Алекс опять разрыдалась, и Кэтрин снова обняла ее.

— Куда они ее забрали? — спросил Доминик.

— В Ньюгейт, по-моему, — лицо доктора стало мрачным. — Кучер уверяет, что в дело замешаны еще двое. Слуги считают, что это те люди, которых недавно нанял виконт.

— А они где?

— Исчезли. Растворились в воздухе. К несчастью, нет никаких сведений о том, где они находились во время выстрела.

— Рейн не говорил о них?

— Нет. Он упоминал только девушку, — доктор снял лупу, — если у вас есть еще вопросы, полагаю, что его светлость может ответить вам на них. Он спрашивал о вас.

Доминик двинулся к двери.

— Можно просто войти?

Седой врач опустил лупу в карман синего полосатого жилета.

— Только будьте кратки. Не говорите ничего, что могло бы обеспокоить его.

Доминик вздохнул и вошел в спальню.

Как можно спокойнее, стараясь не обращать внимания на металлический запах свернувшейся крови и терпкий дух болезни, он сел у кровати друга. Обычно загорелое лицо Рейна сейчас казалось восковым, он дышал слабо и прерывисто. Глаза его были закрыты, влажные пряди каштановых волос свисали на лоб и виски. Свежие повязки на груди снова начали краснеть от крови.

— Доминик? — едва слышно прошептал он, и сердце маркиза сжалось при звуке этого слабого голоса.

— Я здесь, дружище.

Он схватил Рейна за руку, но ответное пожатие было слабым.

— Я… рад, что ты пришел.

— Я приехал как только смог.

Рейн пошевелил головой, словно кивая.

— Это была Джоселин, — проговорил он.

— Я знаю.

— Куда… куда они ее забрали? Мне никто не говорит.

— Вероятнее всего, в Ньюгейт. Так обычно бывает.

Линии вокруг рта Рейна пролегли еще глубже, его лицо выглядело серым и мрачным.

— Она… она не могла простить мне, то… что случилось с ее отцом. Долгая история. Напомни, я тебе расскажу… потом.

— Хорошо, — Доминик глотнул, пытаясь преодолеть спазм в горле. — Когда поправишься.

Рейн снова едва кивнул. Его глаза закрылись.

— Я не хочу… чтобы ее повесили. Я знаю… мне не следовало бы… думать о ней. Часть меня хотела бы… увидеть ее. Но другая… — он с усилием открыл глаза и посмотрел в лицо Доминику. — Вызволи ее оттуда, Дом. Проследи, чтобы ее куда-нибудь отправили. Сделай все возможное.

Доминик хотел возразить. Он хотел, чтобы эта женщина попала в ад за то, что натворила.

— Ты уверен, что хочешь этого? Она же пыталась тебя убить, Рейн.

Может, даже убила.

— Я не могу вынести мысли о том, что она там… в этом ужасном месте. Я знаю… каково там… в таком месте.

— Ей там самое место. Она должна заплатить за то, что сделала.

Рейн так резко приподнялся на локте, что Доминик не успел его остановить.

— Обещай мне, черт побери! Что бы ни случилось… обещай!

— Хорошо, Рейн. Не беспокойся, — он снова уложил друга. — Ты же знаешь, что я это сделаю. Все сделаю.

— Спасибо, — Рейн расслабился. — И еще… одно.

— Да, конечно.

— Если мне станет хуже… если я не выживу…

— Выживешь, черт побери!

— Если не выживу… обещай, что присмотришь за Александрой.

Спазм в горле Доминика стал еще болезненнее.

— Само собой. Она будет жить с Кэтрин и со мной. Честно говоря, мы собираемся оставаться здесь, пока ты не поправишься.

Глубокие карие глаза посмотрели ему в лицо.

— Думаешь, это случится? Я хочу, чтобы ты сказал мне правду.

Пожатие Доминика стало крепче.

— Правда состоит в том, что многое зависит от тебя. Я знаю, что ты борец. Если ты собираешься победить смерть, ты победишь. И я хочу, чтобы так и было. Все мы хотим. Но и ты должен этого захотеть.

— Почему… ты думаешь, что я не хочу?

— Мы с тобой давно дружим, Рейн. Я знаю, как ты относишься к этой женщине. Я увидел это по твоему лицу, когда ты говорил о ней.

