Кафе-дискотека было небольшим, уютным и непривычно тихим. Кое-кто сидел за небольшими столиками из сверкающего алмазными искорками стекла, но большая часть посетителей «тряслась» в широких проходах и на танцплощадке. Каждый из танцующих пребывал в мире личных грез, отрезанный от мира круглым шлемом военно-футуристического вида со слепым бельмом непрозрачного стекла вместо забрала. Внутри сложная система оптики, микрофонов, электродов и одорологических капсул транслировала обволакивающую комбинацию музыки, световых образов, настроения. Сознание билось в клетке тщательно подобранной стимуляции, уходя в транс ритмического блаженства. Десятки содрогающихся в молчаливом танце фигур производили странное впечатление, так что многие питали антипатию к таким заведениям. Бес наоборот, ценил специфическую атмосферу немых дискотек, где можно было спокойно говорить, не перекрикивая музон, не щурясь от болезненных вспышек. И притом располагаться на виду, под хорошим светом, что нередко страховало от нежелательного развития событий.

Ждать пришлось недолго. Бес едва успел получить заказ — стакан простой воды с долькой лимона — и сделать пару глотков, когда пришел тот, ради кого наемный боец пожертвовал ранним отходом ко сну накануне трудового дня. Человек сел напротив и без лишних слов представился:

— Я Кадьяк.

— Я Бес, — ответил кибернетик, опытным взглядом оценивая собеседника.

Кадьяк, хоть и носил медвежье прозвище, был худ и высок, будто его растянули в длину без прибавки массы. Костистое лицо с редкой щетиной носило отчетливо индейские черты, так что вольного наемника легко было принять за полукровку из «хунхузов» или коренных жителей Приамурья. Ну, или каким-нибудь латиноамериканцем, на худой конец.

В действительности кибернетический солдат удачи был наполовину канадцем, наполовину итальянцем. Ветеран и герой, он служил в армии, попал в одну из первых настоящих программ хромирования бойцов специального назначения. Кадьяк мог бы сделать отменную карьеру, однако национальная армия не давала ему главного — риск, драйв, победу по желанию, а не по приказу, в установленное командованием время и место. И хороший солдат вышел в непочетную и безденежную отставку, чтобы начать новую жизнь «дикого гуся» на вольном выпасе.

Кадьяк не был ни патологическим убийцей, ни адреналиновым наркоманом, он просто любил противоборство, риск, великолепные переживания на грани жизни и смерти. Наемник не делал из этого секрета, и плевал на то, что думает о его закидонах остальной мир. В силу специфических воззрений круг потенциальных заказчиков солдата оставался ограничен, а расценки умеренны, однако репутация была устойчива, и Кадьяк не бедствовал, настолько, что мог позволить себе роскошь выбирать только интересные контракты. В иных обстоятельствах Бес предпочел бы не связываться с таким человеком, но, увы, это был самый лучший исполнитель, которого мог позволить себе одноглазый боец.

Они посидели в молчании, приглядываясь друг к другу, не особо скрывая любопытство, но и не пялясь в открытую.

— Спрашивай, — сказал приглашенный наемник с усталой миной человека, вынужденного в тысячный раз повторять давно опостылевшее и необходимое действие.

— Что?

— Все спрашивают, — пожал плечами Кадьяк. — Так что решим с этим поскорее.

Его русский был безупречен грамматически, однако легкий акцент чувствовался.

— Э-э-э… Хорошо.

Бесу стало немного не по себе. Он давно привык общаться с людьми оружия и микросхем, не испытывал перед ними никакого пиетета, характерного для обывателей. Но сидящий напротив тощага в не по размеру большом кожаном плаще с поднятым воротником заставлял как-то внутренне поджаться, собраться в готовности к бою. Бес привычно и горько пожалел, что большая часть его электроники либо мертва, либо слабофункциональна.

— Это правда, что ты носишь… — он шевельнул бровями, обозначая выразительный взгляд в сторону пояса Кадьяка.

— Правда.

— «Морские» кольты? — все еще не мог поверить Бес.

