Напротив Мартина сидел запахнувшийся в русский полушубок майор. По выглядывавшему из-под овчины краешку малиновых лампасов и такого же цвета подбою погон было видно, что майор из Генерального штаба. Рядим с ним притулились два трудовика из Имперской трудовой службы. Их отличали форменные кепи со значками в виде лопаты и колосьев пшеницы. Эти, как узнал Мартин еще на аэродроме, везли кучу ящиков с теодолитами, нивелирами, отбойными молотками и прочим строительным инструментом. Остальное пространство тесного салона заполняли большие тюки с зимними рабочими комбинезонами для личного состава РАД. Иногда из пилотской кабины появлялся бортмеханик и с озабоченным видом протискивался в хвост самолета. Возможно, ему не нравилась центровка летательного аппарата, нарушенная наспех загруженными ящиками, возможно — что-то другое.

Когда они пересекли широкую ленту Дона, бортмеханик сказал, что пройдено чуть больше половины пути. Осталось минут двадцать — двадцать пять, и они в гостях у союзников — 4-й румынской армии. Внизу долго вилась какая-то речушка, потом она ушла в сторону, и снова ничто не нарушало однообразие заснеженной степи.

Неожиданно левый мотор, как раз тот, что был со стороны Мартина, начал давать перебои. Минуту все сидели, напряженно прислушиваясь. Потом тарахтенье на левом крыле вовсе прекратилось. Только надрывный гул справа. Все тут же ощутили, что проваливаются вниз. Под ложечкой засосало. Мартин прильнул к иллюминатору и увидел нечто очень неприятное: как неестественна и страшна отделенная от человеческого тела голова, так неестествен и страшен вид остановившегося пропеллера летящего самолета. Четырехлопастный винт только лениво поворачивался под напором встречного ледяного ветра, став тормозом вместо тянущей силы.

Все разом заговорили и закрутили головами. Мотор слева заработал — все замолчали. Он снова смолк, и майор, привстав, уже собирался направиться в кабину пилотов. Его опередил выглянувший оттуда механик.

— Идем на вынужденную! Держитесь как можно крепче за что можете!

Мартин снова посмотрел за борт. Они быстро снижались. Вот уже скользят по самому верху рваного серого покрывала, вот резко потемнело — вошли в облако, и тут же открылась земля, да так близко, что Мартин отпрянул от иллюминатора. На него стремительно неслись верхушки деревьев.

Он вскочил и стал расшвыривать тюки с комбинезонами по тесному салону, стараясь навалить груду возле кабины летчиков. Один из трудовиков, тот, что был помоложе и сообразительнее, бросился ему помогать.

— Сбрасывай верхние ящики в хвост! — крикнул ему Мартин, — Иначе они переломают нам все кости!

Он выхватил нож и стал резать растяжки верхнего яруса коробок. Их все равно порвет при ударе. Ящики же нижнего ряда упирались в какой-то выступ в полу, и была надежда, что они удержатся на месте.

— Там же оптика! — закричал арбайтсфюрер, когда самый верхний ящик с грохотом полетел на пол, но к ним уже подключились ветеринар с генштабистом.

В этот момент что-то ударило по днищу фюзеляжа. Потом еще раз, да с такой силой, что все попадали с ног. Срубая деревья откуда-то взявшегося под ними леса, самолет усилиями пилотов несколько выровнялся, хотя его падение не остановилось. Неожиданно заработал левый двигатель. Рискуя снова заглушить его, летчики дали форсаж, и аэроплан, получив дополнительную тягу, оперся на плотные струи воздушного потока. Замелькали последние деревья, за ними торчащие из снега кусты…

Пролетев по березняку и изрубленным винтами кустам лесной опушки и пропахав еще двести или триста метров земли, машина замерла, уперевшись обоими крыльями в деревья. Двигатели заглохли. Наступила почти полная тишина, нарушаемая только легким потрескиванием фюзеляжных шпангоутов.

Мартин почувствовал, как по нему, яростно брыкая ногами, кто-то ползет. Он лежал в груде тюков, перемешанных с человеческими телами. Освещение погасло, только с одной стороны просматривались синевато-серые пятна иллюминаторов.

— Эй, кто там живой? — услыхал он голос майора, уже пробравшегося к двери.

