А еще через несколько дней Мюнхен содрогнулся от взрыва. Сам взрыв, впрочем, мало кто услышал тогда о нем узнали только на следующий день, девятого ноября. И для многих это стало потрясением. Ведь произошел он не где-нибудь, а в подвале «Бюргербройкеллер» — самой знаменитой пивной во всем мире.

Восьмого числа, как обычно накануне ноябрьского партийного праздника, Гитлер выступил там с речью перед «старыми бойцами». Как сам он рассказывал позже, некий внутренний голос призвал его немедленно вернуться в Берлин, хотя у него не было там срочных дел. Поэтому, и учитывая военное положение, он начал свое выступление на час раньше, да еще и сократил его на полчаса. Когда он был уже на вокзале, в пивной взорвалась бомба с часовым механизмом. Погибло восемь «бойцов» и официантка, шестьдесят человек были ранены.

— Боже, что стало бы с нами, если бы этому сумасшедшему удалось убить нашего Адольфа, — причитал в университете Август Бенезер, и его страх тогда искренне разделяли многие.

«Сумасшедшим» оказался некий столяр, в одиночку облапошивший полицию, гестапо, СД и личную охрану фюрера из Лейбштандарта. Еженощно в течение месяца он тайком ковырял колонну в главном зале пивной, возле которой к ноябрю устанавливали трибуну для Гитлера. Он лично сконструировал бомбу, и она взорвалась точно в срок в самой середине планируемой речи. От неминуемой смерти фюрера спасло только его собственное предчувствие.

— Его и всех нас спасла Дева Мария, — сказала в один из тех дней Эрна, вернувшись из клиники.

Вангеры никогда не были набожными и, за редким исключением, даже не посещали церковь. Правда, когда в школах Германии началась настоящая битва родителей с директорами, навязывающими занятия по идеологии взамен традиционных религиозных, Элеонора Вангер отстояла право своей дочери продолжить посещение последних. На какие только ухищрения не шли в те два предвоенных года директора и партийные администрации города и районов, чтобы принудить родителей отказаться от предконфирмационных занятий с их детьми в младших классах и последующего христианского воспитания в старших. Детей в наказание заставляли писать труднейшие диктанты, в которых вместо допустимых трех ошибок они делали от семи до сорока трех. Им угрожали чтением Библии до посинения, стремясь таким образом внушить отвращение к Священной истории. Их родителей вызывали на бесконечные родительские собрания, угрожали неприятностями на работе. Иногда собирали одних лишь отцов, как более покладистых, и те ставили свои подписи в необходимых заявлениях. Но на следующий день пришедшие в школу матери требовали отзыва этих подписей, устраивая бурные сцены протеста, когда приходилось прибегать даже к помощи полиции. Иногда школьное руководство рассылало родителям письма следующего содержания: «Вашего ребенка планируется послать в оздоровительный лагерь (разумеется, в прекрасное место). Эта поездка будет зависеть от того, разделяете ли вы мировоззрение фюрера и готовы ли включить своего ребенка в программу идеологического обучения». В ответ матери собирались вместе и сочиняли коллективное послание министру образования с текстом вроде такого: «В течение последнего времени наши дети подвергаются давлению со стороны учителей… Мы решительно отвергаем это насилие и требуем полной свободы вероисповедания, обещанной нам фюрером, Хайль Гитлер!» В итоге, осознав, что немецкий народ не желает на данном этапе отрекаться от Бога, идеологи отступились и кампания принуждения утихла. Женщины пока отстояли своих детей. Пока потому, что Гитлер недаром сказал однажды: «Вы скоро умрете, и ваши дети все равно будут принадлежать нам!»

Тем не менее сообщение дочери, вернее его тон, в котором чувствовался какой-то подвох, насторожило ее мать.

— С чего ты это взяла?

— Сегодня к нам приехал какой-то священник из Берлина — я так толком и не поняла, пастор он или капеллан, — и всех собрали на лекцию. Он рассказывал о божественном предназначении фюрера и о Новой церкви.

— О Новой церкви?

— Да. — Эрна, вспоминая, наморщила лоб и закатила глаза. — О «Национальной церкви Германского рейха». Вот!

