Неделю или две, пока Паффин не усвоил свое имя и не стал отвечать на него робким писком, я держала его в клетке. Когда настало время предоставить ему свободу, мы открыли дверцу клетки, и птенец немедленно вылетел наружу, в сад, где и уселся на дерево. Я позвала его, показывая одновременно кузнечика, зажатого в поднятой вверх руке. Паффин немного подумал и, слетев вниз, без всяких колебаний выхватил кузнечика из моих руку, а, когда был голоден, прилетал, устраивался на перилах веранды и ждал там, чтобы я его накормила.

Паффин не был домашней птицей, возможно потому, что дом считался территорией Грегори. Ночью он спал на дереве, стоящем на лужайке; причем всегда устраивался под густой веткой и, когда засыпал, топорщил перья, а когда просыпался — сразу же летел на веранду и сообщал об этом своим особым, пронзительным писком. Я выходила и кормила его. Радость Паффина при виде меня была безграничной, я нежно гладила его по спинке. Крылья у него трепетали от удовольствия.

Паффин был однолюбом и, кроме меня, ни на кого не обращал внимания. Он все время следил за мной, заглядывал в окна и, если ему казалось, что я иду к задней двери, быстро облетал дом и ожидал меня там. По утрам, когда я рвала в саду цветы, он кружил вокруг и весь трепетал от радости, как только я поворачивалась к нему.

Паффин принимал пищу только из моих рук, что было не очень удобно, и я подумала, что следовало бы попытаться приучить его брать кузнечиков у садовника. С тех пор, стоило мне куда-нибудь выйти, я оставляла для Паффина пищу наколотой на колючки живой изгороди, хорошо укрытую от всевидящего ока Грегори, так что Паффин мог перекусить в любой момент в случае, если почувствует голод.

На первых порах он отказывался брать кузнечиков у садовника, но уже через несколько дней голод преодолел робость. Я почувствовала значительное облегчение, когда Паффин перестал полностью зависеть от меня, и я смогла отлучаться из дома с легким сердцем.

Прежде мы не замечали в саду других пушистых сорокопутов. Паффин же нашел себе подружку и настолько увлекся ею, что постепенно начал все больше и больше дичать. Вскоре он совсем перестал прилетать за пищей. Паффин продолжал жить в саду и иногда, когда я там гуляла, чирикал на дереве рядом, как бы вспоминая о моей роли в его жизни.

В свое рабочее время Грегори Пек трудился столь самозабвенно, что несколько раз был близок к гибели. Так, однажды он вернулся крайне удрученным и без хвоста, а в другой раз упал в горшок с зеленой краской и, перекрасившись, мог бы в течение месяца свести с ума любого орнитолога. Очень часто он появлялся вечь перепачканный различными маслами и смазками, а однажды прилетел таким грязным, что мы отмывали его шампунем. Грегори так отчаянно протестовал против этой операции и выглядел таким несчастным и покорным после нее, что мы, боясь нанести ему непоправимую моральную травму, больше никогда не мыли его. Чтобы Грегори простил нас, потребовалось очень много кузнечиков.

В сухой сезон 1962 года у нас было очень плохо с водой. Ее уровень настолько понизился, что насос уже не смог качать, и пока мы отыскивали другой источник водоснабжения, воду привозили из Вои на специальной машине. Грегори расценил это как новое и страшно увлекательное занятие и эти две изматывающие недели провел, разъезжая туда и обратно, балансируя на крыле кабины грузовика. Наше положение с водой облегчилось, когда пошли дожди, и я перестала беспокоиться за Грегори, так как он за эти поездки совершенно изматывался. Теперь он мог позволить себе немного передохнуть и перейти к менее напряженной деятельности, например к ловле кузнечиков, к поддразниванию других наших воспитанников или к простым прогулкам на машине.

