“И я не шпион!”

А может, связать Зорко и спрятать в подземелье?.. Но до какой поры? Все равно, его когда-нибудь найдут и освободят. Или сам вырвется… Если раньше не умрет…

“Если н е у м р е т…”

…Полковник Дан, обожженный в десятках боев десантник, негромко, даже грустно как-то говорил на лекциях затихшим пацанам в погонах и аксельбантах:

– Кто, по вашему, настоящий воин? Тот, кто храбр и умеет ловко одолеть врага? Если бы все было так просто!.. Перечисленных качеств, друзья мои, достаточно для бандита, боевика, террориста. А для воина Империи мало храбрости, силы и боевой выучки. Бывает, что врага нельзя победить, если прежде не победишь себя. Победа над собой – вот высшая доблесть солдата… – Голос полковника креп и повышался. – Случается, что душа твоя горит, внутри тебя отчаянный крик и рука отказывается нажимать спусковой крючок. А ты должен, должен, ДОЛЖЕН!.. Разве легко было нашим парням превращать в уголь село Крутые Холмы, когда эти йосские звери огородили себя кольцом заложников? Разве не мучительно понимать, что от вашего залпа станут мертвыми и обгорелыми дети?.. Но эти воины знали: тех, за кого они воюют, у них за спиной гораздо больше…

Стояла такая тишина, что за стеклами слышен был в листве шорох воробьев. А полковник успокаивал голос и опять говорил негромко:

– Я вижу, у кого-то намокли ресницы. Не надо стыдиться этого. Не надо выжигать в себе жалость, совесть и сочувствие к людям – настоящему солдату присущи все человеческие чувства. Но солдат должен скручивать эти чувства в себе ради высшей цели. Солдат, в кого бы он ни стрелял, будет оправдан и свят, если он делал это во имя Империи…

Ноги у полковника были слегка кривые, голова вжата в плечи и словно приплюснута. Казалось, на него сверху упало что-то тяжелое. Так оно, говорят, и было: полковника Дана придавило однажды плитой в разрушенном бункере. Но все равно он, маленький, худой, суетливо бегающий перед первым рядом аудитории, казался красавцем и титаном духа… Полковник всегда з н а л, как поступать…

“Я тоже знаю…”

Цикады за амбразурой сходили с ума – от них в уши ввинчивались стеклянные сверла. Это мучительное сверление было вместо тишины – даже в том горьком сне, в который наконец провалился Лён…

Он проснулся поздно. Измученный, будто не спал, а всю ночь ворочал камни. Знающий, что никогда больше не сможет смеяться. Но уже почти спокойный. Уверенный в себе.

Однако, тут же его обожгло испугом. Зорко не было!

А если он ушел крадучись, и уже на пути к своим?

Радостное облегчение, почти спасение, на миг согрело Лёна: “Вот и хорошо! Это случайно, я не виноват! И пусть он идет…”

“Нет, ты виноват! Ты упустил! А он не просто идет! В нем то, что нанесет удар твоей стране!”

“Но может, там какой-то пустяк!”

“У тебя не пустяк, а у него… Не ври самому себе!”

Лён подержал себя за голову и выскочил на верхнюю площадку бастиона.

Старик возился у карронады, которая стреляла в полдень.

– Дедушка Август! Где Зорко?!

– Ты чего всполошился? Он сказал: “Пойду под обрыв, искупаюсь, пока Лён спит. Он, – говорит, – сегодня что-то разоспался…”

Лён бросился к морю – через теплые камни развалин и колючки, на скалистую кромку, потом вниз по крутым изгибам тропинки.

Заваленный пористыми камнями и клочьями водорослей пляж был пуст. Лишь ходили две курочки тиви – родственники т о г о петушка, Зоркиного любимца.

И опять юный гвардеец Бельский испытал преступное облегчение. Несмотря ни на что. Но для очистки совести еще раз метнулся по пляжу глазами.

И увидел Зорко.

Зорко, видать, накупался всласть и потом уснул в тени нависшей скалы. Этакий маленький туземец-островитянин. Он улегся на кучу бурых водорослей, ничуть не боясь прозрачных водяных блох, которые густо прыгали по нему. А голову положил на выбеленную морем и зноем корягу, которую принесло сюда штормом.

Зоркины волосы были почти того же цвета, что коряга – с алюминиевым отливом. Они стали такими уже здесь, на Бастионе – видимо, тоже от соли и солнца.

