Через два дня, как раз перед вечерней трапезой, Гильяно ушел из монастыря.

Аббат проводил его до ворот, где ждал Пишотта. Он вручил ему на прощанье подарок, статуэтку черной девы Марии, копию той, что принадлежала Марии Ломбарде, матери Гильяно. У Пишотты была американская зеленая спортивная сумка, и Гильяно положил черную деву туда.

Хотя аббат искренне привязался к Гильяно, его привязанность объяснялась и корыстью. Он понимал, что этот парень однажды станет силой, с которой будут считаться на Сицилии. Ну, а Тури Гильяно был полон благодарности. Аббат спас ему жизнь, более того, он многому научил его и был прекрасным собеседником. Аббат разрешил ему даже пользоваться своей библиотекой.

Аббат и Тури Гильяно обнялись.

— Я ваш должник, — сказал Тури. — Вспомните обо мне, если потребуется какая-либо помощь. Что бы вы ни попросили, я сделаю.

Аббат похлопал его по плечу.

— Христианское милосердие не требует оплаты, — сказал он.

Но это была просто затверженная формула… Обещание же Гильяно он запомнит.

Несмотря на протесты Пишотты, Гильяно взвалил спортивную сумку на плечо, и они вышли из монастырских ворот. И ни разу не оглянулись.

С выступа скалы близ вершины Монте д’Оро Гильяно и Пишотта могли наблюдать за городком. Всего в нескольких километрах под ними в домах зажигались огни, сражаясь с наступающей темнотой. Гильяно даже почудилось, что он слышит музыку из громкоговорителей на площади, которые регулярно транслировали передачи из Рима для увеселения горожан, если им вздумалось погулять перед ужином.

Но расстояния в горах обманчивы. Потребовалось бы два часа, чтобы спуститься в Монтелепре, и четыре часа, чтобы вернуться наверх. Гильяно и Пишотта играли здесь еще детьми; они знали каждый камень на этой горе, каждую пещеру и каждый туннель. За краем ближайшей скалы находился грот Бьянка, любимая пещера их детства, размером больше любого дома в Монтелепре.

Аспану хорошо выполнил приказания, подумал Тури Гильяно. В пещере лежали спальные мешки, сковородки, коробки с боеприпасами и мешки с продовольствием и хлебом. Там же находился деревянный ящик с электрическими и керосиновыми фонарями и ножами, несколько канистр с керосином.

— Аспану, — рассмеялся Гильяно, — мы можем поселиться здесь навсегда.

— Лишь на несколько дней, — сказал Аспану. — Сюда перво-наперво сунутся карабинеры, когда снова начнут разыскивать тебя.

— Эти трусы рыскают лишь днем, — ответил Тури. — Ночью мы в безопасности.

Густой покров темноты опустился на горы, но небо было все в звездах, так что они отчетливо могли видеть друг друга. Пишотта открыл спортивную сумку и стал вытаскивать оружие и одежду. Медленно и торжественно Тури Гильяно начал вооружаться. Сняв монашескую сутану, он натянул молескиновые брюки, затем большую куртку из овчины с многочисленными карманами. Два пистолета он заткнул за пояс, а пистолет-автомат сунул под куртку так, чтобы он был прикрыт и в то же время его легко можно было выхватить. Он застегнул на талии пояс с патронами и положил в карманы куртки коробочки с пулями. Пишотта подал ему нож, Гильяно засунул его за голенище — на нем были армейские сапоги. Затем еще один маленький пистолет сунул в плетеную кобуру, подвязанную с внутренней стороны к отвороту куртки. Он тщательно проверил все оружие и боеприпасы.

Ружье он перекинул на ремне через плечо. Наконец он был готов. И улыбнулся Пишотте, у которого была лишь лупара на плече да сзади в футляре нож.

— Я чувствую себя голым, — сказал Пишотта. — Как ты будешь передвигаться со всем этим железом? Ведь если упадешь, я не смогу тебя поднять.

Гильяно продолжал улыбаться той тайной улыбкой ребенка, который считает, что весь мир принадлежит ему.

— Теперь я готов и с семьей увидеться, и встретиться с врагом, — сказал он Пишотте.

И двое молодых людей ступили на длинную извилистую тропу, которая вела с вершины Монте д’Оро вниз, к Монтелепре.

