Риндан больше не приезжает — зато звонит по нескольку раз в день и мы общаемся по перенесенному в моему комнату рабочему передатчику Джо. Долгими разговоры не получаются: Максвелл по уши завален работой, но даже нескольких минут хватает, чтобы у меня за спиной выросли крылья.

Королевский дознаватель в сопровождении Ирмиса приезжает на четвертый день. Он несколько часов по кругу задает мне одни и те же вопросы, касающиеся Алвиса и Вальтца. Сидя в подушках, я до мельчайших деталей вспоминаю все наши разговоры с Лавджоем, обстоятельства нашего недолгого путешествия в Лаерж и особенно — диалог внизу, в хранилище. Это все дается мне достаточно легко, в отличии от моего организма — и, когда дознаватели наконец прощаются, я чувствую себя так, будто по мне с десяток дилижансов проехал. Даже от предложенного Джо снотворного не отказываюсь — наоборот, прошу двойную порцию и в сон погружаюсь с плохо скрываемой радостью.

Проходит еще несколько дней прежде, чем в веренице однообразных будней что-то меняется. Начинается все стандартно — звонком в дверь, который я уже научилась слышать даже сквозь плотно закрытую дверь. Но взволнованно-радостный голос Адель заставляет меня вслушаться в происходящее — но я только и слышу, что суету внизу и скрип лестницы.

Максвелл появляется на пороге внезапно и я не сдерживаю радостного возгласа. Риндан тоже рад — я не успеваю сказать ровным счетом ничего, как оказываюсь в теплых объятиях. От инквизитора пахнет морозом и почему-то специями и я утыкаюсь носом в свитер, с наслаждением вдыхая новые запахи.

— Я тебе книги привез, — шепчет Риндан мне прямо в ухо, — в книжную лавку новый завоз был.

Но я счастлива и без книг — и лишь обхватываю его крепче за шею.

— Еще сладостей. Твои племянники, судя по всему, счастливы.

— Ещё бы, — наконец поднимаю голову, — им прошлых на один зуб хватило.

— Обжоры, — беззлобно сетует инквизитор, — прямо как мои сестры.

Но меня уже не обмануть — я вглядываюсь в его лицо, понимая, что не все так просто.

— Ты просто приехал или…

— Или, — кивает Риндан, — мы наконец-то закончили предварительное расследование. Только документы вначале подпиши.

Но я уже и без того вижу темную папку, зажатую в руке мужчины. Кажется, ему удалось сделать невозможное — и оформить мне допуск к делу. Интересно, чего ему это стоило?

Я подписываю документы — их чертовски много и пару раз даже приходится брать передышку, чтобы перо не дрожало в пальцах. Но Максвелл терпеливо ждет рядом. Судя по всему, он не торопится и, стоит мне расправиться с последним приказом, одобрительно кивает.

— Я не думал, что так все повернется, — признается он, откладывая папку на прикроватную тумбочку, — признаться, недооценил.

— Алвиса? — я удобнее устраиваюсь на подушке.

— Все, — неопределенно машет рукой инквизитор, — хотя в первую очередь, конечно же, его. Но давай я лучше начну сначала?

— Со взрыва лаборатории?

Но Риндан качает головой.

— Намного раньше.

С минуту в комнате царит тишина и, глядя на окно, за которым крупными хлопьями падает снег, я настраиваюсь на разговор. Долгий — сомнений в этом у меня нет.

— Все началось около тридцати лет назад в одной дружной столичной семье, — тихо начинает Максвелл и я откидываюсь на подушку, прикрывая глаза и отдаваясь рассказу, — пожилая бездетная чета все-таки решилась усыновить ребенка — десятилетнего мальчика-сироту, который рос в одном из столичных приютов.

— Вальтца?

— Да. Они были рады даже такой возможности продолжить свой род. Собственно, Лавджой ни в чем не нуждался — баловали его безмерно, давая возможность делать все, что вздумается и исполняя все прихоти. Но Вальтц не наглел. К тому же, в нем открылась безмерная тяга к знаниям, которая только радовала приемных родителей. А когда выяснилось, что он еще и одаренный…

— Разве так бывает? — я приоткрываю глаза, — разве это не известно заранее?