Лежал Зорко на боку, калачиком, носом к скале, к Лёну спиной. Над ухом вздрагивал от струек воздуха завиток.

Лён смотрел на этот завиток. На висок.

Потом глянул под ноги. Прямо у пальцев его – просто как чья-то зловещая услуга – лежал кусок ракушечника, похожий на каменный топор.

Лён будто под гипнозом, нагнулся и взял камень.

Опять посмотрел на Зоркин заросший висок.

“Если острым концом, то сразу…”

Он глянул вверх. Нависшая скала высотой была метров семь. Все решат, что мальчик сорвался и ударился головой… Но ждать, когда его найдут, не надо. Лучше уйти сразу. В тот же миг… Нет, не получится, одежда-то в крепости. Придется забежать за ней. А по пути сказать старику, что Зорко нигде нет – наверно, ушел в город.

Получится ли вот так спокойно соврать на ходу – после того, что с д е л а л?

Не все ли равно! Если и заподозрят, никто его не найдет, не поймает. В Льчевске много мест, где можно укрыться до вечера. А потом – к тем, кто ждет. К н а ш и м…

“Лён… Месяц похож на малыша, который собрался купаться… Я помню, как меня мама купала…”

Не смей вспоминать! Нельзя!!

Он стиснул камень до онемения в суставах.

Это же один взмах. Поднять и…

Камень казался стопудовым. А завиток на виске замер, словно почуял что-то…

Ну…

Зорко шевельнулся. Повернулся на спину. Сел. Глянул синими веселыми глазами, заулыбался.

– Ой Лён! А ты мне только что приснился!.. Лён, ты чего…

Зоркина улыбка пропала. Он что-то понял. Посмотрел на камень. И – Лёну в глаза. И повторил:

– Лён, ты чего…

Лён выпустил обломок. Тот, падая, ссадил ему кожу на косточке. Лён не шевельнулся. Тяжело сказал:

– Я знаю, кто ты…

Зорко сел прямее. Глаз не отвел и бросил отчужденно:

– Ну и что? Я и не скрывал, что я за йоссов.

– Ты не просто за йоссов, ты сам йосс.

– Ну и что?

– Ты не просто йосс, ты их гонец. С делом особой важности.

– Ну и что?

С каждым “ну и что” Зорко ощетинивался все больше. Глаза выбрасывали синие иглы. Коленки и локти торчали как шипы. Каждая жилка напружинилась.

А Лён, наоборот, обмяк. И сказал с бессильной сумрачностью:

– Ты не должен был мне доверять. Потому что я тоже… Только с другой стороны…

“Господи, что я говорю! Это же нельзя!..”

Зорко тоже обмяк. Приподнялся и опять сел. На корягу. Она качнулась, Зорко чуть не упал. Махнул руками, словно схватиться хотел за пустоту. И была в этом движении такая беспомощность… Но страха в глазах не было. Он опять глянул прямо и спросил шепотом:

– Почему же не убил?

Лён постарался разозлиться. Чтобы за счет злости вернуть твердость.

– Я, по-твоему, кто?! Наемный бандит? Солдаты не могут убивать спящих!

– Ох уж… не могут…

– Да!

– А ты, значит, солдат?

– А ты разве нет?

– Я… не знаю…

– Разве ты не давал клятву?

– Я? Да… да, я обещал. Конечно… Но я не хотел быть военным.

– Не важно, кем ты хотел. Важно, кто ты есть! – Лён снова попытался разозлить себя.

А Зорко смотрел вроде бы спокойно. И сказал без выражения:

– Ты же хотел ударить.

– Не важно, что я хотел. Важно, что не ударил…

– Это действительно важно, – согласился Зорко. Грустно и с капелькой насмешки. Да, страха в нем не было. И злости тоже. Стало ясно: Зорко просто не верит, что Лён может сделать ему плохое.

Лён скрежетнул зубами.

– Ты дурак, да? Не понимаешь, что это всерьез?

– Нет, я понимаю… – Зорко опустил голову. Большим пальцем ноги шевелил на песке полосатый каменный окатыш.

– Тогда слушай. Мы же не сможем переубедить друг друга! Перетянуть на свою сторону…

– Не-а… – Зорко еще ниже опустил голову.

– Тогда остается что…