Чего нельзя сказать о Терре.

— Где сейчас мисс Уилсон? — уточняю я у секретаря прежде, чем успеваю осознать.

— Здесь, — раздается ожидаемый ответ.

Вот как… Морриса забрали, а главного свидетеля, по вине которого он и оказался в заточении, нет? Удивительно. И секретарь тоже это понимает — некоторое время глядит на меня, будто ожидая решения, а затем осторожно уточняет:

— Она останется на праздники?

— Не уверена.

Я действительно не уверена — хотя бы потому, что это несправедливо по отношению к девушке, оказавшейся здесь ради восстановления своего доброго имени. А значит, выход здесь лишь один — ходатайствовать перед кардиналом об освобождении свидетеля.

И в этот раз я готова на это пойти.

— Можете проводить меня к ней?

Я долго жду в коридоре, пока дежурный гвардеец, гремя ключами, пытается справиться с замком. Изнутри тоже намечается шевеление — я вижу, как в приоткрытой заслонке мечется огонек светильника. Наконец, замок поддается — и дверь распахивается, пропуская меня внутрь.

Терра чинно сидит на кровати, сложив руки на коленях. Она одета в то же платье, что и при задержании — выданная одежда заключенных ровной стопкой лежит на стуле. Все ясно, не надевала.

Я вздыхаю. Разговор начинать тяжело — и девушка это понимает, потому что кривится и, явно сдерживая слезы, первой нарушает тишину:

— Мне ещё долго здесь находиться?

Перед тем, как ответить, я присаживаюсь с другой стороны кровати. Руки, как назло, девать некуда — с утра надела штаны без карманов. И о чем только думала…

Явно не об этом.

— Мисс Уилсон, если мы вас выпустим… под подписку, разумеется, вам есть куда идти?

Про поручителя я собираюсь узнать следом, но этого не требуется — Терра качает головой:

— Я сирота. Мистер Моррис был моим работодателем полгода… за это время я потеряла возможность восстановиться на бирже.

Я понимающе киваю. А девушка непроста.

— Простите за нескромный вопрос — вы воспитанница приюта?

— Да… Сестер веры Тримудрой.

Все ясно. За полгода она явно успела потерять кров — в приюты очереди стоят. Да и биржа её тоже не возьмет: в случае неудачного трудоустройства есть всего три месяца на смену места работы. В случае с Террой прошло много больше времени.

Девушка понимает ход моих мыслей. Она опускает голову и, сжав кулаки, начинает быстро говорить:

— Если вы меня не выпустите, я пойму… тем более, куда мне идти? Вещей нет, работы тоже.

— Родственники?

Терра качает головой.

— Родители погибли. Брат пропал без вести.

Да, помотало тебя, конечно…

— Я попала в приют в тринадцать, через год после смерти матери. Она последняя, кто оставался.

— Вам сейчас….

— Девятнадцать.

Я сочувственно вздыхаю. Приютских девушек редко держат до совершеннолетия — обычно стараются выпустить во взрослую жизнь поскорее, игнорируя все негативные моменты. Терре же повезло — судя по всему, она отпраздновала восемнадцатый день рождения в обители Тримудрой.

Сомневаюсь я недолго, да и чего сомневаться? Иначе поступить я ведь все равно не смогу.

— Терра… как вы смотрите на работу у дознавателя?

Cпрашиваю и осекаюсь, напарываясь на удивленный взгляд огромных серых глаз. Да, видимо, придется объяснять…

— Понимаете ли, — начинаю, — я очень долго ищу горничную. Не спрашивайте почему, но у эмпатов никто не хочет работать.

— Они говорили, что вы прокляты, — выдает легкую улыбку девушка, — там, в обители. Что вы продали душу тьме.

Как мило! А то я этого не знала.

— Неважно, что говорят. Но, если вас это заботит…

— Не заботит, — девушка поднимает голову и прямо смотрит на меня, — я им все равно не верю, мисс Локуэл.

Мои брови моментально ползут вверх: не ожидала, что девушка запомнит мое имя.

— Терра, пока я не могу вам ничего обещать, — качаю головой, — но оставлять вас здесь на праздники кажется мне плохой идеей. Поэтому я попробую, — я выделяю это слово, — ходатайствовать за вас перед кардиналом и по результатам уже будем решать.

