Вот уже год, как черный червь измены точил сердце Аспану Пишотты.

Он был всегда верен своему другу. С детства он привык подчиняться Гильяно, искренне признавая его лидерство. А Гильяно с самого начала существования отряда объявил, что Пишотта командует с ним на равных, в отличие от других, подчинявшихся ему, начальников — Пассатемпо, Террановы, капрала и Андолини. Однако Гильяно был настолько сильной личностью, что о равенстве с ним не могло быть и речи: командовал отрядом он, и Пишотта безоговорочно это принимал.

Гильяно был самым храбрым. В тактике ведения партизанской войны он не имел себе равных, со времен Гарибальди не было такого человека, которого бы так любил сицилийский народ. Идеалист и романтик, он был способен на самую невероятную хитрость, что восхищало сицилийцев. Но у Гильяно были недостатки, и Пишотта пытался их исправить.

Гильяно настаивал, чтобы не меньше половины всей добычи отдавать бедным, а Пишотта говорил ему:

— Либо ты разбогатеешь, либо тебя будут любить. Но неужели ты думаешь, что народ Сицилии встанет под твое знамя в войне против Рима? Никогда. Они будут боготворить тебя, беря у тебя деньги, спрячут, когда тебе негде будет укрыться, никто из них не выдаст тебя. Но революционеров среди них нет.

Пишотта был против того, чтобы полагаться на заверения дона Кроче и христианско-демократической партии. Он был против разгона коммунистической и социалистической организаций Сицилии. Гильяно надеялся, что христианские демократы помилуют их, Пишотта же предупреждал его:

— Никогда они тебе не простят, и дон Кроче не тот человек, чтобы делить с тобой власть. Мы можем покончить с жизнью в горах только за деньги или же так и умрем разбойниками. Не такой уж плохой конец — для меня по крайней мере.

Но Гильяно не слушал его, и Пишотта затаил обиду — тогда-то в нем и зародился тайный червь предательства.

Гильяно всегда верил в лучшее искренно и чисто. Пишотта же смотрел на вещи трезво. Он понял, что с прибытием полковника Луки и его отрядов специального назначения им пришел конец. Сколько бы побед еще они ни одержали, стоит один раз потерпеть поражение — и их ждет смерть. Подобно Оливеру и Роланду, героям легенды про Карла Великого, они ссорились между собой, и Гильяно не желал уступать. А Пишотта уже чувствовал себя как Оливер, тщетно убеждавший Роланда протрубить в рог.

И наконец, когда Гильяно полюбил Юстину и женился на ней, Пишотта понял, что отныне каждый из них пойдет своей дорогой. Гильяно уедет в Америку, у него будет семья. Он же, Пишотта, навсегда останется неприкаянным. Долго он не проживет — пуля или чахотка сделают свое дело. Так уж ему на роду написано. А в Америке ему не прижиться.

Но больше всего тревожило Пишотту то, что любовь и нежность молодой жены странно подействовали на Гильяно: он стал безжалостен, как никогда. Он убивал карабинеров, тогда как раньше брал их в плен. Он казнил Пассатемпо, не успел еще кончиться его медовый месяц. Он был беспощаден ко всем, кого подозревал в доносах. Пишотту мучил страх, что человек, которого он любил и защищал все эти годы, мог повернуться против него. Ведь если Гильяно станут известны некоторые подробности его жизни за последнее время, он прикончит его.

В течение последних трех лет дон Кроче внимательно следил за тем, как складывались отношения между Пишоттой и Гильяно. Только эти двое стояли на пути к осуществлению его имперских планов. Только они мешали ему стать полновластным хозяином Сицилии. Сначала он рассчитывал на то, что сумеет превратить отряд Гильяно в армию «Друзей». С этим он и послал к нему Гектора Адониса. Предложение было вполне определенным. Гильяно станет великим военачальником, дон Кроче — великим государственным деятелем. Но тогда Гильяно пришлось бы склонить перед ним голову, а этого он не пожелал. Он шел своим путем, помогая бедным, стремясь освободить Сицилию и сбросить римское иго. Дон Кроче не мог этого понять.

Между 1943 и 1947 годами звезда Гильяно восходила все выше. К тому времени дону еще не удалось объединить «Друзей» в один мощный кулак. Они не могли так быстро оправиться после потерь, понесенных при фашистском режиме Муссолини. Поэтому, чтобы умерить власть Гильяно, дон Кроче уговорил его пойти на союз с христианско-демократической партией. А тем временем сам заново создавал империю мафии и выжидал. Его первый удар — расстрел манифестантов в проходе Джинестры — был гениально рассчитан: вся вина пала на Гильяно, и никто не мог доказать, что он автор этой затеи. Теперь Гильяно навсегда лишился возможности получить прощение Рима и уже не мог претендовать на то, чтобы править Сицилией. На его репутации героя и защитника бедных лежало несмываемое пятно. А когда Гильяно казнил шестерых главарей, у дона уже не оставалось выбора. «Друзьям друзей» и отряду Гильяно предстояло сразиться не на жизнь, а на смерть.

