Войска противника обозначались красным цветом. Условными знаками наносились танки, различные типы артиллерии, пехота, кавалерия (в одном месте у города были замечены даже верблюды). Не было никакой разницы, что это за части и как они называются. Со всех сторон в Берлин входили дивизии и армии Чуйкова, Катукова, Рыбалко, Лучинского, принадлежавшие двум соперничающим фронтам маршалов Жукова и Конева.

Когда все стихло, солдат прильнул к смотровой щели, затем снял со своей головы и повесил на крючок наушники, открыл дверь стального убежища и вышел наружу. Петер последовал за ним. Он увидел тянущийся от их башни шлейф белого порохового или кордитового дыма, который ветер медленно сносил в сторону багрового заката. Вся площадка была усеяна мелкими кусками выбитого бетона. Появились санитары и кого-то унесли на носилках. Несколько унтер-офицеров внимательно оглядывали в большие бинокли на штативах горизонты в поисках самолетов. Солдаты, вооружившись метлами, начали подметать бетон. К одному из орудий поднесли небольшой железный ящик и стали менять разбитый шрапнелью или пулей прицел.

Тем временем на востоке и севере погружавшегося в сумерки города продолжала грохотать канонада. Канонада доносилась и с запада, из-за леса, откуда-то из района цитадели Шпандау. На юге, низко над дымящимися кварталами Штеглица и Нойкёльна прошли два десятка штурмовиков. Высоко в небе виднелись разведывательные бипланы.

— Пошли-ка поедим да подыщем тебе место для ночлега. — Петер едва расслышал голос подошедшего брата. — Да сними ты наушники!

Они спустились на один этаж вниз и молча перекусили в гарнизонной столовой. Потом Пауль нашел брату в одном из помещений свободную кровать, показывая на Петера, переговорил с кем-то из офицеров, куда-то сходил и принес ему новенькую куртку из камуфляжной ткани без знаков различия.

— Завтра наденешь.

— А чем я буду здесь заниматься? — спросил Петер, в голове которого все еще стоял гул.

— Будешь наблюдателем. Сегодня как раз ранило одного. Как увидишь, что нас атакует авиация или над нами навешивают шрапнель, сразу прячься в ящик, а лучше спускайся вниз. Кстати, — Пауля осенила другая мысль, — как у тебя с почерком?

— Так себе…

— Ну и не важно. Мой писарь повредил руку, так что заменишь его временно. Бухгалтерия здесь несложная, разберешься быстро. А теперь пошли наверх, покурим.

Проходя мимо одного из открытых окон, Петер впервые осознал всю мощь внешних стен этой башни. Их толщина была никак не меньше двух с половиной метров, так что проем окна более походил на короткий коридор.

— Да, — подтвердил Пауль, — для нас опасно только прямое попадание тяжелой бомбы, а это крайне маловероятно. Что касается артиллерийских снарядов, то эти стены выдержат удары 203-мм русских гаубиц.

Они снова поднялись наверх. К этому времени уже окончательно стемнело, и были хорошо видны многочисленные пожары. Пауль вытащил из какого-то закутка два плетеных кресла-качалки, они поставили их у восточного края площадки и уселись. Из поста управления солдат принес им горячий кофе и печенье. Становилось прохладно, и Пауль попросил принести еще пару шинелей, которыми они укрылись как пледами. Не хватало только пылающего камина и огромного породистого дога у ног на ковре.

Петер остро ощутил весь сюрреализм того зрелища, которое они с братом являли в этот момент. Где-то на западе, в лесах, возможно всего в нескольких километрах за их спинами, 12-я армия Венка, пытаясь выполнить приказ, прорывалась к Берлину. В другой стороне погибала, превращаясь в ничто, 9-я армия Буссе. Отважный Хейнрици, падая с ног от усталости, носился по разметанным позициям своей армейской группировки «Висла», в надежде остановить бегущих и призвать их исполнить свой долг до конца. Нет, не перед фюрером, которого все эти генералы презирали за неспособность признать поражение и остановить то, что уже перестало быть войной, став избиением упавшего на колени. Они еще надеялись, что те несколько дней, которые остатки их дивизий смогут удержаться на позициях, спасут гражданское население, убедят обезумевших главарей рейха капитулировать до того, как враг ворвется в столицу.

