Сильвио Ферра объединил тех, кто не желал больше продавать свою рабочую силу на аукционе, где работу получали за самую низкую плату. Он установил твердый поденный тариф, и помещикам ничего не оставалось, как смириться: уж лучше заплатить, чем видеть, как у тебя на глазах гниют злаки, оливки и виноград. Но Сильвио Ферра был обречен.

Он остался жив только благодаря покровительству Тури Гильяно. Только это останавливало дона Кроче. Сильвио Ферра родился в Монтелепре. С молодых лет было ясно, что он за человек. Тури Гильяно безмерно им восхищался, хотя из-за разницы в возрасте (Гильяно был моложе на четыре года) и из-за того, что Сильвио ушел на фронт, они не стали близкими друзьями. Сильвио вернулся героем, с орденами и медалями. Он познакомился с девушкой из Сан-Джузеппе-Ято, женился и перебрался туда. Сильвио Ферра становился заметной политической фигурой, и Гильяно предупредил всех, кого надо было, что этот человек — его друг, несмотря на разницу в их убеждениях. Поэтому, начав свою кампанию по «воспитанию» избирателей, он отдал приказ не предпринимать никаких действий против Сан-Джузеппе-Ято и, в частности, против Сильвио Ферры.

Узнав об этом, Ферра послал Гильяно благодарственное письмо и написал, что готов служить ему в любое время. Письмо было передано через родителей Ферры, которые по-прежнему жили в Монтелепре с другими детьми. Одна из их дочерей, пятнадцатилетняя Юстина, и принесла письмо матери Гильяно. Но в тот момент дома оказался Гильяно, так что письмо попало прямо ему в руки. Почти все сицилийские девушки в пятнадцать лет — это уже развитые женщины, и ничего удивительного в том, что Юстина без памяти влюбилась в Тури. Его сила и кошачья грация так поразили ее, что она уставилась на него и не в силах была оторваться.

Тури Гильяно, его родители и Венера как раз пили кофе и пригласили девушку к столу. Она отказалась. Никто, кроме Венеры, не заметил, какое впечатление произвел на нее Гильяно и как она хороша. Гильяно не узнал в ней той девочки, которую встретил когда-то на дороге, — она тогда еще плакала, и он дал ей денег.

— Передай брату, что я благодарю его, и скажи, что за отца с матерью пусть не беспокоится, я их не оставлю.

Юстина быстро вышла на улицу и бегом бросилась домой. С того дня все ее мысли были заняты только Тури Гильяно…

Когда Гильяно дал согласие разогнать демонстрацию в проходе Джинестры, он первым делом послал предупреждение Сильвио Ферре, чтобы тот ни в коем случае не принимал участия в первомайской манифестации. Он заверил Ферру, что никто из жителей Сан-Джузеппе-Ято не пострадает, однако сам Сильвио, если он будет по-прежнему агитировать за социалистов, может оказаться в опасности, от которой Гильяно уже не сумеет его уберечь. Разумеется, он, Гильяно, никогда ничего дурного ему не сделает, но «Друзья друзей» во что бы то ни стало хотят уничтожить социалистическую партию на Сицилии, и Сильвио Ферра, конечно, окажется в числе первых жертв.

Прочитав записку, Сильвио Ферра решил, что это дон Кроче в очередной раз пытается его запугать. Ну что ж, пусть. Социалистическая партия идет к победе на выборах, и он ни за что на свете не пропустит предстоящего торжества.

Первого мая жители Пьяни-деи-Гречи и Сан-Джузеппе-Ято встали рано утром, чтобы отправиться в долгий путь по горным дорогам к поляне за проходом Джинестры. Впереди шли музыканты, специально приглашенные по случаю праздника из Палермо. Сильвио Ферра, шедший в сопровождении жены и детей во главе колонны из Сан-Джузеппе-Ято, гордо нес огромное красное знамя. Ярко расписанные повозки, запряженные лошадьми в красных султанах и цветных попонах с кистями, были нагружены горшками с едой, большими ящиками со спагетти и огромными деревянными мисками с салатом. Отдельно везли кувшины с вином. Тут была и повозка, где среди льда лежали круги сыра, гигантские копченые колбасы, тесто и небольшие переносные хлебные печи.