— Готфрид, ты слыхал о такой? — обратилась фрау Вангер к мужу, выходящему из своего кабинета с огромной книгой в руках.

— О «Национальной церкви»? Так, краем уха. А что?

— А то, что в нашем городе об этом читают лекции, — буркнула она, недовольная оторванностью своего супруга от реалий действительности. — Так что там с этой церковью, Эрна?

— Мама, он так много говорил…

— Тем более. Значит, хоть что-то ты должна была запомнить.

Эрна снова наморщила лоб и надула щеки.

— Что-то там про алтари, из которых надо убрать распятия, Библию и вынести вон статуи всех святых…

— Убрать Библию? Это что-то новенькое!

— Да, он сказал, что Библию должна заменить «Майн кампф» — самая священная книга для нас, немцев, а значит, и для Бога. А еще там должен быть меч.

При этих словах уже и профессор Вангер стоял, опустив фолиант, и с интересом смотрел на дочь.

— Меч? Где?

— Ну, в алтаре. — Видя, что ее родители сущие невежды в вопросах современной религии, Эрна добавила: — А еще они снимут со всех церквей кресты и заменят их хакенкройцерами!

Работа юных сиделок, отбывающих повинность в учреждениях здравоохранения, не была делом формальным. Их нагружали по полной программе, так что по вечерам Эрна едва добиралась до дому. Пациентами Фрауенклиники были в основном пожилые люди, и характер многих из них оставлял желать лучшего. С утра до вечера приходилось перестилать их кровати, таскать тяжелые тюки белья в прачечную, кормить с ложечки немощных, выслушивая их претензии, и стоически сносить издержки старческого маразма. И все это под строгим надзором придирчивой гауптхельферины, постоянно грозящей пожаловаться их руководителю из Имперской трудовой службы.

— Лучше бы я поехала на какую-нибудь ферму доить коров, — жаловалась Эрна родителям. — Меня уже тошнит от грязных простыней и вечно недовольных стариканов.

— Зато ты здесь под присмотром фрау Штрайтер, — отвечала ей мать, имея в виду ту самую гауптхельферину, — а на этих фермах мы уже знаем, что случается.

— Ну и что же?

— Не прикидывайся. Пара девиц, между прочим, из вашей же школы, вон уже ходит с колясочками после Прошлогодней летней отработки.

— Да? А я тут при чем?

Весной сорокового года Эрна предоставила все необходимые документы, включая справку об отработке трудовой повинности и письменное заверение о своем истинно арийском происхождении, и на основании аттестата о среднем образовании была зачислена на биологический факультет университета.

Примерно в это же время Вангеры узнали, что Мартин все-таки участвовал в Польской кампании. Их дивизия наступала из Чехословакии в составе 14-й армии группы армий «Юг» на Лемберг. Они шли в Галицию через горные перевалы Восточных Бескид, прикрывая разрыв между 1-й и 2-й горными дивизиями XVIII корпуса. В сражениях Мартину побывать не пришлось. В трудных боях Лемберг взяли егеря 1-й дивизии и вскоре, испытав понятное разочарование, отдали его частям Красной Армии, пришедшим в Польшу с востока.

Потом дивизию генерала Дитля перебросили на Западный фронт против Франции, и Мартин принял участие в «Сидячей войне». В марте их отвели в глубь Германии и стали готовить к операции, о которой знали тогда лишь несколько человек, включая Гитлера.

Очередной римский сон профессора Вангера был ночным.

Он стоял на Остийской дороге. В нескольких милях впереди угадывались очертания Авентинского холма, за которым дальше на север лежал и весь город. В громадном черном небе сверкали знакомые созвездия. Чуть левее Большая Медведица, а где-то над самым Капитолием — центр звездного мира, Полярная звезда.

Было тихо, только юго-восточный морской бриз шевелил вершинами кипарисов. Он принес прохладу и запах лимонных рощ, тянувшихся вдоль Виа Аппиа до самой Таррацины. Слева, там, где в окружении звезд, поблекших от ее яркого сияния, висела низкая полная луна, слышался плеск речной волны. Элианий сошел с дороги и стал спускаться к реке.