Куча-мала зашевелилась, Еще не веря в спасение, люди стали выбираться из общей свалки. Отключившийся скорее от страха, чем от удара, ветеринар вдруг пришел в себя и в панике, не понимая, что произошло и где он, начал вопить что-то нечленораздельное.

— Вы ранены, Клеффель? — разглядев его в темноте, крикнул Мартин и ухватил за ногу. — Перестаньте орать, черт бы вас побрал!

— Что с нами? Вангер, где ты? Мы разбились?

Через десять минут все пассажиры стояли по колено в припорошенной снегом сухой траве, предусмотрительно отойдя подальше от зарывшегося в кусты и мягкий грунт самолета. Они не замечали мороза, постепенно осознавая, что чудом остались живы. В дверях «хейнкеля» появился кто-то из экипажа и замахал рукой. Мартин подбежал помочь. Скоро выяснилось, что оба летчика сильно пострадали: один разбил лицо, другой, похоже, сломал ногу и ребра. Оба, вполне вероятно, получили внутренние повреждения. Только механик отделался ушибами. Мартин с помощью его и молодого радовца перевязал раненых.

— Ну и где мы, черт бы побрал эту авиацию? Нас что, сбили? Мы же летели далеко в стороне от фронта! — окончательно пришел в себя майор. — Я вас спрашиваю! — Он обращался к бортмеханику.

— Отказал двигатель. Скорее всего перемерз или лопнул топливопровод, — оправдывался тот. — Мы потеряли треть самолетов из-за плохих взлетных полос и ранних морозов. К тому же нас еще не перевели на зимнее топливо.

Майор с досадой махнул рукой.

— Но хоть где мы, вы можете сказать? Я надеюсь, мы на нашей стороне?

— Разумеется. Сейчас я схожу за картой и компасом.

Механик отстегнул от куртки фонарик и направился к самолету. Штабист достал сигареты. Его руки все еще мелко тряслись. Взглянув на Мартина, он вдруг подошел к нему и протянул пачку.

— Благодарю, — отказался тот.

— Не курите? Правильно. Я тоже хотел бросить с сегодняшнего утра, да уж теперь увольте. — Майор все более осознавал, какое ему вместе со всеми привалило счастье, и не мог сдержать радости. — А ты молодец, лейтенант! Быстро сообразил насчет этих мешков и ящиков. — Он протянул руку. — Рудольф Шлимман.

— Вангер… Мартин, Нам нужно благодарить летчиков, господин майор.

— Летчиков — согласен, но не этого механика… Это ведь его обязанность следить за исправностью самолета. Топливо ему не поменяли… Ну да черт с ним. Что думаешь насчет наших дальнейших действий?

— Думаю, надо развести костер. Иначе мы, и в первую очередь раненые, замерзнем, А с рассветом кому-то надо идти искать своих.

Вернулся механик. Он подошел к майору и посветил на карту фонариком.

— Мы примерно вот здесь. Точнее не скажу. Ближе всего к нам должен быть Кру-гля-ко-во или Ге-не-рало-вс-кий, — с трудом выговорил он названия селений.

— Мы можем сообщить о себе по рации? — спросил майор.

— Бортовая радиостанция разбита.

— Черт! — Майор завертел головой в поисках старшего по чину трудовика. — Послушайте, как вас там… я не разбираюсь в ваших званиях, у вас в ящиках нет радиопередатчика?

— Только телефонные аппараты и кабель, — ответил всё еще ошеломленный арбайтсфюрер.

— Ну да, это как раз то, что нам сейчас нужно, — отвернулся майор, — Ну что, лейтенант, остается и вправду только жечь костер.

— А если мы залетели к русским?

— Чепуха, — майор еще раз попросил посветить на карту, — если мы у Кру-гля-ково, то до русских отсюда не меньше сорока километров, а если у Ге-не-рало-фф-ский — черт бы их побрал с такими названиями, — то и все семьдесят. Мы летели от Боковской сюда по прямой? — вопрос был обращен к механику.

— Да, почти, Могли сбиться только в последние несколько минут, но не намного.

— Тогда нечего опасаться. Вся линия фронта у меня постоянно в голове. Предлагаю разломать ящики и развести огонь. Вот вы… — штабист обратился к трудовику. — Как вас…

— Арбайтсфюрер Раус.

— Как? Раус? Господин Раус, у вас там есть топоры или пилы?