Ким почувствовала неудержимое желание ни с того ни с сего расхохотаться. Чтобы не допустить этого, ей пришлось как следует прикусить нижнюю губу.

— Вашей сестре повезло, — сказала она в надежде, что он не заметит, как предательски дрогнул ее голос.

Гидеон Фейбер бросил на нее пристальный взгляд.

— Нериссе очень повезло, — согласился он. — У нее есть семнадцатилетняя дочь, воспитанная в духе независимости, который я приветствую, без всякого романтического бреда, внушаемого с самого рождения, как это произошло с Нериссой благодаря стараниям матушки. Сейчас она готовится стать историком, и мы надеемся, ей удастся сделать карьеру. У нее хорошая голова.

— А вы не считаете, что брак — более логичный путь для девушки? — предположила Ким, все еще пытаясь справиться с легким подрагиванием голоса.

Он буквально содрогнулся от такого предположения. — Брак — удел немногих, — коротко бросил он. Принесли сладкое, но мистер Фейбер отказался от него и отмахнулся от пряностей. На стол поставили блюдо с несколькими видами сыра.

— Кофе подайте сюда, в столовую, — велел он Пиблзу. — А потом я бы хотел, чтобы меня не беспокоили.

— Слушаюсь, сэр, — ответил дворецкий.

Как только кофе оказался на столе, мистер Фейбер поднялся с места и начал расхаживать по комнате. Он обратил внимание Ким на портрет над камином, красивый портрет человека, который, видимо, сам пробил себе дорогу в жизни: в его приятном, загорелом лице угадывались сила и характер. Человек с портрета, выполненного маслом, решительно смотрел на Ким, и через несколько секунд ей даже показалось, что в его глазах играют огоньки.

— Это мой отец, — объявил Гидеон Фейбер.

Она хотела заметить, что он не похож на своего отца, но потом решила, что не стоит. И лучше не говорить, что у него такие же, как у его матери, притягательные серые глаза.

— Я не хочу, чтобы у вас создалось неправильное впечатление о моем отце, — спустя минуту все так же отрывисто продолжал Гидеон. Он взял сигарету из шкатулки, стоявшей на столе, прикурил, рассеянно погасил спичку и вновь обратил взор на портрет. — Он был сильный человек… необычайно сильный. Он сделал фамилию Фейбер известной и нажил состояние. Благодаря его усилиям мой брат Чарлз крепко стоит на ногах — у него тоже есть семья и разумная жена; и мой младший брат Энтони, вероятно, тоже будет преуспевать в будущем. Он захотел изучать медицину, и я согласился… хотя все еще не уверен, что ему подходит профессия врача. Что ж, подождем — увидим…

Он отвел глаза от портрета и вновь принялся вышагивать по комнате. Темные брови чуть высокомерно сошлись па переносице.

— Мне следует довести до вашего понимания важную вещь, — я не хочу, чтобы имя отца было каким-либо образом запятнано. — Он уставился на нее бесстрастным и отсутствующим взглядом. — Моя мать — детище дворянской семьи, а отец знал в ранней юности, что такое недоедать. Он женился на матери, как только обзавелся достаточной суммой, чтобы обеспечить ей то, к чему она привыкла с детства, а это означает, что он взял ее из одной оранжереи и тут же поместил в другую. Можно сказать, что у нее просто не было возможности…

Ким больше не стала сдерживаться. — Я видела ее всего лишь несколько минут, но мне она показалась очень доброй, — произнесла девушка. — Я зашла к ней в комнату только потому, что получила записку, где она высказала пожелание увидеться со мной. Без сомнения, ее горничная, Траунсер, предана ей… Как бы там ни было, она готова рисковать ради хозяйки, — добавила она, с вызовом встретив его взгляд. — И хотя вы ясно дали понять, что презираете любого рода слабость, я не считаю миссис Фейбер слабой. Она хочет написать мемуары, а это значит, что у нее есть цель… Ведь она легко могла бы отстраниться и позволить кому-то написать все за нее… Он перебил ее с холодной улыбкой. — А вот этим, моя дорогая мисс Ловатт, вам и придется заниматься, — сказал он. — Вы и напишете их за нее! Ну конечно, вы выслушаете все ее забавные рассказики и запишите все, что она попросит вас записать в блокнот. Для забавы моей матери вы даже отпечатаете то, что она попросит отпечатать… Но когда настанет черед собрать весь материал и подготовить его к публикации — в том случае, если мы не сможем отговорить ее от идеи опубликовать записки, — тогда вам придется вплотную заняться редакторской работой, и я жду от вас беспощадности. Полной беспощадности!

