Примерно в центре площадки Петер увидел ведущую вниз железную лестницу.

— Здесь центральный пост управления огнем, — пояснил Пауль. — С каждым орудием телефонная связь. А вон там, — он указал сначала на северный угол, а затем на южный, — трехметровые дальномеры. Мы пользуемся ими не часто, предпочитая снимать данные с карты. Отсюда сверху местоположение большинства наземных целей легко определяется по тысячам окружающих нас и нанесенных на карту ориентиров.

Петер прошел между орудий к ограничивающему северный край площадки парапету. Перед ним впервые за все последнее время открылась панорама Берлина. До сих пор он видел изуродованные улицы только изнутри и знал, что так повсюду. Но то, что он увидел с высоты зенитного форта, потрясло его.

Повисшее в дымке над западным горизонтом багровое солнце, увеличенное оптической иллюзией атмосферы, освещало море полуразрушенных стен, за которыми ничего не было. Они стояли сами по себе, как ширмы, без крыш и внутренних перегородок. В десятках мест виднелись пожары. Некоторые участки города просто зияли пустотой. Недавно здесь были парки, заполненные густыми кронами вековых деревьев, теперь — пустота. Только водные ленты Ландверканала и Шпрее по-прежнему искрились в свете закатного солнца, отраженном от вечерних облаков. Но и они во многих местах были затянуты шлейфами черного дыма.

— Там, на угловых площадках, счетверенные 20-мм пушки, — продолжал Пауль. — Кюстер как раз работает наводчиком на одной из них. Здесь несколько офицеров выполняют обязанности нижних чинов. Кстати, рядом с нами, вон там за деревьями, находится башня «L». Она много меньше нашей, и вместо пушек на ней стоят радары. Там располагаются радиостанция и наш коммутатор…

— Пауль, ты посмотри на город! — Петер показал рукой на северо-восток в сторону Рейхстага, Королевского дворца и Кроль-оперы. — Ведь ты почти что коренной берлинец!

Майор Кристиан щелчком выбил из пачки сигарету и закурил.

— Я здесь несколько месяцев. Как сиделка у постели умирающего, которому день ото дня становится все хуже и хуже. И вид этого умирающего меня уже как-то не трогает. Как, впрочем, и всех остальных на этой башне. Дня через три привыкнешь и ты.

Он закурил, затянулся и, выпустив дым, сказал:

— Берлин уже в коме. Он впал в нее двадцать первого апреля, когда по нему впервые ударила русская фронтовая артиллерия. Теперь дни его сочтены.

В это время они услышали крик или команду и отдаленный гул. Многие находившиеся на батарее бросились к пушкам. Пауль и еще несколько человек побежали к южному краю площадки. Вдали, где-то на восточной кромке леса Грюневальд, на самой границе с кварталами Далема, в небо устремились десятки дымных следов. Они были короткими и обрывались метрах в пятидесяти над землей. Ветер сносил их в сторону, но на этом же месте появлялись все новые и новые полосы дыма.

— Вот те самые реактивные установки, что накрыли нас сегодня, — сказал Пауль, приникая к биноклю. — Не меньше дивизиона, пять тысяч метров, восемнадцатый сектор, — говорил он уже подбежавшему унтер-офицеру, — установки по тридцать второму реперу, левее три, ближе двести. Четвертому — беглый огонь!

Петер услыхал за своей спиной жужжание электромоторов. Он обернулся и увидел, что все восемь высоко задранных стволов синхронно поворачиваются в направлении вражеской батареи, ведущей огонь с западной окраины столичного района Далем.

— Посмотрим, куда они бьют на этот раз.

Пауль стал оглядывать панораму дымящегося города.

— Это в районе Бель-Алиансеплац, — сказал кто-то рядом, показывая рукой.

— Ближе. Метров триста южнее Ангальтского вокзала, — поправил другой.

По клубам поднимающейся пыли все увидели это место.

— Закрой уши ладонями, а лучше спустись в центральный пост, — крикнул Пауль и побежал к одному из орудий.

Последовавший за этим грохот ошеломил Петера. С короткими интервалами забухала одна из пушек. Неколебимая бетонная скала, которой казался форт, вздрагивала при каждом выстреле. Петер зажал уши ладонями, открыл рот и присел возле парапета.