Поэтому дон Кроче стал внимательнее присматриваться к Пишотте. Пишотта был умен, но, как все молодые люди, недооценивал то зло и страх, что живут в душах даже лучших из людей. К тому же Пишотта не был равнодушен к соблазнам и радостям жизни. Если Гильяно презирал деньги, то Пишотта любил удовольствия, которые они могут доставить. У Гильяно за душой не было ни гроша, хотя он уже мог бы иметь более миллиарда лир. Свою долю награбленного он раздавал бедным и помогал своей семье.

Пишотта же — и это не укрылось от дона Кроче — шил костюмы у лучших портных в Палермо и наведывался к самым дорогим проституткам. Да и родные Пишотты были гораздо лучше обеспечены, чем родные Гильяно. Дон Кроче узнал, что Пишотта держит деньги в банках Палермо под чужими именами; были им приняты и другие меры предосторожности, указывавшие на то, что этот человек не собирался умирать. Например, у него были заготовлены документы на три разных фамилии, а в Трапани хозяина ждал дом. Дон Кроче знал, что все это делается тайком от Гильяно. И вот теперь он с интересом и удовольствием поджидал Пишотту, попросившего о встрече, зная, что двери дома дона Кроче всегда открыты для него. Но дон благоразумно позаботился и о мерах предосторожности. Он окружил себя надежной охраной и предупредил полковника Луку и инспектора Веларди, что если все пройдет как надо, он встретится с ними. Если же окажется, что он ошибся в Пишотте, или выяснится, что это тройная измена — затея, состряпанная Гильяно с целью убить его, дона Кроче, Пишотта найдет здесь свою смерть.

Прежде чем предстать перед доном Кроче, Пишотта добровольно сдал оружие. Ему нечего было бояться, так как за несколько дней до этого он оказал дону неоценимую услугу, предупредив его, что Гильяно собирается напасть на отель.

Двое мужчин остались с глазу на глаз. Слуги дона Кроче заранее накрыли стол, поставили еду и вино, и дон Кроче, как гостеприимный хозяин, наполнил тарелку и стакан Пишотты.

— Кончились добрые времена, — сказал дон Кроче. — Теперь нам обоим, и тебе и мне, надо все очень серьезно взвесить. Настало время принять решение, от которого будет зависеть наша жизнь. Я хочу тебе кое-что сказать и надеюсь, ты готов это выслушать.

— Уж не знаю, в чем ваша беда, — сказал Пишотта. — Но мне надо хорошо соображать, чтоб уцелеть.

— А ты не хочешь уехать из страны? — спросил дон. — Ты мог бы отправиться в Америку вместе с Гильяно. Вино там, правда, не очень хорошее, а оливковое масло больше похоже на воду, и у них там есть электрический стул, да и в правительстве у них народ погрубее нашего будет. Там не покуражишься. Но в целом живется там неплохо.

Пишотта рассмеялся.

— Что я стану делать в Америке? Лучше уж здесь попытать счастья. Как только Гильяно уедет, они не станут охотиться за мной, а горы велики.

— А легкие тебя по-прежнему беспокоят? — участливо спросил дон. — Лекарство ты себе добываешь?

— Да, — ответил Пишотта. — Это не проблема. Вряд ли я когда-нибудь умру из-за легких. — И он ухмыльнулся дону Кроче.

— Давай поговорим как сицилиец с сицилийцем, — серьезно сказал дон Кроче. — В детстве, да и в молодости мы любим своих друзей, прощаем их недостатки и делимся с ними всем, что у нас есть, — это естественно. Каждый день для нас — новая радость, и мы с надеждой, без страха смотрим в будущее. Мир не таит в себе опасности, это счастливое время. Но мы взрослеем, нам самим приходится добывать себе хлеб, и мы уже не заводим с такой легкостью друзей. Мы вынуждены все время быть начеку. Ведь никто из старших о нас больше не заботится, а мы уже не можем довольствоваться нехитрыми детскими радостями. У нас появляется честолюбие — мы хотим стать великими, богатыми, всесильными или хотя бы оградить себя от неудач. Я знаю, как ты любишь Тури Гильяно, но настало время задать себе вопрос — а какова же цена этой любви? И существует ли она вообще после всех этих лет, или о ней осталась только память?