– Да теперь-то уж ничего, – устало откликнулся Гурский. – Какая разница… Значит, Полушкин, вы не жалеете о содеянном?

«Нет!» – хотел он сказать яростно. Однако сдержался, прислушался к себе. Покачал головой, шепнул:

– Нет…

– Воистину вы сын Земли.

– Ну и что?.. Ну и сын. Да! И не трогайте нашу Землю!

– Сами виноваты.

– Нет! Я убил Лудова, но зато…

– Что?! – с ожиданием качнулся к нему Гурский.

– Зато мое сердце спасло какого-то мальчишку.

– Это аргумент. Но запоздалый. Он страданий сына Лудова не убавит. Кстати, его сердце теперь тоже… еле дышит.

– Тогда пусть возьмет мое… – Это Шурка сказал честно. Без всякой рисовки. И без страха. В конце концов, Дорога все равно есть. А чтобы спасти Землю, он готов…

– Вы в самом деле готовы, Полушкин?

– Конечно… – (Правда, сейчас уже стало боязно. Слегка.)

– Почему? Значит, жалеете, что стреляли?

– Нет… Землю жалею. И того пацана…

Гурский оглянулся на Кимыча. Тот сказал одними губами:

– Не то…

И Шурка вдруг ясно осознал, что близится конец. Общий конец. И сделать нельзя ни-че-го.

И рванулось из него последнее отчаяние:

– Вы!.. Ничего не понимаете! Вы… не люди! Чем откатывать назад Землю, убрали бы лучше с нее таких, как Лудов!

Кимыч зевнул:

– Смешно. Пришлось бы убирать почти всех.

– Неправда!

– Правда, Полушкин. – Гурский опять говорил виновато. – Это не мы. Так показывают Весы.

– Да врут ваши дурацкие Весы!

…И ахнуло, скомкалось пространство. Шурку бросило назад, спиной и затылком ударило о твердое. Распахнулось над ним черно-синее небо с тысячей многоярусных созвездий. И в то же время светило сбоку, у горизонта, лучистое солнце. И ходило по небу несколько пятнистых лун.

Шурка лежал навзничь на каменной плите. Крепкая сила гравитации прижимала к неровной твердости его ноги, руки и плечи. Но голову он мог приподнять. И приподнял.

Налево, к солнцу, тянулась волнистая желтая пустыня. Из песка торчали редкие развалины.

И справа была такая же пустыня. А на камнях неподалеку сидели Гурский и Кимыч. Кимыч в обычном своем костюме с галстуком, а Гурский почему-то в голубой мантии и черной четырехугольной шапке с кистью – как у старинных ученых.

Кимыч сокрушенно покачал головой:

– Что же ты наделал, Шурка… – Никогда он раньше с Шуркой так не говорил.

А что он наделал? Это с ним… что-то наделали. Шурка так и хотел сказать. Но тут над ним нависла круглая тень. Шурка вскинул глаза. Это был гранитный шар. Больше метра в поперечнике. Он висел на цепи, которая уходила к перекладине, похожей на рычаг колодезного журавля.

И Шурка понял, что над ним – Весы. Только еще более громадные, чем там, в комнате. Но все равно – те же.

Гурский зябко запахнулся в мантию и сказал – будто не Шурке, а всей пустыне:

– Никто не может безнаказанно усомниться в точности Весов. Они непогрешимы.

– Пустите меня!

– Это не мы, – вздохнул Гурский. – Мы теперь бессильны помочь тебе. Мы даже не сможем избавить тебя от боли. Впрочем, это недолго.

«Что – недолго?» – Шурка опять глянул вверх.

Гранитный шар висел прямо над ним. Из него – словно тонкий луч – выдвинулась блестящая игла. С очень-очень острым концом. И Шурка почуял: конец этот смотрит прямо в центр незагорелого круга на его груди.

Глухо, будто из какого-то запределья, Гурский объяснил:

– В шаре – все накопленное зло. Он опускается неудержимо. Ты сам виноват…

– Нет! Уберите его!

– Убрать его не смог бы даже галактический взрыв… Зажмурься, вдохни поглубже и потерпи…

Но Шурка не смог зажмуриться. Глаза раскрылись широко-широко. Серый многопудовый шар приближался. Воистину – неотвратимость. Неторопливая, неумолимая. С тонким несгибаемым жалом. И Шурка вдруг понял, что та, «домашняя» игла была намеком, предупреждением…

Теперь острие было сантиметрах в двадцати от груди. И с каждой секундой делалось ближе на несколько миллиметров.

