У ворот на часах стоял молодой карабинер, мальчишка не старше восемнадцати лет. Розовые щеки и безволосое лицо свидетельствовало о том, что он из северных провинций Италии; черная форма с белой окантовкой, мешковатая и неухоженная, фуражка, расшитая тесьмой, делали его похожим на марионетку или клоуна. Вопреки уставу во рту у него, юном и очертаниями похожем на лук Купидона, торчала сигарета.

Часовой увидел перед собой неотесанного деревенщину, который посмел отрастить себе элегантные усики.

— Эй ты, увалень, — сказал он грубо, — куда прешь?

Винтовку он с плеча не снял. Пишотта мог запросто перерезать ему глотку.

Вместо этого он постарался придать себе подобострастный вид и не смеяться над этим высокомерным младенцем.

— Пожалуйста, — сказал он, — я хотел бы видеть фельдфебеля. У меня есть кое-какие ценные сведения.

— Можешь сообщить их мне, — сказал часовой.

Тут уж Пишотта не сдержался.

— А ты что, тоже можешь мне заплатить? — язвительно спросил он.

Часовой оцепенел от такого нахальства. Затем сказал презрительно, но уже немного осмотрительнее:

— Я не заплачу и лиры, даже — если ты сообщишь мне о пришествии Христа.

Пишотта усмехнулся:

— Кое-что получше. Я знаю, где снова появился Тури Гильяно, тот, который расквасил вам носы.

— С каких это пор сицилиец помогает правосудию в этой чертовой стране? — подозрительно спросил часовой.

Пишотта подошел поближе.

— A y меня есть мечта, — сказал он. — Подал заявление в карабинеры. В следующем месяце поеду в Палермо на экзамены. Кто знает, может, мы скоро будем носить одну и ту же форму.

Часовой посмотрел на Пишотту более дружелюбно и заинтересованно. Действительно, многие сицилийцы стали полицейскими. Спасение от бедности, маленький кусочек власти…

Популярная шутка гласила, что сицилийцы становятся либо уголовниками, либо полицейскими. Но обе стороны одинаково вредят друг другу.

— Хорошенько сначала подумай, — сказал часовой, не желая допускать всякого к лакомому куску. — Жалованье маленькое, и мы все умерли бы с голоду, если бы не брали взяток с контрабандистов. Только на этой недели этот чертов Гильяно убил двоих из наших казарм, моих приятелей. А какие наглецы ваши крестьяне — даже к парикмахеру в городе дороги не покажут.

— Мы их научим хорошим манерам с помощью bastinado, — весело сказал Пишотта.

И с самым естественным видом, словно они уже стали товарищами по оружию, спросил:

— У тебя не найдется сигареты?

К радости Пишотты, благодушное настроение часового тотчас улетучилось. Он вспылил.

— Тебе сигарету? — скептически спросил он. — С какой это стати, черт побери, я должен давать куску сицилийского дерьма сигарету? — И часовой наконец скинул с плеча винтовку.

На какое-то мгновенье Пишотта почувствовал прилив дикого желания броситься и перерезать часовому глотку.

— А с той, что я могу сказать, где найти Гильяно, — заявил он. — Твои товарищи, обыскивающие горы, чересчур глупы, им и ящерицы не найти.

Часовой несколько растерялся. Такая наглость смущала его, да и сведения предлагались такие, что лучше проконсультироваться у начальства. Он почувствовал, что этот парень слишком скользкий и может доставить ему неприятности. Солдат открыл ворота и винтовкой показал Пишотте, что он может войти. Сам он стоял спиной к улице. В этот момент Гильяно, находившийся метрах в ста оттуда, стегнул мула и двинулся в своей повозке по булыжной мостовой к воротам.

Территория казарм Беллампо занимала четыре акра. На ней стояло большое административное Г-образное здание, в крыле которого находились тюремные камеры. Позади были жилые казармы для карабинеров, достаточно большие, чтобы разместить сотню солдат, со специально отгороженной секцией — личными апартаментами фельдфебеля. Справа был гараж для машин, который раньше служил амбаром и частично так и остался им, поскольку при отделении находилось стадо мулов и ослов для передвижения по горам, где машины были бесполезны.

