В конце года была выделена значительная сумма на изучение условий жизни слонов в Цаво. Эта новость принесла нам большое облегчение. Хотя пройдет еще немало времени, прежде чем ученые начнут работу, мы могли надеяться, что загадка будет разгадана. Нам следовало провести большие подготовительные работы — построить жилые дома и лабораторные помещения, доставить оборудование и транспортные средства, сделать еще многое другое, но мы верили, что «проблема» слонов окажется интереснейшим предметом исследования и может дать неожиданные результаты [10].

К концу сухого сезона 1962 года на коже носорогов, обитавших ниже Лугардс-Фоллс, появились такие же черные полосы, что и у их собратьев, погибших выше по реке в засуху прошлого лета. Снова носороги стали нашей главной заботой. Чтобы дать возможность Дэвиду лично ознакомиться с ситуацией и предотвратить возможность повторения прошлогоднего бедствия, мы стали лагерем на берегу Галаны. Здесь, так же как и в районе, наиболее пострадавшем от засухи 1961 года, скопилось множество носорогов.

Доктор Гловер (наша постоянная научная опора) направил сюда группу ветеринаров, и, прекратив мучения одного носорога, мы смогли провести тщательнейшее вскрытие. Наш лагерь располагался на южном берегу реки, а труп носорога — на северном. Это создавало определенные трудности, потому что во время вскрытия подвижная ветеринарная лаборатория должна была быть все время под рукой. К счастью, мы обнаружили удобный брод. Вода там стояла низко, и обе машины без происшествий переправились на тот берег.

Труп был тщательно обследован. Пробы и срезы тканей важнейших органов животного мы поместили в пробирки и подготовили к отправке в Найроби. Но на обратном пути чуть не случилась катастрофа — на середине переправы у машины доктора Хаторна заглох двигатель; она застряла и начала быстро погружаться в песок. Дэвид немедленно помчался на другой машине в лагерь, находившийся в пяти милях отсюда, чтобы доставить к месту происшествия длинный трос и команду егерей. Последующие полчаса, пока доктор Хаторн наблюдал, как его лабораторию засасывает песок, были довольно тревожными.

Наконец Дэвид прибыл и прицепил к машине трос. У нас только тогда отлегло от сердца, когда ему с большим трудом удалось в конце концов вытянуть ее на берег. Ветеринары отбыли на следующий день, располагая всеми необходимыми материалами для анализов.

Вечером мы решили совершить небольшую поездку вдоль реки. По дороге нам встретились четыре льва, величественно застывшие у поваленного дерева. Они не двигались. Светло-коричневая окраска их тел сливалась с желтым цветом песка. Еще через несколько минут мы заметили двух очаровательных антилоп геренуков, которые поднялись на задние ноги и пытались дотянуться до сочных листьев, свисающих с верхних веток высокого кустарника. Иногда наш путь пересекало небольшое стадо изящных импал. Они с непостижимой легкостью перепрыгивали через дорогу почти у самого радиатора машины. Окружающая природа сияла в лучах заходящего солнца, и пока оно садилось, небо расцветало всем богатством красок заката Цаво.

Неожиданно Дэвид обратил внимание на то, что какое-то существо галопом мчится за машиной. Мы обернулись и увидели жеребенка зебры, из последних сил старающегося не отстать от нас. Дэвид затормозил, и мы вышли из машины. Жеребенок остановился в нескольких шагах; полное доверие светилось в его прекрасных глазах. Нас удивило, что поблизости нет стада, и Дэвид взобрался на вершину соседнего холма, чтобы оглядеть окрестности. Следом за ним тронулся и жеребенок. Он доверчиво стоял у ног Дэвида все время, пока тот вглядывался в горизонт в надежде увидеть мать, потерявшую своего детеныша. Но ни одной зебры поблизости не было видно. Стало темнеть и ничего другого не оставалось, как взять найденыша к себе в лагерь.

Когда Дэвид попытался погладить его, жеребенок заволновался, но не было сомнения в том, что он уже привязался к нам.

— Давай-ка, возвращайся в лагерь, — сказал мне Дэвид, — и захвати егерей, чтобы они помогли погрузить зебру на «лендровер».

Я отправилась в путь, стремясь возможно быстрее преодолеть те двадцать миль плохой дороги, что отделяли нас от стоянки. Спокойствию духа отнюдь не способствовала мысль о четырех львах, встреченных неподалеку от того места, где остался Дэвид с малышкой-зеброй.

