацию моего отца, перекладывая вину на молодого Кэмплемэна? Двадцать восемь лет — срок преизрядный; не хватит ли кормить приход лживыми байками?

— Щадить репутацию вашего отца? Лживые байки? Марк, я и впрямь в толк не могу взять, о чем вы.

— Я имею в виду моего отца Ральфа, девятого сквайра Далройдского, так называемого дорогого друга и покровителя викария Марчанта и его супруги — и еще более близкого друга юной дочери помянутого викария.

Потребовалось несколько мгновений для того, чтобы смысл Марковых слов дошел до сознания доктора. Когда же это произошло, черты лица мистер Уильяма Холла вторично претерпели существенные изменения: в них отразилось недоверие и негодование, причем в равных долях.

— Наверняка, прежде чем девушку отослали прочь, вы ее осмотрели, — отозвался Марк. — Держу пари, с вами подробно проконсультировались и только потом отправили ее в Вороний Край, где она и произвела на свет ребенка в условиях весьма приватных. Кроме того, я готов поручиться, что вы подозревали об истинной роли моего отца во всем этом деле. Вот я и говорю: каким махровым лицемерием было послать вызов Тому Доггеру, в то время как в затруднительное положение девушку вверг не кто иной, как мой отец!

Доктор Холл покачал головой. Его бледно-голубые глаза так и буравили Марка — и кто бы ждал от них этакой силы!

— Вы глубоко не правы, в корне заблуждаетесь, вопиюще несправедливы и непочтительны к памяти вашего отца. Ваше предположение меня просто шокирует! Как джентльмен и врач могу вас заверить: ваш отец не имел ни малейшего отношения к «затруднительному положению» мисс Марчант, как вы изволили выразиться, — а уж если к этой истории и причастен, то никак не предложенным вами образом! Об этом не идет и речи! Господи милосердный, Марк, ваш отец был честнейшим, добродетельнейшим, благороднейшим джентльменом, одним из достойнейших известных мне людей. Он рисковал собственной жизнью ради того, чтобы защитить честь молодой особы!

— Или скорее то, что от нее осталось, — рассмеялся сквайр. Ответ доктора разбередил ему душу, так что Марк отчасти усомнился в своей гипотезе, однако сдавать своих позиций упрямец не желал. — Это была ложь, и Ральф Тренч сам отлично это знал. Ведь именно мой отец позаботился о том, чтобы отправить девушку в Вороний Край, — станете отрицать?

— Разумеется, не стану: именно он и позаботился. Более того, взял на себя все хлопоты: у него остались связи с известного рода благотворительными заведениями в этом городе. Вмешательство сквайра избавило викария от страшного, непосильного бремени в час тяжких испытаний для всего его дома; благодаря Ральфу Тренчу все было сделано быстро и тактично.

— А что сталось с ребенком мисс Марчант? — вмешался Оливер; этот вопрос весьма его занимал. — Он родился-таки в срок? И выжил ли?

— Не могу сказать: ни Ральф Тренч, ни викарий не сочли возможным поделиться этими сведениями хоть с кем-то за пределами семьи. Все, что я в силах сообщить вам, сводится к следующему: мисс Марчант поместили в родильный дом в Рипплгейте — полагаю, вам, мистер Лэнгли, это место известно, вы же в Вороньем Крае живете, в конце концов, — с заведующим этим заведением я был слегка знаком еще в пору студенчества. Там-то ребенок и появился на свет. А в должный срок его отдали на воспитание некоей бездетной чете через одно из филантропических обществ.

— Значит, дитя выжило?

— Дитя, как я понимаю, приняли в респектабельный дом; хотя суждено ли было этому ребенку выйти из пеленок и повзрослеть, сказать не в силах. Корь, скарлатина, коклюш… эти недуги респектабельные дома не чтут, мистер Лэнгли, и всякий год пожинают обильную жатву.

— Но кто у мисс Марчант родился, девочка или мальчик? — полюбопытствовал Оливер.

Доктор не знал и этого. Покойный сквайр почти ничего не сообщил ему о дальнейшей судьбе младенца; Ральф Тренч был убежден, что чем меньше людей посвящены в подоплеку истории, тем лучше. Он заверил викария, что все по возможности останется тайной и что для ребенка подыщут достойных приемных родителей, способных воспитать малыша в христианском духе. Марчантам пришлось вдвойне тяжко: им не суждено было увидеть внука или внучку ни в момент появления на свет, ни в течение оставшихся им считанных дней жизни; а в придачу еще и подозрения соседей в том, что касается дочери! До чего трагично, объявил доктор, что в конце концов девушка покончила с собой, верно, не вынесла каждодневной пытки: сознавать в сердце своем, что за жестокие мысли рождаются в сознании односельчан при взгляде на нее, а ведь люди эти когда-то приходились ей друзьями и близкими знакомыми!