Пожары на участке «Правителя» разгоняли ночной мрак желтыми всполохами, искры поднимались к небу как горящий пепел. На соседних островах и башнях загорались прожекторы, предупреждающе мигали красные огни, завывали сирены. Полиция не торопилась к полю боя, зато уже приближались крошечные одно- и двухместные вертолетики гонзагамо, а также управляемые робокамеры новостного телевидения, ведущие прямую трансляцию. Прямо здесь «ковалось» самое яркое медийное событие дня, недели, месяца, возможно и года, наравне с потоплением биотанкера.

Костин бросил машину вперед, к острову, решив поставить между собой и танком башню треста. Несколько секунд каждая сторона решала задачу взаимного перемещения трех тел: корректировщик выходил на позицию для новой атаки, катер спешил к берегу, теряя скорость, «Птеродактиль» взял чуть левее и наоборот, выжал максимум из двух моторов.

— Нет смысла, — почти спокойно произнес Фирсов. — Я его не достану.

Глянцевая тьма волн, бликующих отраженным светом, резко сменилась береговой линией и яркими пожарищами. Кое-кто из персонала все-таки остался жив, внизу угадывалось сметное движение, вертолет даже обстреливали, слабенько и разрозненно, чуть ли не из пистолетов. Похоже, вся оборонительная система была разбита в ноль. Башня возвышалась серой громадой с обильной россыпью черных оспин — следов от крупнокалиберной шрапнели. На макушке темного шпиля, как веселая шапка оранжевого цвета, разгорался очередной пожар, видимо рвануло что-то топливное. Несколько уцелевших каким то чудом габаритных огней судорожно мигали синим и красным.

— Сейчас в «бочку», — выпалил Костин. — Сними его!

Фирсов не тратил время на крик и возражение, хотя был, мягко говоря, в корне не согласен с намерением пилота. Но кто рулит, тот и решает. Фирсов резко выдохнул и одной рукой крепче взялся за рукоять, другой хлопнул по широкой кнопке с кривой подписью «экстр. маневр.». Механизм, упрятанный в спинке операторского кресла, резко подтянул ремни до упора, буквально сковав намертво стрелка и его трон.

«немогунемогунемогу» — и далее нескончаемой чередой бежало по экранчику связи с архитектором. Тело Максима билось в судорогах, Кадьяк прижал упитанного взломщика стальными руками, не давая выброситься из ванны, как рехнувшемуся киту на берег. Брызги гелевой жижи покрывали все вокруг и осели даже на экранах, вызвав дружную ругань Наха и Копыльского. Аппаратура Мохито светилась сплошь красными огнями, показывая неизвестно что, однако явно в закритических параметрах. Шлем на голове архитектора был уже не прохладным, а ледяным, но это не спасало, мозг архитектора балансировал на грани распада белка.

— Сколько вытащили? — быстро и кратко спросил Нах.

— Это тебе не кино, — злобно и так же резко ответил Копыльский, подразумевая, что здесь нет излюбленного фильмоделами циферблата с одной стрелкой и заполняемой шкалой.

Кадьяк навалился всем телом на Мохито, которого скручивали как выжимаемую тряпку неконтролируемые судороги. Разум архитектора или выгорел вместе с нейронными связями, или целиком ушел в невидимую борьбу, выпав из реальности.

— Вы его сейчас потеряете, — четко и профессионально-холодно сообщил наемник. — Либо граф, либо еще немного архива.

«Флибустьеры» переглянулись, молчаливо решая непростую задачу. Насколько еще хватит мозгов архитектора? Каждое мгновение приближает Мохито к инсульту, необратимому распаду мозговой ткани, безумию или смерти. Но каждая секунда — еще немного информации, которая становилась достоянием и капиталом синдиката, залогом будущего успеха. Возможно именно этих частичек рваного, разрозненного кода не хватит для торговли с «Неоглобом». Что полезнее и ценнее? Имеет ли смысл пожертвовать архитектором, который вероятно уже превратился в живой труп… Непростой вопрос.

— Вытаскивай его, — приказал Нах.