— Мисс Локуэл, спа…

— Платить много не смогу, — неумолимо продолжаю я, — но среднюю ставку по Лаержу вполне осилю. У вас будет маленькая комната. Разумеется, все содержание тоже остается на мне.

Терра все-таки вскакивает с кровати. Одеяло падает на пол, а переносная лампа опасно кренится — и я едва успеваю протянуть руку, чтобы спасти камеру от маленького, но пожара.

— Мисс Локуэл!! Спасибо! — тонкий женский голос отражается от каменных стен и гулко отдается в коридоре, — мисс Локуэл, да я…

Я все же не выдерживаю — улыбаюсь. И непреклонно качаю головой:

— Мы все обсудим после решения кардинала.

Прошение об освобождении я пишу тут же — боком пристроившись за столом дежурного гвардейца. Парень охотно уступает мне стул, дает лист бумаги, перо и предлагает чай. Такая вежливость не редкость, но удивляет.

— На самом деле, правильно, что её выпустят, — будто слышит мои размышления гвардеец и, будто задумавшись, добавляет, — день Отца в крепости — сомнительное удовольствие.

Я не переспрашиваю — знаю, что он имеет в виду. И дело даже не в том, что главный праздник года заключенным приходится встречать в одиночестве. Даже при пристальном контроле за дежурными иногда не выходит уследить за всем. И всеми.

Дополнив документ обоснованиями, я ставлю в конце размашистую подпись. Специальные чернила высыхают моментально — и уже через несколько мгновений я уже складываю лист пополам и вкладываю в форменный конверт с пометкой “срочно”.

— Мне отнести? — тут же предлагает свою помощь гвардеец.

— Нет, я сама.

Нести недалеко — до дежурного инквизитора. С этим я справляюсь замечательно — вручаю конверт тому самому, с бородкой клинышком, ставлю роспись в журнале приема и подписываю бланк вручения. Вот теперь — все. Теперь — только ждать.

До окончания рабочего дня остается ещё два часа. Осознав, что на данный момент я ничего не пойму, я все же прошу дежурного секретаря по мере возможности поднять из архива пару текущих дел. И, потерзавшись угрызениями совести, все-таки поддаюсь голосу желудка и, подстегиваемая ещё периодическим ворчанием, спускаюсь в столовую.

Здесь я — редкий гость: привычку не есть на работе унаследовала от отца. Но пару раз в год все-таки приходится посещать это небольшое помещение, наполненное странными запахами.

Зал почти пуст: день идет к концу. Скользя взглядом по столовой, я внезапно натыкаюсь глазами на Ирмиса. Он тоже меня видит, откладывает вилку и приветственно кивает. А ведь это к лучшему!

— У тебя есть время? — поправ линию раздачи, я подхожу к коллеге.

Тот кивает, вытирая рот салфеткой:

— Для тебя — сколько угодно. Только поесть вначале возьми — миссис Тейлор грозится закрыть все к чертовой матери через пять минут.

В словах дознавателя есть резон: наша стряпуха обладает грозным, но отходчивым характером. Вот и сейчас она сурово наблюдает, как я с подносом продвигаюсь вдоль ряда уже опустевших блюд.

Почти все съедено — и после непродолжительных колебаний я решаю остановиться на мясном суфле и тушеной капусте. Миссис Тейлор, несмотря на мои слабые возражения, непреклонно добавляет к моему обеду оставшийся на тарелке пирожок и неожиданно весело подмигивает:

— Это бесплатно.

Посмеиваясь, я расплачиваюсь. Ирмис подвигает мне стул и подает соль. И лишь когда от капусты (вкусной, кстати) остаются одни воспоминания, дознаватель добродушно улыбается.

— Слушаю.

Я не тороплюсь — вначале воскрешаю в памяти все, что касается обстоятельств гибели Вермейера и лишь затем приступаю.

— Ты знал его?

— Это допрос? — тут же хмыкает Ирмис, а я едва скрываю улыбку.

— Нет. Просто хочу понять, кем он был. Мы мало общались.

Я действительно не налаживала с Ульрихом контакт: нелюдимый, он и с мужчинами-то тяжело сходился, что говорить обо мне. Даже не представляю, о чем мы могли бы говорить.