Джимми вынырнул из кухни. На ногах у него красовались розовые мохнатые тапочки Джилл, а в руках он держал бокал со скотчем.

– Вы о Марке Боумене? Он нормальный парень. Я его встречал на разных корпоративах, он мне понравился.

– Тебя никто не спрашивает, несчастный.

– Погоди, Лора. Джимми, а что ты знаешь об их разводе с Сарой Спенсер?

Честный Джимми засмущался и пожал плечами.

– Вообще-то меня удивляет, что он на ней женился. Развестись с ней как раз не фокус. Рой говорит, что в жизни не видел такой стервы, как его сестрица.

Джилл вздохнула.

– Сама не знаю, зачем спрашиваю. Мы поругались сегодня утром. Насмерть.

Лора важно покивала:

– Верный признак большого чувства. Мы с Джимми кидались мебелью, помнишь, милый?

– Конечно, любимая. Я же все-таки итальянец.

– Аморе мио!

– Кариссима…

Джилл кашлянула.

– Я вам не мешаю?

– Прости, отвлеклись. Так, значит, поругались? Орали громко?

– О да!

– Тогда все в порядке. Вернется. Ты подарок ему приготовила?

– Н-нет. Я никак не могла выбрать. Галстук – глупо, туалетную воду – пошло…

– Ясно. Ладно, придумаем что-нибудь. Джимми, допивай свое пойло и тащи сюда елку. За работу, господа. Я чувствую в себе необъятные дизайнерские способности.

Марк вернулся ночью, около полуночи. Он зверски устал и замерз, но зато отлично поработал – вместо пятнадцати интервью в его блокноте значились двадцать четыре записи, так что будет из чего выбрать.

Он перекусил и умылся на работе. Взял из ящика своего стола запасные ключи, взвесил их на ладони – и убрал обратно.

В любом случае он не может уйти от Джилл вот так, с криками и хлопаньем дверей. Это детский сад какой-то. Он вернется сегодня вечером, и они помирятся. Перед Рождеством надо мириться… говорят.

И еще ему не давало покою странное ощущение, поселившееся в душе после разговора с Сантой ранним утром, в задрипанном баре на пересечении двух безымянных улочек…

Просят вернуть любовь, которую потеряли по неосторожности или по глупости…

Обязательно надо жертвовать, хоть малым, хоть смешным…

Первое, что он заметил, когда вошел, было дерево. Раскидистая, пушистая ель, остро и свежо пахнущая хвоей, почти упиравшаяся в потолок. На ней загадочно поблескивали огоньки и мишура. Марк замер на пороге, боясь дышать…

Когда-то, миллион лет назад, когда мама и папа были еще – мама и папа, у них на Рождество всегда стояла ель. И пахло так же, свежо и остро, и от счастья слезы наворачивались на глаза.

Разноцветные огоньки поблескивали в глубине пушистой бездны. Золотая звезда горела на верхушке. А рядом со звездой на ветке примостился ангел.

Марк осторожно шагнул через порог, подошел к ели. С его ростом дотянуться до ангела не составило труда.

У ангела было лицо Джилл. У ангела были золотые волосы Джилл. Ангел весело и лукаво смотрел на Марка голубыми глазами Джилл.

Вероятно, у всех рождественских ангелов было именно такое лицо, ведь это была обычная пластиковая фигурка, штамповка, а не ручная работа. Но это было не важно. Ангел по имени Джилл смотрел на Марка Боумена лукавыми голубыми глазами, и Марк Боумен не удержался от улыбки.

Потом он оглянулся, потому что ему послышался какой-то звук. Джилл спала на диване, укутанная пледом. Ладони она сложила лодочкой и подложила под щеку. Золотой локон мерно вздымался и опадал в такт ее ровному дыханию.

Марк бесшумно подошел к дивану, опустился на колени, отвел золотой локон со щеки. Джилл сонно мурлыкнула во сне.

Он мог смотреть на нее целую вечность. Это было его время, оно принадлежало только ему.

Марк тихо пристроился возле дивана, не спуская глаз с лица Джилл, положил голову на пушистый плед, улыбнулся. Что-то попало ему в глаз – иначе откуда взялась слеза, сбежавшая по щеке?

Марк Боумен тихо вздохнул и заснул прямо на полу, возле своего маленького ангела по имени Джилл.