Рейн снова прикрыл глаза. Долго молчал. Когда он заговорил снова, Доминику пришлось наклониться, чтобы расслышать его слова:

— Я же говорил тебе, что глупо влюбляться, — виконт выпустил руку Доминика и погрузился в тревожный болезненный сон.

Джоселин Эсбюри поплотнее натянула на плечи драное шерстяное одеяло. В маленькой темной камере было холодно, невероятно холодно. Она вздрогнула, ощутив влажность под ногами, ее туфли погрузились в целый пруд стоячей воды, покрывавшей каменный пол. Воздух был влажным и затхлым. Вонь человеческих экскрементов и грязных тел давила на нее.

В этой камере, освещенной всего одной свечой, было темно, ее соседями были лишь тараканы да пауки, но путешествие в недра тюрьмы показало Джоселин скопище воров, грабителей, головорезов, проституток и попрошаек. Голодающие и бездомные, безнравственные и просто пытающиеся выжить, все они износили свои жизни, как рваную шерстяную кофту.

И теперь она снова одна из них. Джоселин упала на старый табурет на трех ножках и приподняла мокрые ноги на перекладину. Этот стул да жалкий соломенный тюфяк и ночной горшок составляли всю обстановку камеры.

Она подоткнула под себя тонкую муслиновую юбку, пытаясь согреться и тщетно стараясь перестать стучать зубами. На ней все еще было голубое муслиновое платье, кое-где порванное, с повисшей на груди вышивкой, с оборванной подкладкой.

То, что на ней вообще осталось платье, было уже чудом, или, как минимум, чудом в лице дорогого друга по имени Броуни, заплатившего, как она подозревала, мзду, за которую охрана обеспечивала минимум заботы.

Плати или раздевайся, — такое здесь правило. Броуни появился даже раньше, чем ее приволокли, полицейские грубо лапали ее, один из них откровенно ласкал ее грудь.

— Какой-то тип заплатил за тебя, — плотоядно усмехаясь сообщил похожий на быка охранник. — Даже жаль. Интересно, что у тебя там под дамским платьем.

Но деньги были уплачены, охранник сдержал слово и оставил ее в покое. Этих денег хватило на одиночную камеру, на кое-какую еду, заплесневелую и с насекомыми, но все-таки позволявшую выжить, и даже на маленькую свечку. Денег было достаточно, и она задумалась над тем, где Броуни их украл.

Она думала, где он и удалось ли им с Такером избежать бури, поднявшейся после выстрела. Она подумала о Рейне, жив ли он? У нее перехватило горло, когда она вспомнила его бледное, неподвижное тело, его прерывистое дыхание, текшую на ковер кровь. Она вспомнила о нем, и у нее защемило сердце, ей захотелось плакать, но слезы не шли. С той минуты, как ее схватили, Джо не уронила ни слезинки. Она слишком оцепенела, чтобы заплакать, слишком отчаялась.

Даже теперь, когда она услышала приближающиеся шаги, Джоселин чувствовала себя слишком слабой, чтобы подойти к двери. В ржавом замке заскрежетал большой ключ.

— Выходи-ка, крошка. Тут к тебе пришли. Она сжала в руках одеяло, пронзенная неожиданной надеждой, и вышла за дверь. Стук ее сердца громко отдавался в ушах. С Рейном все в порядке? И он рассказал правду о том, что случилось? И они пришли, чтобы освободить ее?

У нее безумно колотилось сердце, пока ее вели ко входу в тюрьму, мимо голодных толп в переполненных камерах, вдоль сырых и грязных коридоров, в которых воняло хуже, чем в сточных канавах, ее руки дрожали от неуверенности, но сердце ожило от надежды и ожиданий.

Но когда она увидела, что посетитель — Броуни, увидела углубившиеся морщины на его измученном лице, она поняла, что надежды не оправдались.

— Броуни!

Она подбежала к нему, едва охранник закрыл дверь, заперев их вдвоем. Броуни обнял ее. У Джо на глаза навернулись слезы, но сейчас было не время давать им пролиться.

— С тобой все в порядке, детка? Они тебя не тронули? Тебе не сделали больно?

Да, чуть не крикнула она. У меня болит сердце. Боль просто невыносима. Но она не могла рассказать ему о своей ужасной боли. Не могла сказать, что ее горе и ужас заключения почти убийственные.

Она покачала головой и попыталась улыбнуться.

— Нет, они меня не тронули. Это ты заплатил за меня?

Он невесело улыбнулся.