Сзади, в глубине, стоял сарай для боеприпасов и продовольствия из рифленой стали. Всю территорию отгораживал высокий забор из колючей проволоки с двумя вышками для часовых, но они уже много месяцев пустовали. Казармы были построены при Муссолини, а затем расширены для войны против мафии.

Войдя в ворота, Пишотта огляделся — нет ли признаков опасности. Вышки — пусты, часовых нигде не видно. Все это походило на мирную заброшенную ферму. В гараже машин не было; машин вообще нигде не было заметно, что удивило его и заставило с беспокойством подумать, не вернется ли вскоре одна из них. До чего же глуп этот фельдфебель, оставивший гарнизон без автомобиля. Надо предупредить Тури, что к ним могут прибыть неожиданные визитеры.

В сопровождении молодого часового Пишотта вошел в широкие двери административного здания. Он попал в огромную комнату с вентиляторами на потолке. Жару они отнюдь не уменьшали. В комнате господствовал стоявший на возвышении стол. Вдоль стен за перилами располагались столы поменьше для чиновников и деревянные скамьи. Кругом было пусто, только за столом на возвышении сидел карабинер-капрал, человек совсем другого склада, чем юный часовой. Изысканно выгравированная золотистая табличка на столе возвещала: «Капрал Канио Сильвестро». У него был массивный торс — огромные плечи и толстая, прямая, как колонна, шея, увенчанная огромной, точно валун, головой. Розовый шрам — блестящая, вздувшаяся мертвая ткань — был словно наклеен от уха до твердого, будто каменного подбородка. Длинные густые усы простирались над ртом, как два черных крыла.

На рукаве Сильвестро были нашиты капральские полоски, за поясом — огромный пистолет, и самое скверное — он рассматривал Пишотту с чрезвычайным подозрением и недоверием, пока часовой рассказывал, в чем дело. Когда капрал заговорил, по акценту стало ясно, что он — сицилиец.

— Дерьмо ты трепливое, — сказал он Пишотте.

Но тут под окнами послышался голос Гильяно:

— Эй вы, карабинеры, вина не хотите? Да или нет?

Пишотта пришел в восторг: тон у Гильяно был грубый, и он так произносил слова, что никто ничего не смог бы разобрать, за исключением жителей этой провинции, да и выбор слов был типичен для преуспевающего крестьянина. Капрал зарычал от раздражения:

— Боже мой, чего орет этот парень? — и большими шагами вышел из помещения.

Часовой и Пишотта последовали за ним.

Раскрашенная повозка и белый мул стояли у ворот. Голый до пояса, с вспотевшей широкой грудью. Тури Гильяно раскачивал бутыль с вином. По лицу расплылась широкая идиотская улыбка. Вид его не вызывал никаких подозрений. Оружия при нем ясно не было, он был пьян и изъяснялся на самом примитивном диалекте Сицилии. Рука капрала выпустила пистолет, часовой опустил винтовку. Пишотта шагнул назад, готовый вытащить пистолет из-под куртки.

— У меня полная телега вина для вас, — снова заорал Гильяно. И высморкался с помощью пальцев.

— Кто заказывал вино? — спросил капрал. Но он уже шел к воротам, и Гильяно знал, что сейчас широко раскроет их, чтобы пропустить повозку.

— Отец велел мне отвезти его фельдфебелю, — сказал Гильяно, подмигивая.

Капрал уставился на Гильяно. Вино, безусловно, было подарком от какого-то крестьянина за право немного баловаться контрабандой. Капрал не без удивления подумал, что, как настоящий сицилиец, отец должен был бы сам привезти вино, дабы знали, кого благодарить за подарок. Но затем он пожал плечами.

— Разгружай товар и неси в казармы.

— Только не я, я не буду.

И снова капрала кольнуло сомнение. Какой-то инстинкт предупреждал его. Поняв это, Гильяно слез с повозки — так, чтобы легче можно было вытащить спрятанную лупару, и, подняв бутыль с вином в бамбуковой оплетке, сказал:

— У меня для вас двадцать таких красоток.

Капрал рявкнул в сторону казарм, и оттуда выбежали двое молодых карабинеров в расстегнутых куртках и без фуражек. Они были без оружия. Стоя на повозке, Гильяно передавал им бутыли с вином. Одну бутыль он сунул часовому с винтовкой — тот попытался было отказаться.