Через минуту подключились остальные орудия. В шестой раз за сегодняшний день форт «G» Зообункера открыл огонь по наземной цели, стремясь подавить очередную русскую батарею. Пушки зенитной башни предназначались для борьбы с воздушным противником. Их стволы невозможно было опустить ниже определенного угла, вследствие чего они не могли стрелять прямой наводкой по близким наземным целям. Это снижало эффективность огня, требуя предварительной пристрелки по крутой гаубичной траектории. Снаряды сначала по одной ветви параболы уходили высоко вверх, а затем, получив значительное рассеивание, по другой ее ветви падали на район цели.

Грохот от восьми стволов стоял такой, что расслышать что-либо еще казалось невозможным. И все же Петер скорее почувствовал кожей, чем уловил слухом новые звуки. Сначала застрочили автоматы на угловых башенках. Потом донесся шипящий звук и гром откуда-то сверху. Петер увидел пролетающие над башней самолеты и облачка разрывов.

Кто-то схватил его за рукав и потащил. Это был один из тех солдат, что ехали с Паулем в кубельвагене. Он запихал Петера в какую-то железную будку, зашел в нее сам и закрыл тяжелую дверь. Стало почти темно, но в стенках будки на высоте глаз имелись узкие смотровые щели, через которые поступало немного света. В этот момент по крыше словно звонко ударили молотком. Удары стали периодически повторяться, однако солдат на них никак не реагировал. На его голове были надеты большие наушники. Несколько таких же наушников висели на крючках вдоль одной из стен будки.

Солдат снял одни из них, знаком велел Петеру убрать руки от ушей и, разжав тугую стальную дужку, надел на него наушники, прямо поверх пилотки. Мягкие подушки плотно сдавили голову. Звук сразу стал глухим, однако дрожь бетона под ногами и ударные воздушные волны, сотрясавшие стены железной коробки, от этого не ослабели.

Несмотря на атаку советских штурмовиков и рвущуюся над башней шрапнель, пушки Зообункера еще долго не смолкали. Подавив первую цель и обработав снарядами возможные пути отхода «катюш», они перенесли огонь на следующую. По просьбам и приказам, поступавшим из штаба обороны города, зенитчики прикрывали залпами южные подступы к физическому институту кайзера Вильгельма, поддерживали дивизию «Мюнхеберг», оборонявшую аэродром Темпельхоф, накрывали северную границу Тиргартена, к которой уже прорвалась 3-я ударная армия противника.

Длинные дымящиеся гильзы 127-мм снарядов проваливались в специальные шахты и с высоты более сорока метров падали в приемные бункеры подвала. Навстречу им по восьми элеваторам наверх ползли новые сотни снарядов. Когда появлялись самолеты, со всех углов башни к ним устремлялись трассирующие пунктиры от счетверенных зенитных автоматов.

Над большой картой Берлина, расстеленной на столе поста управления огнем, склонились два человека. Гром здесь стоял ничуть не меньший, чем наверху. Сверяясь со своими блокнотами и таблицами стрельбы, эти люди передавали наверх начальные установки прицельных приспособлений по новым целям. Карта города, расчерченная на девять зон обороны, была вся испещрена карандашными надписями и условными значками. Их постоянно стирали, заменяя новыми, пытаясь обозначить таким образом положения войск. Разрозненные части дивизий «Курмарк» и «Мюнхеберг», остатки эсэсовских полков «Дания» и «Норвегия» из 11-й дивизии «Норд-ланд», последние крохи французской «Шарлемани» — все это смешалось в невообразимую кашу с подразделениями вермахта, Фольксштурма, Гитлерюгенда и полиции. Во многих местах после удаления старой надписи ставился знак «?», поскольку было непонятно, какая часть теперь занимает эту улицу, площадь или дом.

Особое внимание уделялось мостам. На основании телефонных сообщений мосты обводились синим или красным овалом в зависимости от того, в чьих руках они находились. Часто они были ничейными, часто было непонятно, цел ли данный мост или уже разрушен. В последнем случае в этом месте на карте ставился крест. Скоро таким образом из 248 берлинских мостов 120 оказались зачеркнутыми.