В лагерь я прибыла уже в полной темноте. Была угольно-черная, безлунная ночь, только звезды над головой лили свой мерцающий свет с покрывала небосвода. Я собрала всех оказавшихся на месте егерей, и мы отправились обратно, останавливаясь временами, чтобы отыскать след машины среди следов бесчисленных зверей, прошедших к дающей жизнь реке. Путь к месту, где я оставила Дэвида, казался бесконечно долгим. Я уже начала думать, что мы проехали мимо или что Дэвид стал жертвой голодных львов, как вдруг в свете фар увидела его, идущего навстречу. Рядом на тонких ножках семенила зебра. Когда мы приблизились, оба они остановились и жеребенок в поисках защиты прижался к его ногам. Кроха преодолела свою пугливость и даже позволила ему положить руку на шею.

Егеря быстро погрузили жеребенка в машину. На суахили зебру зовут пунда милия, и я решила назвать жеребенка (это была кобылка) «Пандора», именем, которое, мне казалось, удачно сочеталось со стройными линиями ее тела и аристократическим профилем. Позже на смену этому громкому имени пришла кличка, и зебру все стали звать просто «Хьюпети».

Палатка показалась нам лучшим местом, где можно было укрыть зебру на ночь. Но, когда поднялся ветер и полог стало бить о растяжки, приемыша охватила паника; зебра перескочила через наши постели и стала как безумная бросаться на стенку палатки. Спасаясь от мелькавших в воздухе острых копытец, мы поняли, что жеребенку придется искать другое место. Подумав, решили превратить кузов нашего грузовика во временное стойло. Но этот ночлег устраивал Хьюпети еще меньше, чем паша палатка, и нам ничего не оставалось, как спешно возвратиться в Вои.

К вечеру мы приехали домой и устроили зебру в свободном стойле рядом с Руфусом.

Прежде чем оставить Хьюпети одну, я приготовила ей поесть и очень обрадовалась, когда зебра без колебаний бросилась пить молоко из бутылки так, словно ее вскармливали искусственно. Пришло время возвращаться назад. Составив подробные указания о правилах приготовления молочной смеси, мы оставили жеребенка на попечение садовника.

В лагере меня постоянно мучила мысль о жеребенке, и мне уже стало казаться, что по возвращении я не застану свою питомицу в живых. Однако опасения были напрасны. Вернувшись через неделю в Вои, мы нашли Хьюпети живой и здоровой; она сильно привязалась к садовнику и всюду следовала за ним по пятам.

Хьюпети радостно нас приветствовала. Не меньше обрадовался нашему возвращению и садовник, ибо жеребенок не отпускал его от себя ни на шаг. Это стало ему надоедать. Теперь же вся любовь Хьюпети переключилась на меня. Временами я не знала, что делать, ибо жеребенок пытался следовать за мной даже в дом; при этом зебра судорожно подпрыгивала и даже падала, когда ее тоненькие копытца расползались в разные стороны на гладком бетоне.

Наконец я нашла выход — повесила в саду свое платье на сук, прикрыла им голову Хьюпети, а сама забежала за угол дома прежде, чем жеребенку удалось освободиться и увидеть, в каком направлении я исчезла. Эта уловка сработала великолепно, и Хьюпети спокойно улеглась возле платья, предоставив мне возможность заняться домашней работой.

Моя питомица была очаровательным созданием — четкие полосы на шкурке, мягкая густая гривка и породистая головка. Она оказалась очень ласковой, и ей нравилось, когда мы играли по вечерам. Я уводила ее за дом и предоставляла полную свободу. Хьюпети носилась галопом, скакала, лягалась, пока как следует не уставала. С дрожащими ноздрями и раздувающимися боками останавливалась она как вкопанная. Только тогда я спокойно отводила ее в стойло и укладывала спать. Иногда эта процедура занимала немало времени и требовала большого терпения. Подчас, когда мне казалось, что Хьюпети набегалась вдоволь, жеребенок вдруг вырывался из рук и галопом мчался снова к подножию холма. Но эти милые шалости, казалось, не шли ни в какое сравнение с теми заботами, которые готовила нам Хьюпети, превращаясь из шаловливого младенца в трудного ребенка.