— «Одного пленника повели на место казни, где он и умер, провозглашая свою веру, да пребудет с ним мир».

Другие хором запели:

— «Благословен и велик наш Господь».

Сердце Росса тревожно забилось: до него наконец дошло, что это была не песня, а откровенная попытка прямо перед носом охранников передать информацию под личиной литургии. И сообщение это обескуражило его.

— «Другой человек по-прежнему томится в Черном колодце, — пел Эфраим, — но никто не знает его имени».

Росс больше не мог спокойно слушать и нетерпеливо перебил Эфраима:

— Простите, я не уловил слов в последней строке. Это так? — И слегка дрожащим голосом он спросил:

— «А вы не знаете, кто из этих двоих людей жив, а кто умер?»

Гость его печально ответил:

— «Увы, не знаю. Свидетели, которые знали обоих, не могут точно сказать, кто был убит».

Другие подхватили:

— «Величайший из величайших Господь наш».

Росс снова задал вопрос:

— «А тот, что выжил, по-прежнему находится в Черном колодце?»

— «Да, он там, но больше мы ничего сказать не можем».

Росс с трудом перевел дыхание. Когда припев закончился, он пропел:

— «Значит, мой брат может быть жив?»

— «Да, но он может быть и мертв. Я знаю лишь то, что какой-то европеец все еще похоронен заживо в Черном колодце», — ответил Эфраим.

И его друзья добавили:

— «Он король из всех королей».

В глазах Эфраима появилось сострадание:

— «Конечно, то, что я говорю вам, подобно горькому фрукту, попавшему вам на язык, но брат имеет право знать о судьбе своего брата».

Росс буквально сгорал от желания выспросить больше, пусть даже вопросы его и оказались бы бесплодными. Но прежде чем Росс нашелся, что спросить, в приемную вошел Абдул Самут Хан.

Эфраим сразу же вежливо улыбнулся ему.

— Пожалуйста, почтенный Кхилбурн, расскажите нам историю о цыпленке сэра Моисея Монтефиори.

Росс не успел начать рассказ, как вмешался наиб:

— Лорд Кхилбурн, я хотел бы, чтобы вы отобедали со мною пораньше. — Повернувшись к гостям-евреям, он добавил:

— Разумеется, я жду и вас.

Присутствующие были приглашены из вежливости. Поднимаясь, Эфраим бен Абрахам сказал:

— Вы оказываете нам великую честь, Абдул Самут Хан, но, увы, законы нашей веры запрещают нам принять ваше приглашение. А теперь нам пора уходить.

Росс попрощался с гостями. Пожимая руку Эфраима, он тихо сказал:

— Благодарю вас за песни. Я навсегда сохраню их в своем сердце.

— А ваши песни будут звучать в наших сердцах, — ответил Эфраим. — Шалом, брат мой Кхилбурн.

Они ушли, и Росс понял, что вряд ли он когда-нибудь еще увидит их, ибо через несколько дней, видимо, его казнят. Тут наиб сделал нетерпеливый жест, и Росс в смятении вернулся к настоящему: «Я еще успею обдумать все то, что узнал, но сейчас мне надо разыгрывать из себя дружелюбного гостя».

Несмотря на то что хозяин торопил его, обедом они наслаждались довольно долго. Закончив трапезу, Абдул Самут Хан попросил наргиле — водяную трубку. Курить прилюдно считалось преступлением, чуть ли не смертельным грехом, но этот обычай был распространен, и многие курили дома. Наиб тоже частенько баловался. Его наргиле была прекрасным образцом трубки с замысловато вырезанной хрустальной чашей.

Наиб вдохнул, и вода в трубке тихонько зажурчала. Он зажмурился от удовольствия, потом снял свой мундштук и передал трубку Россу, а с ней и свежий мундштук из слоновой кости, предназначенный специально для гостя.

— Пожалуйста, присоединяйтесь.

Россу никогда не нравилось курить, но водяная трубка по крайней мере остужала дым и делала его не таким едким. Он пристроил мундштук и затянулся.

— У вас нашлось время обдумать то, что мы обсуждали несколько дней назад? — спросил его хозяин.

«Значит, Абдул Самут Хан все еще надеется извлечь какую-нибудь выгоду».