Они шагали под россыпью звезд. Тури Гильяно еще никогда не чувствовал себя так спокойно. Он уже не беспомощен перед лицом случайного врага. Если он силою воли сумел вернуть себя к жизни, силою воли заставил раны затянуться, то он сможет заставить свое тело сделать это снова и снова. Он больше не сомневался, что его ждет великая судьба.

Он никогда не покинет этих гор, этих оливковых деревьев, эту Сицилию. Он никогда больше не будет бедным крестьянским парнем, который боится карабинеров, судей, коррумпированного закона, стирающего человека в порошок.

И вот они уже спустились с гор и вышли к дорогам, которые вели в Монтелепре. Они миновали запертую на замок придорожную часовню девы Марии с младенцем — при лунном свете ее голубые гипсовые одежды переливались подобно морю. Аромат садов наполнял воздух такой сладостью, что у Гильяно чуть не закружилась голова. Он видел, как Пишотта остановился и сорвал дикую грушу, казавшуюся сладкой в ночном воздухе, и почувствовал, как к сердцу прихлынула любовь к другу, который спас ему жизнь, — любовь, уходящая корнями в их общее детство.

Гора плавно перешла в пастбище метров сто шириной. Оно упиралось в задние стены домов на виа Белла. За этими стенами у каждого дома имелся свой огород с помидорами, а в некоторых — одинокое оливковое или лимонное дерево. Калитка в огород Гильяно была не заперта, и двое юношей, тихонько проскользнув в нее, обнаружили, что мать Гильяно ждет их. Она кинулась в объятия Тури, обливаясь слезами…

Было около полуночи, луна светила еще ярко, и они поспешили в дом, чтобы их не увидели соглядатаи. Окна были занавешены, и родственники из обеих семей Гильяно и Пишотты рассыпались вдоль всех улиц, чтобы предупредить о полицейских патрулях. В доме друзья и родственники ждали Гильяно, чтобы отпраздновать его возвращение. На столе стояло угощение, достойное святой Пасхи. В их распоряжении была одна только эта ночь, а потом Тури отправится жить в горы.

Отец обнял Гильяно и одобрительно похлопал по спине. Тут же были две сестры Тури и Гектор Адонис. А также соседка по имени Венера. Вдова лет тридцати пяти. Ее муж был известным бандитом, звали его Канделериа; его предали, и он попал в засаду всего год тому назад. Венера подружилась с матерью Гильяно, и тем не менее Тури удивило ее присутствие в доме. Пригласить ее могла только матушка. На мгновение Тури подумал — зачем?

Они ели, пили и так ухаживали за Тури, словно он вернулся из долгого путешествия в далекие страны. Затем отец захотел посмотреть его рану. Гильяно вытащил рубашку из брюк и продемонстрировал огромный ярко-красный шрам — кожа вокруг него все еще была синей от винтовочного выстрела. Мать запричитала.

— А ты что, хотела бы видеть меня в тюрьме, избитого? — обратился к ней с улыбкой Гильяно.

Хотя знакомая обстановка напоминала счастливые дни детства, он чувствовал, какое огромное расстояние отделяет его от них. Тут были все его любимые блюда — кальмары, макароны под томатным соусом со специями, жареная баранина, большая миска с оливками, овощной салат, политый очищенным, только что отжатым оливковым маслом, бутылки с сицилийским вином в бамбуковой сетке. Все — плоды сицилийской земли. Гектор Адонис развлекал их рассказами о славном прошлом Сицилии. О Гарибальди и его знаменитых краснорубашечниках. О Сицилии порабощенной — сначала Римом, затем маврами, норманнами, французами, немцами и испанцами. Горестная Сицилия! Никогда не была она свободна, люди ее всегда голодны, труд их ничего не стоил, и так легко проливалась здесь кровь.

Поэтому теперь не найти сицилийца, который верил бы правительству, закону, обществу — всем этим институтам, с помощью которых простых сицилийцев испокон веков превращали во вьючных животных. Гильяно слышал эти истории на протяжении многих лет, и они врезались в его память. Но лишь теперь он понял, что может изменить все это.

Он увидел, что Аспану закурил сигарету, когда принесли кофе. Даже во время этой радостной встречи на губах его продолжала играть ироническая улыбка. Гильяно представил себе, что тот думает и что скажет когда-нибудь потом: надо свалять дурака и дать подстрелить себя полицейскому, затем совершить убийство и оказаться вне закона — только тогда дорогие тебе люди проявят свою любовь и будут чтить тебя как святого. И все же Аспану был единственным, с кем что-то связывало Гильяно.