Ким встала из-за стола, и они долго смотрели друг другу в глаза.

— Но это будет означать вероломство по отношению к той, которая дала мне работу, — наконец произнесла она.

— Работу дал вам я, — сказал он. — И жалованье тоже буду платить я!

Ким отвернулась, почувствовав не просто неприязнь, а нечто большее.

— Я должна подумать над этим, — твердо заявила она. — А пока, если не возражаете, я бы хотела подняться к себе. День сегодня выдался очень утомительный.

— Разумеется.

Он открыл перед ней дверь, неожиданно став воплощением вежливости. Но она не обманулась на его счет, потому что прочитала в серых глазах насмешку. Холодную расчетливую насмешку.

— Я готов увеличить вам плату, если вы сделаете так, как я прошу. Я богат, и деньги для меня не имеют значения… Вы прямодушны, я не могу этим не восхищаться. Но есть много других молодых женщин, вроде вас, которые умеют стенографировать и печатать, и в случае необходимости я без колебания найду вам замену. Не прекословьте мне, и можете в комфорте провести здесь полгода.

Ким прошла мимо него, шагнув через порог.

— Спокойной ночи, мистер Фейбер, — произнесла она, а он стоял и смотрел, как она поднимается по лестнице.

Все это случилось вчера, а утром Ким ощутила тяжесть его слов.

Ее разбудила внимательная горничная, предложившая даже приготовить ванну, если бы Ким захотела воспользоваться случаем, разлениться и ничего не делать самой. За окном стояло ясное январское утро, и от Лондона, где она жила в двухкомнатной квартирке, ее отделяло несколько сотен миль.

Ким распахнула окно в спальне и выглянула наружу. И снова ощутила влажный аромат прораставшей зелени. Солнечный свет позолотил террасу; огромные каменные пазы, из которых летом будут литься каскады цвета и запаха, выглядели удивительно изящно на фоне бархатной зелени лужаек, протянувшихся до озера. А за озером высился лес, все еще не растерявший осеннего великолепия.

Все поражало красотой — и туманные вересковые низины, и далекие холмы, окружавшие этот прелестный дом, и парки; внизу на аллее поджидал черный лимузин, чтобы отвезти хозяина этого великолепия туда, где царят суета и шум. Туда, где, вероятно, у него роскошный офис, работающий четко, как часы, где трудится он сам. Работает для того, чтобы приумножить состояние семьи… Семьи, которая стала известна благодаря суровому на вид человеку, чей портрет сразу привлекает внимание любого, кто окажется в огромной столовой.

Ким поразило, что Гидеон Фейбер так слеп. Неужели он всерьез полагает, что в жизни есть место только одному: погоне за деньгами, и что самое главное — обладать умом, способным добыть как можно больше денег?

Ким сомневалась, что он когда-либо слышал об Уильяме Генри Дэвисе, а если и слышал, то вряд ли читал его строки: «Зачем эта жизнь, если мы полны забот и забываем, что есть покой и созерцание?»

Миссис Фейбер, возможно, и провела большую часть жизни в спокойном созерцании, но по крайней мере у нее есть, о чем написать. А когда Гидеон достигнет возраста своей матери, то, как опасалась Ким, он мало что сможет вспомнить, и тогда что-то менять будет слишком поздно.

Глава ПЯТАЯ

Когда Ким оделась, было слишком рано для каких-либо занятий, и оставалось только пойти позавтракать, поэтому она проделала путь в маленькую гостиную, которую ей показали накануне вечером, и там нашла Макензи, пригревшегося у камина, и невероятное количество блюд, расставленных на буфете.

Ким съела яичницу с беконом, а потом Макензи подошел и уселся у ее ног, и она давала ему кусочки тоста, которые он принимал с таким видом, будто привык к подобным подношениям время от времени.