Любовь Грегори к нам и преданность, которую он постоянно выказывал, послужили хорошим примером и для других птиц, обитавших в саду. Они стали более доверчивыми и постепенно превращались почти в ручных. Многие из них оказались впоследствии нашими большими друзьями. Например, Джаспер — белобровая кукушка. Звуки, напоминающие бульканье воды в бутылке, — одно из первых приветствий, которое мы слышали от него каждое утро. Стоило позвать Джаспера, как он быстро бежал ко мне, чтобы узнать, какое лакомство приготовлено ему сегодня. Для Джаспера мы обычно держали на лугу чашку с молоком и хлебом, которая привлекала также множество маленьких бюль-бюлей, прыгающих вокруг и терпеливо ожидающих, когда Джаспер насытится.

Нашим общим любимцем стал Красная головка — красноголовый ткачик, поселившийся в нашем саду с 1959 года. В засушливые месяцы Красная головка, правда, несколько терял в своем внешнем виде, но зато, когда начинались дожди, он появлялся во всем великолепии. Его обычным занятием было строительство очередного гнезда на большом дереве на лугу.

На этом дереве всегда висело по крайней мере три его гнезда, при этом для себя он, как правило, оставлял самое новое и самое лучшее. Другое доставалось его супруге. Самое старое гнездо он бросал на произвол судьбы, и там обычно поселялась пара воробьев.

Искусство, с которым Красная головка строил свои гнезда, было поистине поразительно. Нужные ему по толщине и длине ветки он находил прямо на дереве и там же обрывал с них листья быстрыми короткими клевками. Затем отламывал ветку, после чего торжественно доставлял ее к строящемуся в данное время гнезду и тщательно вплетал. Готовое гнездо имело вид плетеного шара со свисающей вниз длинной горловиной — искусно сделанным коридорообразным входом.

Супруга Красной головки — маленькая деликатная серенькая птичка с очаровательными красными полосками на каждом крылышке. Она во всем подчинялась своему господину, и хотя проявляла величайший интерес к каждому новому дому, ей запрещалось даже приближаться к нему. Если же в великом энтузиазме птичка случайно подлетала к гнезду слишком близко, супруг гневно отгонял ее прочь. И тем не менее — стоило ему отвернуться хоть на минутку, как она влетала в гнездо и быстро осматривала его. Впрочем, супруга хорошо знала, что будет жестоко наказана, если Красная головка вернется раньше, чем ожидалось, и поймает ее «на месте преступления». Когда новое гнездо считалось почти законченным, ей разрешалось принять, правда самое малое, участие во внутренней отделке: приносить листья и другой подходящий материал.

Когда появлялся выводок, Красная головка и его супруга были заняты кормлением птенцов с рассвета и до заката. Я им очень сочувствовала, ведь мне тоже пришлось много повозиться с Грегори Пеком. Задача эта действительно тяжелая! Как только кто-либо из птиц-родителей касался горловины гнезда, оттуда появлялось несколько уже открытых маленьких ртов. Слегка постукивая по гнезду, мы добивались такого же эффекта. Вместе с тем за все эти годы мы ни разу не видели ни одного молодого красноголовика, после того как они покидали родительское гнездо. В один прекрасный день все птенцы загадочно исчезали и в саду оставалась только родительская пара. Оперившиеся птенцы окончательно рвали все контакты с родителями и улетали, чтобы найти где-то свое место в жизни.

Около самого нашего дома в хорошо скрытом пушистом гнезде жила пара маленьких черных нектарниц. Нектарницы и Красная головка дружили и в случае опасности даже приходили на выручку друг другу. Особенно хорошо определяли нектарницы присутствие змей в саду. Обнаружив пресмыкающееся, нектарницы кружились вокруг него и, возбужденно щебеча, оповещали всех птиц об опасности.

Красная головка — птица с характером. Он быстро принимает решение. Услышав тревожный сигнал, Красная головка немедленно летит к опасному месту и принимает руководство операцией на себя. Обладая огромным мужеством, он, не раздумывая, бросается на врага, пролетая над змеей так низко, что последняя занимает оборонительную позицию и переходит к отступлению. Очень часто Красная головка пользовался нашей помощью, подлетая либо ко мне, либо к Дэвиду, а затем возвращаясь и делая круг над змеей, чтобы показать нам, где она. Все это время был слышен его сигнал опасности — высокий, пронзительный писк.