– Уберите!!

– Не можем, Полушкин… Попробуй сам. Последний раз. Докажи, что добра на Земле больше.

– Больше!

– Нет. Всюду обман, кровь, злоба, стрельба.

– Но ведь есть же и хорошее!

– Что?

– Ну… самолеты в Африку летят с едой и лекарствами!

– А по ним стреляют.

– Есть же… книги хорошие! Музыка!

– Она не спасает от зла. Послушав музыку, люди часто идут убивать.

– Но не все же!.. После хорошей музыки никто убивать не пойдет!

– Значит, плохой больше.

– А зато… а еще… есть друзья!

– Но есть и предатели. Их больше, чем друзей.

– А кто считал?!

– Весы.

Игла была в десяти сантиметрах. Разве успеешь что-то сказать? И у Гурского на все свой ответ. Гурский проговорил:

– Как ни спорь, а планета обречена. На ее поверхности много ядовитой плесени и мусора.

– А зато…

– Что? Ну?..

– Зато цветет иван-чай…

На миг шар замер. Да!

Но почти сразу он опять пошел вниз. Тихо и неумолимо. Тонко, почти безболезненно игла проткнула кожу. Вошла в мышцы груди. Шурка обрадовался, что боль не так уж сильна. Чтобы еще ослабить ее, он вспомнил Женькины косы. И даже улыбнулся. Чуть-чуть. Но игла скользнула между ребер глубже и тронула сердечную мышцу: Шурка вскрикнул – отчаянно!

Шар взмыл на метр. С иглы сорвалась и ударила в грудь теплая капля. А в сердце словно остался колючий шип. Шурка рванулся. Руки оказались свободны. Он толкнулся локтями, сел. Левую ладонь приложил к липкой точке укола.

Шар стремительно уходил вверх. Он, словно пушечное ядро, вре?зался в звездный небосвод. Созвездия рассыпались и гасли. Погасло солнце, встала на дыбы пустыня. Шурку кинуло во тьму, в провал, вдавило боком в пушистый ворс.

Но вот мягко заполнил пространство зеленоватый свет.

Шурка лежал в знакомой комнате на ковре.

Кимыч и Гурский (уже без мантии) стояли у письменного стола. Весы опять заслоняла зеленая занавесь.

Гурский вцепился в бороду. Он был откровенно растерян. Как обычный земной старик, обнаруживший пропажу кошелька.

Кимыч, как бабка, хлопнул руками по бокам. Поднял к потолку плаксивое лицо.

– Молокососы паршивые!..

Шурка сел на полу. Правой ладонью оперся о ковер. С левой слизнул раздавленную капельку крови. Другую капельку пальцем снял с груди. Тоже слизнул.

След укола тут же затянулся, остался на нем пунцовый бугорок.

Гурский мельком глянул на Шурку и вслед за Кимычем поднял глаза к потолку.

– Какие молокососы? Почему?

– Те двое… – Кимыч нервно стискивал и разжимал кулак. – Кто бы мог подумать?.. Все шло как надо, часы соорудили – ну просто как по заказу: включай да крути назад… И вот! – Он подломленно брякнулся на стул. Голова ниже плеч, руки между колен…

– Вы о ком? – спросил Шурка. Были в нем и страх, и надежда. – Какие двое?

– Как это могло случиться? – сухо сказал Гурский Кимычу.

– Кто бы мог подумать!.. Они должны были хотя бы порвать змей…

– Кто?! – Это Шурка. Уже со звонким нетерпением.

Гурский в сердцах рванул на себе бороду. Потом как-то сразу успокоился. Уперся в Шурку синим взглядом. Сверху вниз.

– Те самые… «архитекторы». У которых город с площадью Часов, – Гурский говорил устало, но уже почти без досады. Шурке даже почудилось в его голосе скрытое удовольствие. – Мальчишка со змеем бежал к их городу. По всем вашим законам они должны были надавать ему по шее и погнать прочь, а они… Впрочем, смотри сам…

Гурский ребром ладони повел над головой. Потолок разъехался, будто разрезанный пополам. Шурка увидел заросли и лужайку с игрушечным городом. И троих ребят.

Увидел в странном, неземном ракурсе, словно через несколько стеклянных призм. И снизу, и сверху, и со всех сторон сразу. Очень четко.