Но Максим Шмель не вернулся в столицу с остальными. Он остался в Малом Хельте и жил то в семье мальчика Геля, то с Филиппом Дзыгой, в доме капральской племянницы и ее мужа. На пристани в городке Бай-Отт. Филипп тоже ос­тался здесь. Он испросил у Реада отставку, и тот подписал ее (он имел на это право). Филипп сказал, что не претендует ни на третью Звезду, ни на дворянство, а будет служить на при­стани сторожем и следить, чтобы «этот сорванец не свернул себе шею, когда носится по плотам и старым баржам со своим приятелем, таким же неслухом. И чтобы исправно учил уроки, когда пойдет в местную школу».

Впрочем, до школы случился еще ряд событий. Из Боль­шого Хельта прибыл майор Генерального штаба со свитой и просил «господина суб-корнета» прибыть в столицу по лич­ному приглашению его королевского величества.

Максим (что делать-то!) прибыл. И были торжественные встречи, и чин поручика черных кирасир, а также лейтенанта личной королевской лейб-гвардии. И орден «За особые за­слуги» с серебряными мечами. И офицерский банкет в «своем» полку. И, конечно, встреча с отцом и его супругой, которая (встреча) прошла с положенным числом улыбок и объятий.

А еще были встречи с его величеством Денисом Первым, ровесником Максима. Непротокольные встречи. Несколько раз Денис и Максим запирались в королевском кабинете и разговаривали там по несколько часов. Никого к себе не пус­кали, только требовали иногда «чего-нибудь пожевать».

— Ваше величество, вас ожидают представители парла­ментских фракций! — со стоном взывал иногда у запертых дверей государственный канцлер. — Государь, вам необходи­мо быть на встрече с послом Юрландии…

— Сообщите им, что я нездоров.

— В таком случае дайте соизволение пригласить к вам врача.

— Ага, только шляпу зашнурую… — отзывался через дверь король Большого Хельта.

О чем говорили два похожих друг на друга мальчишки? О государственных делах? О хитрых конструкциях воздуш­ных змеев? О своих приключениях? О том, какие вредные бывают учителя?.. О том, как плохо без мамы? Ее высочество Великая герцогиня Анна-Елизавета два месяца назад сконча­лась в Сонорре от жестокой южной лихорадки. А сестренки Дениса все еще жили там, за границей…

Наверно, юный король уговаривал Максима остаться в столице.

Но Максим не остался. Он вернулся на левый берег реки Хамазл, в городок Бай-Отт. И стал жить у Филиппа Дзыги (которому, кстати, привез от короля патенты на все поло­женные награды, звания и льготы).

Иногда Максим и Гель на несколько суток уходили в не­доступную взрослым степь и жили там по-индейски. В такие дни отставной капрал не находил себе места. Но мальчишки возвращались в назначенный срок — загорелые, исцарапан­ные и счастливые.

Гораздо больше тревог появилось у Филиппа осенью. Максим поступил не в простую школу, а в частное училище авиаторов, которое открыли в Бай-Отте два смелых кон­структора летательных аппаратов. Мальчика взяли в курсан­ты в виде исключения — знали про его ночной полет над бур­ной рекой и прочие заслуги…

С той поры Максим был счастлив. Лишь одно горькое со­бытие еще раз ворвалось в его жизнь. В ноябре телеграф со­общил, что в столице неизвестными террористами убит юный король. Максим долго плакал взаперти и неделю не ходил в училище. Гель, как мог, утешал друга и уговаривал все же не пропускать занятий, а то исключат. Сам Гель не стремился стать летчиком, он хотел сделаться капитаном па­рохода.

Убийц Дениса Первого, конечно, не нашли. Конечно, объявили его мучеником, повсюду поставили памятники, и разные партии, которые воевали друг с другом, сделали его своим знаменем. То есть государственная жизнь Большого Хельта пошла как обычно.