Утром Джилл едва не завизжала от восторга, потому что первое, что она увидела, открыв глаза, был поднос с завтраком. Омлет с ветчиной, стакан апельсинового сока, горячий кофе и булочки. Автор завтрака сидел в кресле под елкой и серьезно смотрел на Джилл.

– Ты… вернулся?

– Да. Я вел себя, как идиот, прости.

– Я вела себя не лучше. Прости и ты.

Она принялась за завтрак, немного смущаясь внимательного взгляда Марка и втайне мечтая, что вот сейчас, между омлетом и булочками, он падет на колени, признается ей в своей бессмертной любви к ней, и они поцелуются так, как это обычно делали герои старых мелодрам – на фоне сияющего солнцем окна.

Разумеется, ничего этого Марк не сделал. Он забрал у нее поднос, вымыл посуду и строго-настрого запретил ей выходить из дома, а потом ушел на работу. Джилл немного повалялась на диване, перебирая в памяти его слова о том, что надо беречь ногу – это было не слишком романтично, зато выражало заботу и тревогу за ее здоровье.

Потом она встала и занялась телефонными переговорами. Сегодня все получалось лучше, чем вчера и позавчера, Джилл даже вошла во вкус.

Следующие несколько дней, предшествовавшие сочельнику, были наполнены счастьем – и горьковатым привкусом тоски. И Марка, и Джилл тяготило нечто, чему они боялись дать имя. Грядущее и неминуемое расставание. Призрак его витал над комнатой, пахнущей хвоей, заглядывал в окно, когда они лежали в объятиях друг друга, усмехался с пустой вешалки, на которую Марк вешал свою куртку по вечерам…

В один из дней Марк завел разговор о статье.

– Джилл… скоро выйдет статья о свиданиях вслепую.

– Очень хорошо. И я прославлюсь на весь Чикаго.

– Да. Наверное.

– Правда, об этом будем знать только мы с тобой да еще Лора с Джимми. Все равно здорово.

Марк упорно не смотрел ей в глаза.

– Джилл, ты разве не хочешь прочитать гранки?

– Зачем? Нет, я хочу настоящую статью, в журнале.

– Но… так обычно делают, чтобы проверить, не переврали ли их слова.

– Я тебе доверяю.

– Ты очень наивна.

Джилл насторожилась:

– Что еще за туманные намеки? Ты что, изобразил меня сварливой старой девой с заниженной самооценкой и комплексом подавленной нимфомании?

– Нет.

– Ну и слава богу. А я сегодня укомплектовала весь штат…

– Джилл, дело в том, что я… я не все тебе рассказал. Статью отредактировали.

Джилл нахмурилась.

– Марк, ты говоришь это таким тоном, словно меня ждет публичный позор и всеобщее осуждение.

– Я… я снял свою подпись.

– Что?!

– Статью дописывал другой человек. Энди Хоган, наш сотрудник.

– Он… знает про меня? Про всю эту историю?

– Нет. Но редактор знает. Она нормальная тетка, но она настояла на том, чтобы анонимный персонаж был более узнаваем.

Джилл нахмурилась совсем уж грозно.

– Ты хочешь сказать, что в сочельник вся моя семья с интересом прочитает о том, как я ищу женихов в Интернете, потому что отчаялась найти их в реальной жизни?

– Твое имя указано не будет. Но те, кто тебя знает, могут догадаться.

Он с трепетом ждал ее реакции, а она оказалась совершенно неожиданной. Джилл расхохоталась.

– Ну и фиг с ними! Я же знала, на что иду, разве не так? Акулы пера, они все такие. Дашь им палец, оттяпают всю руку. Давай поедем в ресторан?

– Тебе еще рано выходить.

– Тогда закажем еду на дом. Мне надоел цыпленок по-тайски и пицца наполитана.

– Хорошо. Сиди, я закажу сам.

Он легко коснулся губами ее щеки и отправился к телефону, внутренне радуясь тому, что сумел ей признаться про статью, и одновременно ругая себя за то, что снова не решился поговорить о куда более серьезных вещах. Он был слишком занят своими мыслями и потому не заметил, что по губам Джилл пробежала грустная улыбка, и девушка прижала кончики пальцев к тому месту, куда Марк только что ее целовал…

Джилл прощалась с каждой минутой, проведенной с Марком под одной крышей. Это убивало – но иначе она не могла.