На обочине плясали и гоняли футбольный мяч ребятишки. Наездники испытывали своих лошадок перед скачками, которые должны были стать гвоздем послеобеденных состязаний.

Когда колонна под водительством Сильвио Ферры направлялась к узкому проходу Джинестры, с другой дороги появились жители Пьяни-деи-Гречи, неся красные знамена и лозунги социалистической партии. Два людских потока слились воедино — всюду слышались радостные приветствия, шел обмен новостями о последних событиях в двух поселках, строились предположения о том, что сулит победа на выборах и какие еще опасности ждут впереди. И хотя ходили слухи, что сегодняшний день плохо для них кончится, никто не испытывал страха. Рим они презирали, мафию, правда, побаивались, но не настолько, чтобы безропотно повиноваться ей. В конце концов, на последних выборах они бросили вызов и тем и другим, и ничего не произошло.

К полудню на поляне собралось более трех тысяч человек. Женщины растапливали печурки, чтобы вскипятить воду для макарон, ребятишки запускали воздушных змеев, над которыми кружили небольшие красноватые сицилийские ястребы. Сенатор Каузи просматривал конспект своей речи; Сильвио Ферра и группа мужчин из его колонны занимались сооружением помоста, где будут стоять самые уважаемые жители поселков, в том числе и он сам. Его помощники советовали не тянуть — побыстрее представить сенатора, так как дети уже проголодались.

Вдруг с гор раздались как бы легкие хлопки. Наверное, кто-то из детей принес фейерверк, подумал Ферра. И повернулся, чтобы получше разглядеть.

В то утро, только гораздо раньше — еще до того, как взошло расплавленное сицилийское солнце, — из расположения отряда Гильяно высоко в горах над Монтелепре вышли две группы, по двенадцать человек каждая, и направились к проходу Джинестры. Одной группой командовал Пассатемпо, другой — Терранова. У каждой в распоряжении было по тяжелому пулемету. Пассатемпо повел своих людей вверх по склону горы Кумета и, выбрав позицию, сам тщательно проследил за установкой пулемета. Четверых он приставил к нему, а остальным велел рассеяться по склону, чтобы в случае неприятельской атаки прикрыть пулеметчиков винтовками и лупарами.

Терранова и его люди заняли склон горы Пиццута с другой стороны прохода. Позиция была выбрана очень удачно: лежавшие внизу поселки и выжженная солнцем равнина находились прямо под прицелом. Так что если бы карабинеры решили выползти из казарм, им бы не поздоровалось.

С этих двух склонов люди Гильяно наблюдали за тем, как жители Пьяни-деи-Гречи и Сан-Джузеппе-Ято совершали свой долгий путь к гладкой, как плита, поляне. У нескольких человек в колонне шли родственники, но они не испытывали угрызений совести. Ведь Гильяно отдал четкое приказание. Пулеметчики должны стрелять поверх толпы, пока она не рассеется и люди не вернутся назад, в свои поселки. Так что никто не пострадает.

Гильяно собирался лично возглавить операцию, но за неделю до этого у Аспану Пишотты пошла горлом кровь. Он бегом поднимался в гору к лагерю, когда с ним это случилось. Он вдруг рухнул на землю и камнем покатился вниз. Гильяно, шедший сзади, решил, что его двоюродный братец вздумал дурачиться. Он выставил ногу, чтобы остановить Пишотту, и тут заметил у него на рубашке кровь. Сначала у Гильяно мелькнула мысль, что Пишотту подкосил снайпер, а он просто не слышал выстрела. Он подхватил Пишотту на руки и понес наверх. Пишотта был еще в сознании и все просил: «Спусти меня вниз, спусти меня». И Гильяно понял, что это не пуля. Он знал, как звучит голос человека, когда в него всадили кусок свинца, Аспану же говорил по-другому, как человек, измученный тяжким внутренним недугом.

Пишотту уложили на носилки, и десять членов отряда во главе с Гильяно доставили его к врачу в Монреале. Врач этот частенько лечил их от пулевых ран, и на его молчание можно было положиться. Однако же он счел нужным доложить о болезни Пишотты дону Кроче, как, впрочем, докладывал обо всем остальном, что делал для Гильяно. Доктор очень надеялся возглавить клинику в Палермо и прекрасно понимал, что без благословения дона Кроче это невозможно.