Как-то жарким июльским утром О'Салливан Бир появился в заброшенной лавке Хадж Гаруна и обнаружил, что старик, съежившись от страха, прячется в уголке за древним турецким сейфом. Лицо заливали слезы из запорошенных ржавчиной глаз. Его колотила крупная дрожь, а во взгляде ирландец прочел полнейшее отчаяние.

Господи, сказал Джо, старина, да возьми себя в руки. Что здесь творится?

Хадж Гарун весь сжался и закрыл голову руками, словно в ожидании удара.

Говори тише, прошептал он, а то они и до тебя доберутся.

Джо с серьезным видом кивнул. Он придвинулся ближе и взял старика за плечи, чтобы унять его дрожь. Склонившись к нему, он тихо спросил:

Ну, так в чем дело?

Голова кружится. Ты же знаешь, что у меня всегда по утрам кружится голова.

Исусе, знаю и не удивляюсь. Ты такого насмотрелся за последние три тысячи лет, что каждое утро, открывая глаза, просто обязан испытывать головокружение, у любого спроси. Новый день всегда проблема, так что все нормально, успокойся и шепни мне, что у нас тут за беда.

Они. Они все еще там.

Все еще где?

В приемной. Как ты сумел мимо них пробраться?

Прошел вдоль стены на цыпочках, притворившись собственной тенью. Сколько, говоришь, их? По меньшей мере дюжина.

Расклад не в нашу пользу. Они вооружены?

Только кинжалами. Копья они оставили в казармах.

Ну, хоть так, по крайней мере. А что это за головорезы?

Возничие, самые отъявленные. Располосуют надвое, не задумываясь.

О'Салливан мягко присвистнул.

Вот проклятые мерзавцы. А откуда явились эти захватчики?

Из Вавилона, но, по-моему, никто из них не состоит на действительной службе в вавилонской армии, разве что сержант. А он, наверное, да, такой спесивый.

Так они не из регулярных войск? Нанялись пограбить, как «черно-пегие»? Самое подлое отребье.

Да, они наемники, варвары, судя по наружности, наездники из персидских степей. А если судить по акценту, мидяне.

Вот как, мидяне? Вот паршивцы. Когда они вломились?

Прошлой ночью, когда я мучился зубами и пытался уснуть. Застали меня врасплох, я не успел ничего сделать, чтобы защититься. Бросили меня сюда и сидят там, пьянствуют, играют на добычу и похваляются своими зверствами. Я ужасно устал, я глаз не сомкнул. Они жрали сырую печень, принесли ее с собой целый мешок.

Вот как. А почему именно этот вид мяса?

Чтобы распалить похоть. Мидяне всегда верили, что печень — обитель полового влечения. Теперь они говорят о трофейных задницах и говорят, что не уйдут, пока я их не обслужу.

Еще бы. Плохо, очень плохо. А что ты должен сделать?

Доставить мальчиков-проституток.

А-а.

Они ужасно ошибаются. Думают, это цирюльня.

Боже, как они ошибаются.

Тише. В Иерусалиме и правда в цирюльнях предоставляли мальчиков, но ведь это было давно?

Более-менее, полагаю, но теперь надо как-то их выпроводить.

Будь осторожен. Не думай, что мидяне будут слушаться доводов рассудка.

Знаю, не будут. Смотри не высовывайся.

О'Салливан уверенно подошел к двери, ведущей в соседнюю комнату, и пощелкал пальцами, чтобы привлечь внимание. Он лихо откозырял.

Сержант. Срочный приказ из штаба. Все увольнения отменяются, возничим приказано немедленно вернуться в казармы. На южном фланге резня, египтяне только что ударили из засады. Что? Да, эскадроны уже строятся. За копья, ребята. Поторопитесь.

Скажи им, что ты пресвитер Иоанн, требовательно прошептал Хадж Гарун из-за турецкого сейфа.

Не надо, не оборачиваясь, шепотом ответил Джо, они уже уходят.

А тот пьяный, что валялся на улице у входа в лавку?

Сержант поднимает его чертовски крепкими пинками. Они уходят, теперь можно не прятаться.

Хадж Гарун выбрался из своего угла, робко, на цыпочках, прокрался в другую комнату и осмотрелся. Потом он подобрался к двери и выглянул на улицу.