Кадьяк воздержался от пожимания плечами, хотя сам бы он, вероятно, оставил все как есть. Одной рукой наемник с силой прижал грудь архитектора, почти утопив того в лохани, а другой нажал кнопку аврального отключения. Каскад программ обрушился в числовую среду сопряженных станций, прерывая все действия, завершая циклы. И вытаскивая программиста из искусственного ада с торможением всего имплантированного хрома. Сейчас шлем превратился в робохирурга, организующего первый этап скоростной нейрофизиологической помощи. Одновременно с этим в одну из самых дорогих и качественных клиник Бомбея ушел запрос на предоставление отдельной палаты и бригады медиков.

— Сбрасывай антенну, — сумрачно приказал Копыльский. Поднимаемся на десять метров и уходим.

— А они? — уточнил Нах на всякий случай, хотя нужды в том не было.

Копыльский ответил красноречивым взглядом, не тратя время на описание того, что исход боя в любом случае решится за считанные минуты, а то и секунды. Если кто-нибудь и окажется в море, тяжеловесная субмарина с неопытным экипажем его не спасет, а под вражеский контрудар подставится. О выживших пусть заботится скорая помощь.

— Уходим, — повторил Копыльский. — Здесь нам делать больше нечего. Парням уже не помочь, они либо вывезут, либо нет.

Фирсов хотел выругаться, но лишь торопливо моргнул, полностью сконцентрировавшись на управлении пушкой. Стрелок понимал, в чем план Костина, и нельзя было даже сказать, что это запредельно сложно, только… не в исполнении двух ветеранов, которым сильно за пятьдесят. Но другого выхода не было, разве что выходить из боя.

Остров закончился, под винтокрылом снова побежали черные волны. Судя по радару автоматик с «Огайо» заходил сверху и сзади, то есть в идеальной позиции для стрельбы. В тот момент, когда винтокрыл, башня и катер оказались на одной линии, Костин вытянул на себя штурвал и дал максимальную тягу.

Считанные секунды назад боевой винтокрыл показал, что такое экстренное торможение, а сейчас наоборот, словно получил мощнейший пинок. Костин рисковал убить форсажем движки, которые за минувшие годы отнюдь не прибавили в гарантийном сроке, но выжал из машины почти семьсот километров в час. «Птеродактиль» рванул вперед и вверх, разворачиваясь, как закрученная пуля, вырвавшаяся из ствола — винтами вниз, брюхом вверх. Брюхом, а также пушкой, которая теперь могла обстреливать верхнюю полусферу.

Желудок одним прыжком оказался у Фирсова где-то в глотке, у корня языка. Предблевотная горечь заполнила рот, а сердце, кажется, споткнулось и пропустило удар. Но все это не имело значения в текущее мгновение. Чтобы постаревший организм и вестибулярный аппарат отреагировали на перегрузки, требовалось время, ничтожно мало, но все же требовалось. И в тот краткий миг между действием и последствиями Фирсов уместил Действие.

Оператор переключился на оптику, установленную непосредственно на пушке. Угол обзора был очень мал, однако, несмотря на переворот «вверх тормашками» и мгновенную смену координат, оператор удержал в голове трехмерную и непрерывно меняющуюся картину. Педали казались тугими, рукояти пульта казались чугунными, в голове стучало от прилившей крови, но Фирсов правильно развернул пушку и почти сразу захватил угловатый силуэт размером не больше ногтя. Первая очередь ушла мимо, совсем рядом с целью, однако в воздушной схватке «почти» не считалось. Вторая попытка, на мгновение оператору показалось, что он попал, и тут в носовой части летающего робота замигала бело-желтая точка.

Время замедлилось. Горечь во рту, звон под черепом, усталость и просто тяжкий груз многих лет, все это было где-то рядом и одновременно в другой вселенной. Тихо-тихо, движениями едва ли не по долям миллиметра старый бюрократ навел прицельную марку на точку, где автоматический враг еще не был, но должен был оказаться через мгновение. Получилось слитное движение, которое захватило целиком «конструкцию», от вращающегося кресла до пальца, нажимающего кнопку. Все сразу, как у фехтовальщика, бросающего тело в глубокий выпад, от пятки толчковой ноги до острия рапиры.