— Я все обдумал, и ответ мой остается прежним, — произнес Росс, возвращая курительную трубку. — У меня нет необходимого вам золота, нет у меня и желания нарушать волю эмира. Будь что будет.

Лицо наиба сделалось жестким. Он резко вставил в трубку свой мундштук.

— Явир Шахид Махмуд останется здесь и будет надзирать за вами. Естественно, он разочарован, что не идет с нами на войну, однако ваше положение обязывает, чтобы вас охранял офицер такого ранга. — Абдул Самут Хан заговорил тише. — Несмотря на то что он находится в моем жилище, он предан эмиру. Я не могу предсказать, что он сделает, если донесения с войны окажутся не самыми лучшими.

«Другими словами, Шахид может принять решение казнить своего узника, если дела на войне пойдут плохо. — Росс принял наргиле и вдохнул полный рот мягкого дыма, потом медленно выдохнул его. — Все это звучит как мягкая попытка запугать меня до смерти. Что ж, угроза неплохая: если у меня есть выбор только между Шахидом и Абдул Самут Ханом, то мне следует выбрать наиба, который, возможно, сделает то, за что получит взятку. К счастью, мне не надо выбирать».

— Я ценю вашу заботу о моем благополучии, но с вашим мастерством артиллериста армия бухарцев, несомненно, одержит победу.

— У вас гладкий язык, лорд Кхилбурн. — Наиб нехотя улыбнулся. — Никак не могу понять: то ли вы совершенно невинны, то ли вы — великий обманщик. Но на сегодня хватит этих мрачных тем. Подумаем о приятном: я хочу устроить небольшой праздник для своих друзей в ночь накануне выступления нашей армии. Праздник будет проходить в моих садах, будет музыка и танцоры — персидские танцоры, которые куда искуснее в этом деле, чем туркестанцы. Вам это в высшей степени понравится. Идти на войну — значит сильно рисковать, поэтому человек должен наслаждаться жизнью. Как говорил великий персидский поэт Омар Хайям: «Получите как можно больше удовольствия от того, что нам предстоит прожить, прежде чем мы рассыплемся в прах». Кажется, так?

Росс с улыбкой услышал те же стихи, которые он процитировал Джулиет: «Вот в этом я с хозяином полностью согласен».

Когда Росс вернулся, отобедав с Абдул Самут Ханом, его уже поджидала Джулиет. Он закрыл дверь на доску, и она, стянув с себя покрывало, подошла и обняла его.

— Сегодня был удачный день, — прошептала женщина, прижимаясь к его широкой груди. (Ей никогда не надоедало прикасаться к нему.) — Я без всяких проблем вышла за ворота города, и теперь наши ружья и снаряжение находятся там, где мы их оставили. Все спрятано в поместье Казимов и ждет нас… Через два дня Салех с Резой отправятся в Персию, а еще через три дня поедем домой и мы.

Росс ничего не ответил, просто крепко обнял Джулиет и зарылся лицом в ее волосах. Джулиет нахмурилась:

— Что-то случилось?

— Наверное, так. — Он отпустил ее и снял сюртук. — И, честно говоря, я не знаю, хорошие это новости или плохие.

Заинтригованная, но не встревоженная, Джулиет пошла вслед за Россом в спальню. Взяв расческу, она опустилась на шелковую подушку.

— Неужели может быть еще хуже, чем сейчас? Расскажи.

Росс стянул шейный платок, потом устало потер себе шею.

— Ко мне приходили Эфраим бен Абрахам и двое его друзей. Они сказали, что в Черном колодце сидели два европейца. Одним из них был Иан, а другой — русский офицер. Кто-то из этих двоих казнен, а другого пока оставили в живых. — Он глубоко вздохнул. — Черт побери, они не знают, кто из них кто!

Джулиет перестала расчесывать волосы. От лица ее отхлынула кровь.

— Значит, Иан, возможно, жив, но мы не знаем наверняка?

Она уже несколько недель оплакивала своего брата и, услышав такую новость, была потрясена ничуть не меньше, нежели узнав о его смерти. И хуже всего то, что наверняка ничего не известно. Пытаясь убедить себя, что Иан жив, она сказала:

— Я всегда думала, что рассказ о ференги, который осенил себя крестом, вряд ли относится к Иану. Скорее всего казненный принадлежал к ортодоксальной церкви.

Росс сочувственно посмотрел на нее, но не стал вдохновляться ложной надеждой.