Слава богу, ушли. Думаешь, на улице безопасно?

Думаю, да. По дороге сюда я видел, как эта орда выезжала через Яффские ворота.

Хадж Гарун вздохнул, его лицо просветлело.

Чудесно, как мне полегчало, давай прогуляемся. Мне нужен свежий воздух, ночь прошла в кошмарах. Всегда терпеть не мог вавилонян.

Прямо скажем, есть за что. Ну, так какой из множества маршрутов выберем мы сегодня?

Может, на базар? Я еще и пить хочу.

Я тоже. Правильно, пошли на базар.

Они прошли несколько улочек, свернули и очутились на базаре. После освобождения из плена настроение у Хадж Гаруна резко изменилось. Он оживленно болтал, улыбался и размахивал руками, показывая всякие достопримечательности.

Сотни потных покупателей, толкаясь, протискивались мимо прилавков, за которыми торговцы криками привлекали внимание к своему товару. Хадж Гарун рассеянно сгреб с одного из прилавков пригоршню сочного свежего инжира и отсыпал половину О'Салливан Биру. Вскрывая кожуру и поедая содержимое, они медленно двигались в плотной толпе, уворачиваясь от навьюченных осликов и тележек, склоняя головы поближе, чтобы докричаться друг до друга в этом гаме.

Видишь магазин, где продается локва, надрывался Хадж Гарун. Когда-то там было великолепное заведение, лучшее кабаре в Иерусалиме. А заведовал им бывший великий визирь Османской Империи, он объявлял акты и выходил в конце представления на аплодисменты. Интересно, как человек с таких высот может опуститься в жизни до такой жалкой роли.

Да, интересно.

Что?

Сам всегда так думал, рявкнул Джо.

А вот на этом углу в эллинские времена меня оштрафовали за публичную хироманию.

Что это такое?

Ты про человека на углу? Не знаю. То ли обкурился гашишем, то ли впал в религиозный экстаз.

Да нет, я про то, в чем тебя обвиняли греки.

Ах это, смеясь, крикнул Хадж Гарун. Одержимость рукой, но это не то, что ты думаешь. Нельзя было гадать по руке без лицензии, а я был неплохим хиромантом. Видишь вон то здание? Я там когда-то сидел в заточении.

Они шагнули с мостовой в палатку с фруктовыми соками, и Джо заказал два больших стакана. Они стояли, потягивая гранатовый сок и поглядывая на здание, Хадж Гарун предавался воспоминаниям и весело смеялся.

Это было, когда у нас тут разразилась страшная эпидемия сглаза. Вряд ли ты раньше о ней слышал?

Нет, не припоминаю. Когда это было?

В начале ассирийской эпохи. Все горожане почему-то стали бояться дурного глаза. Он мерещился людям повсюду, и никто не осмеливался выходить на улицу. Улицы опустели, лавки закрылись, вся торговля прекратилась. Иерусалим без торговли? Не бывает. Город умирал, и я понял, что пора действовать.

Джо вытер потное лицо и попытался обтереть руку о мокрую рубашку.

Ну, еще бы. И как же надо действовать?

Сперва я пробовал выпекать хлеб.

Неплохо. Хлеб всегда на пользу.

Да, я хотел сделать так. Известно, что половые органы — одна из лучших защит от дурного глаза, они привлекают его внимание и уводят в сторону, не позволяя, таким образом, причинить вред. Ну, я рассудил, что если печь хлеб в форме фаллоса и есть его по всему городу в достаточных количествах, то можно обеспечить надежную защиту, на которую люди всегда могут положиться.

Джо снова вытер лицо. Было ужасно жарко. В мареве безоблачного неба ему привиделась такая картина: он сам крадется по Иерусалиму темной ночью, рисуя на дверях дурной глаз. На следующее утро в городе начинается ассирийская паника, и тут неожиданно появляется он с чудесными буханками хлеба, продает их за бешеные деньги и сколачивает капиталец. Но как уговорить священника-пекаря испечь хлеб такой формы? Сказать ему, что это десница и кулак Божьи? Не пойдет, здесь слишком в ходу выражения о руке Аллаха. Старый францисканец решит, что я уступил басурманам, и откажется растопить свою печь.