— Бывает, — морщится Риндан, — к сожалению, в приютах зачастую не знают о прошлом детей, которые поступают к ним на воспитание. Собственно, и не хотят знать — но Лавджой и не рассказывал. Лишь в восемнадцать, когда у него пробудился дар он сообщил, что был инициирован. Говорил, что не помнил этого раньше — хотя теперь я в этом сомневаюсь, — инквизитор коротко улыбается.

— Ты… догадывался, что он… — я не договариваю: уж больно нелепо звучит вопрос.

Но меня понимают.

— Да, у меня были соображения, — кивает Максвелл, — во время командировок я был у него дома. Детских снимков у него не было — и все альбомы начинались примерно с одиннадцати лет. Но вопросов не задавал — у нас были не настолько близкие отношения. Приемных родителей Лавджоя к тому времени уже не было в живых и огромный особняк, отошедший Вальтцу, был пуст. А как ты знаешь, свято место…

— … пусто не бывает, — заканчиваю за мужчину я и тут же требовательно на него смотрю, — объясни!

Риндан смеется и легко проводит пальцами по моим растрепавшимся волосам.

— Обожаю, когда ты так задаешь вопросы!

Я хочу возразить, сказать, что ничего особенного в этом нет, но Максвелл уже продолжает:

— То ли состояние Лавджоя, то ли его знания начали притягивать различных людей. К тому времени Лавджой уже служил ведущим инквизитором и ему прочили хорошее будущее и блестящую карьеру. К моменту, когда ему исполнилось тридцать, он уже раскрыл с десяток громких дел и имел хорошее имя в определенных кругах.

Инквизитор замолкает, отбрасывает с лица волосы и глядит на окно. Я повторяю его движение, но не вижу ровным счетом ничего: прикроватный столик и стоящая на нем лампа загораживают весь обзор, поэтому я лишь вопросительно смотрю на мужчину.

— Снег, — коротко поясняет тот, беря меня за руку, — опять метет.

— Зима же, — улыбаюсь.

Мне безумно хочется спуститься вниз и ощутить снег на ладонях. Но наш семейный исследователь, кажется, взялся за меня всерьез — и от его многочисленных зелий меня даже не держат ноги.

— Лавджой, — напоминаю я, возвращая Риндана к тебе разговора.

— Да, Лавджой, — послушно соглашается он, проведя рукой по лицу, — ему прочили прекрасное будущее. Но судьба, как всегда, внесла свои коррективы.

Труба отопления, протянутая вдоль стены, протяжно гудит, принося в комнату новую порцию тепла.

— Тогда в столице поднимали голову сразу несколько запрещенных организаций. Кардинал только вступил в должность и его позиция была достаточно шаткой, — он коротко улыбается, — молодой мальчишка, как считали в народе, плохо подходил на роль королевского наместника.

— Как показало время, в народе ошибались, — констатирую я очевидное.

— Да, он действительно стал всеобщим любимцем, — кивает Риндан, — но позже. А тогда на него организовали настоящую охоту. Чего только стоят три покушения! Это сейчас я понимаю, что фанатики уже тогда видели в нем угрозу — ведь он сразу дал понять, что не намерен проявлять толерантность к инакомыслящим. И инакомыслящие это услышали.

Я вздыхаю — как иногда мало нужно для человеческой ненависти. Кардинал в свое время тоже хлебнул фунт лиха — но умудрился не только сохранить лицо, но и обрести всенародное признание.

— Я не могу утверждать наверняка, но у меня есть подозрения, что та же организация, которая стояла за взрывами, и организовала все три покушения, — будто нехотя продолжает Максвелл, — и, не достав до кардинала, они решили выразить свое мнение другими способами.

— Взрывы, — понятливо киваю я.

— Взрывы. Много, чертовски много взрывов.

Мы некоторое время молчим, а затем инквизитор снова продолжает:

— Не могу точно сказать, когда Лавджой пополнил ряды этой секты, — последнее слово он будто выплевывает, — но все сводится к тому, что семь лет назад он был уже в их числе. Тогда диверсии стали другими — более точными, выверенными. Изменился их характер. И главное — заклинания.

— Но… зачем? — я все еще не могу понять.