Максима, разумеется, не исключили из училища. И вес­ной он в числе нескольких курсантов-отличников первый раз поднялся в воздух на аэроплане тогдашней конструкции. Это была птица из ткани и реек, которая трепетала в потоках воздуха, как воздушный змей. Максиму тогда не было еще четырнадцати лет…

Дальше следы юного пилота теряются. По одним сведе­ниям, он стал прекрасным авиатором и участвовал в перелете эскадрильи «L-5» через Южную Атлантику. Но, возможно, это был другой Шмель. Потому что иные источники утверж­дают: тем летом, через три месяца после первого воздушного старта, юный курсант Максим не вернулся из тренировочно­го полета. Аэроплан ушел в сторону Безлюдной степи. И потом не нашли никаких следов — ни летчика, ни аппара­та. Появились слухи, что Максим не погиб, а улетел в даль­ние края, которые называются Закрытые пространства. Это вроде Безлюдной степи, только дальше и недоступнее. И все это похоже на правду, потому что юнга речного флота Гель не очень горевал об исчезнувшем друге.

Среди школьников Малого и Большого Хельта появилась легенда, что Максим Шмель навсегда остался мальчишкой, потому что время в тех пространствах не подчиняется привы­чным законам. И что, если с кем-то случается беда, юный летчик может прилететь на помощь. Надо только знать осо­бый сигнал, чтобы позвать его…»

Выпал первый снег. Укрыл поляны, мохнатыми шарика­ми застрял в серых засохших кустах репейника. На снегу от­четливо рисовались заячьи следы, их было много. Это Евсейка и его приятели резвились, радуясь пушистой нехолодной зиме. Некоторые зайцы заметно побелели, но Евсейка остал­ся прежний, рыжий.

Среди заячьих следов иногда встречались и другие — будто от крупных куриных лап…

Ребятишки радовались зиме не меньше зайцев. Многие уже и не помнили, что такое снег. Теперь им казалось, что пришла сказка. Дни сделались короткими, но в ранних су­мерках тоже была сказочность. Остроконечный месяц, кото­рый теперь не уходил с неба, сделался большущим, ярко-се­ребряным. Внешний край у него был резко очерченный, а тот, что внутри, — неровный, как поспешно оторванная бу­мага. Казалось порой, что месяц позванивает, как фольга… А круглая луна оставалась прежней. Появлялась она лишь изредка. Но если уж появлялась, все Пустыри застилал фее­рический зеленоватый свет и самые корявые черные разва­лины и эстакады казались волшебными сооружениями…

Но сказочность эта не сделала жизнь более легкой. При­ходилось думать о дровах. В двухэтажном доме, где обитало семейство тетушки Агнессы, исправно работали батареи. Были они и в некоторых одноэтажных домиках (в том числе и у Артема), но там они то грели, то нет. Последнее — чаще. Хорошо, что стояли там и печи. Но возни с ними было нема­ло, приходилось топить каждый день. Для этого нужно было отыскивать штабеля старых шпал, балки, доски, столбы, пи­лить их, рубить… А отвыкшие от огня печи дымили, то и дело требовали ремонта и чистки. По утрам, когда в доме зябко, а за окнами еще зимняя тьма, ребята подымались неохотно. А ведь надо в школу! Артем и Нитка сперва сами обходили заснеженные кварталы, стучали в окна, собирали ватагу одетых кто во что пацанят и девчонок, провожали их до школы. Потом за это взялся ум­ница Бом. И привлек зайцев. Зайцы разбегались по Пусты­рям и барабанили в окна. Бом гавкал так, что с лип и кленов сыпался снег и, отчаянно вопя, срывались возмущенные во­роны.

Затем Бом, как опытная овчарка, сбивал «отару» и вел ее до школы, что светилась квадратными окнами в двух кварта­лах от западной границы Пустырей…

Но не все учились с утра. Некоторые — во вторую смену. Таких Артем встречал после уроков. Сам. Часто не один, а все с тем же Бомом (если шел с Пустырей, а не из института).

Один раз, в декабре, не доходя до института, Артем столкнулся с Птичкой.

Надо сказать, в последнее время Артем о Птичке не вспо­минал. Дни проходили в заботах. Дрова, еда, ребята, лекции и зачеты…

И вот он опять — Птичка. В рыжем свете фонаря, что одиноко болтался на столбе в квартале от школы.

— Ха, птичка! Не ожидал, Студент?

Был он в широченной темной куртке, в черной вязаной шапочке. Этакий «крутой» из мелкой мафиозной компании. Знакомая растянутая улыбка…