Вокруг башни взлетали разноцветные ракеты, метались по небу лучи своих и вражеских зенитных прожекторов, вспыхивали зарницы за кромками дальних лесов Снизу доносились крики и плач забытых в своих клетках и давно не кормленных животных. Как два Нерона, братья Кристиан, прихлебывая горячий кофе, наблюдали за всем происходящим вокруг.

— Когда перестают тушить пожары, наступает тот момент, который можно считать смертью города, — пуская сигаретный дым, говорил Пауль. — Войска рассматривают свои дома и улицы уже просто как пересеченную местность. Они не защищают их от противника, а, прикрываясь ими, защищают лишь свои позиции и самих себя.

«О чем он говорит? — думал Петер, — Как можно равнодушно рассуждать о позициях и какой-то там местности, когда перед тобою дымящиеся развалины Кроль-оперы? Когда ты знаешь, что там внизу, в кромешной темноте станций метро и тоннелей, без воды и воздуха ждут своего часа десятки тысяч детей, которых угораздило родиться в столице Великого Германского рейха? Когда ты прекрасно понимаешь, что эта башня — последнее место твоего земного пристанища? Как все же легче было бы погибать где-нибудь в поле в окопах! Не видеть всего этого, не слышать неестественного крика голодных обезумевших животных и птиц, обреченных вместе с людьми на смерть!»

Петер взял в руку пряжку поясного ремня, который незадолго до этого снял и повесил на ручку кресла. «С нами Бог», — прочел он полукруглую надпись над орлом. Какая ложь! Сколько жизней погублено под красивыми знаменами лжи, увенчанными орлами и обшитыми золотой бахромой! И этот девиз, и этот несуществующий орел с таммированным крестом в когтях — все ложь, выдуманная одними и подхваченная миллионами других. Теперь все это полыхает там, в одном костре вместе с Берлином. Там и «Майн кампф», выведенный арийскими каллиграфами на телячьей коже, и расовые теории Розенберга, и фанатичные речи Геббельса. Все то, что они назвали учением и объявили борьбой. И Бог, которого эти самонадеянные глупцы посчитали своим сообщником, даже не смотрит на этот костер.

Петеру вдруг почудилось, что он видит Эрну. Она где-то здесь, в Берлине, совсем недалеко. Вот он слышит ее голос и, повернувшись, пытается рассмотреть, кто это идет к нему.

Она! Она идет мимо задравшей вверх свой огромный ствол пушки Эрна снимает платок и встряхивает головой. Но ее роскошных волос нет. Короткие неровные слипшиеся пряди, худая шея, наполненные слезами большие темные глаза. У нее забирают платок и, взяв за локти, подводят к тому, что только что было пушкой Теперь это большая гильотина. Петер в отчаянии поворачивает голову и в соседнем кресле видит мертвеца в красной мантии…

— Эй, ты спишь? — Пауль стоял рядом и тормошил его за плечо. — Отправляйся-ка вниз. Спроси там у кого-нибудь вату, заткни хорошенько уши и накройся сверху подушкой. Похоже, скоро мы начнем стрелять.

Петер спустился в казарму, с трудом нашел свою кровать и, сняв только обувь, повалился поверх одеяла.

Вторник двадцать четвертого апреля подходил к концу.

Утром на следующий день два верхних этажа башни обсуждали новость: Герман Геринг — командующий люфтваффе — снят по приказу Гитлера со всех должностей и вроде бы даже арестован. Вместо него назначен генерал-фельдмаршал фон Грейм. При всем уважении к этому человеку и при всех провалах и неудачах «толстого Геринга» это известие, пришедшее одновременно из штаба генерала Вейдлинга и из других мест, не добавило оптимизма защитникам форта.

— Это последняя стадия, — сказал Пауль, когда они с Петером курили на верхней площадке. — Сейчас начнется обвал перестановок, смещений и арестов.

Разминая сигарету, к ним подошел Ганс Кюстер.

— Слыхали новость? Поговаривают, что штаб люфтваффе не подчинится фон Грейму. Говорят также, он серьезно ранен и его вывезли из Берлина на носилках.