— Нет, — терпеливо поправил Кадьяк. — Лондонская модель «карманного» кольта образца восемьсот сорок девятого года. Сорок четвертый калибр, пятизарядные.

— И прямо настоящие реплики? С капсюлями, шомпольным заряжанием?

— Да.

— Но зачем?

Кадьяк улыбнулся, скупо и чуть опустив краешки губ.

— Скажи, у тебя в жизни была самая главная перестрелка? — ответил он вопросом на вопрос.

— Да, — теперь очередь лаконичных ответов перешла к Бесу.

— И как, много патронов истратил?

— Все.

— Кажется, не очень помогло.

— Как сказать, — Бес уже пожалел, что ввязался в скользкий разговор. Были вещи, которые вспоминать категорически не хотелось. От них начинали болеть композированные нервы и старые шрамы. Так же было неприятно видеть, как легко собеседник расшифровал в нем коллегу по боевому хрому, притом увечного.

— Видишь ли, я видел много перестрелок, в некоторых участвовал, — вздохнул Кадьяк. — И глядя на все ретроспективно… — он выговорил непростое слово без малейшей запинки, как урожденный носитель языка. — Понимаю, как многих легко было избежать.

Бес молча отметил сбившийся порядок слов. Похоже, вольный наемник не пользовался кибер-словарями, полагаясь на личное знание языков. Редкость в наши дни.

— Я не убийца. Хотя временами убиваю людей. Я человек, который помогает решить проблемы или не допустить их совсем, — продолжил, меж тем, Кадьяк. — А когда ты занимаешься такими сложными делами, слишком часто можно сорваться. Принять неверное решение. Устроить то, чего потом не поправить.

— И как тебе помогают древние револьверы? — скептически вопросил Бес.

— Эффективно, — чуть шире улыбнулся Кадьяк, с толикой доброжелательного снисхождения, как человек, вынужденный разъяснять очевидное. Он чуть сдвинул полу черного кожаного плаща на магнитных застежках, открывая краешек темно-коричневой рукояти. Проходящая мимо официантка эльфийского вида и бровью не повела.

— Два ствола по пять камор. Заряжание вручную, поршнем, все как положено, с пыжом и салом. Это значит, что перезарядиться в бою не успеть, у меня десять выстрелов, ни одним больше, ни одним меньше.

— Всего десять…

— Именно. Как было дело ни развернулось, я знаю, что выстрелю, самое большее, десять раз. И это удивительно крепко дисциплинирует.

— Да неужели…

— Зря иронизируешь. Когда у тебя мало выстрелов на любую драку, против любой автоматики, ты не можешь позволить себе роскошь силы. Ты будешь стараться до последнего решить вопросы через мир, переговоры. Десять пуль превращают стрелка в хорошего дипломата. А если все же дойдет до кровопролития…

Кадьяк провел большим пальцем в тонкой перчатке из баллистических нитей вдоль деревянной накладки, вытертой частыми прикосновениями.

— Десять пуль. Поневоле станешь палить экономно, целиться лучше. Кроме того, реплики проще провозить через границы и самолетом, их не воспринимают всерьез на фоне современных пушек, — практично заметил Кадьяк. — И видел бы ты, что делает с бронестеклом и прочей арморикой тяжелая круглая пуля. Очищенный в тигле свинец с тремя процентами сурьмы творит чудеса!

Иностранец мечтательно улыбнулся.

— Знаешь, — Бес поднял стакан с подкисленной водой, будто салютуя, — а ты действительно сумасшедший.

— Можно и так сказать, — качнул головой канадо-итальянец, запахивая плащ. — Но что такое нормальность в мире, где капиталисты отстреливают друг друга из армейских винтовок и топят корабли с подлодок? Норма — то, что работает.

— Не поспоришь, — согласился одноглазый.

Действительно — то был объективный факт, подтвержденный практикой — ненормальный любитель «покетных» кольтов давно и вполне успешно занимался своей работой. Какой бы сумасшедшей не была его философия — она работала. Во всяком случае, до сего дня.

— Итого, — Кадьяк положил руки на стол, ладонями по обе стороны от чашки. — Ты убедился, что я настолько безумен, как говорят. Дальше?