— Как вам угодно. Я сам позабочусь о деталях. Он направился к двери, его темно-красный фрак и белоснежная рубашка контрастировали с серыми стенами тюрьмы. Молча пройдя мимо Джоселин, он кивнул охраннику, открывшему низкую деревянную дверцу.

— Я бы хотела, милорд, — сказала ему вслед Джоселин, — чтобы вы знали, что я не стреляла в его сиятельство. Он был… чрезвычайно дорог мне. Я надеялась, что он мог… сохранить какие-то добрые чувства ко мне. Но после того, что он сказал, очевидно, что это не так. И все-таки я желаю ему скорейшего выздоровления с Божьей помощью. Прошу вас передать ему это.

Маркиз не ответил, просто наклонился в низком дверном проеме и вышел.

Когда толстый охранник снова вошел в комнату, Джоселин подняла подбородок и заставила себя встать. Вся ее воля, вся невероятная решимость ушли на то, чтобы не упасть на каменный пол и не предаться отчаянию.

Ее глаза были полны слез, но она смахнула их, стараясь, чтобы охранник ничего не заметил.

— У тебя новая камера, киска. Просто чудо для убийцы.

— Виконт жив.

— Все едино — ты же пролила его дивную голубую кровь.

Джоселин не ответила. Она следовала за охранником по коридору в новую, не столь отвратительную камеру. Но сердце ее было разбито. Она так надеялась… она была так наивна. Она доверяла ему, смотрела на него так, как не смотрела ни на кого другого. Она его любила.

И цена, которую ей придется за это заплатить, выше любой другой.

— Как он? — спросил Доминик у Кэтрин, заходя в их спальню, как раз напротив комнаты, в которой Рейн забылся лихорадочным сном.

— Достаточно хорошо, учитывая обстоятельства. У него по-прежнему лихорадка. Мы купали его в холодной воде.

Доминик выглядел усталым, заметила Кэтрин, он беспокоился за друга. Ее сердце устремилось к нему.

— Доктор еще с ним?

— Да. И Александра с ним. Бедняжка спит даже меньше нас.

Ее муж, одетый в тот же темно-красный фрак, что и в тюрьме, пересек комнату и опустил занавески, пытаясь загородиться от яркого вечернего солнца.

— Может быть, мы сможем немного поспать до ужина, — сказал он, возвращаясь к ней.

— Надеюсь, малютка Рэндалл спит спокойно. Он ведь впервые остался без нас так надолго.

Доминик коснулся рукой ее подбородка.

— Наш сын поживает замечательно. У него прекрасная кормилица и нянюшка, балующая его донельзя. Скорее его папа и мама с трудом обходятся без него.

Кэтрин улыбнулась, глядя в прекрасные темные глаза мужа. Потом ее улыбка угасла.

— Ты виделся с ней? Доминик кивнул.

— Я не хочу, чтобы об этом услышала Александра. Я знаю, что она не одобрит этого. Честно говоря, я тоже не одобряю, но Рейн пожелал этого, и так тому и быть.

— Что она сказала? — спросила Кэтрин.

— Именно то, чего я ожидал. Что она ни в чем не виновата.

Доминик опустился в кресло перед камином, Кэтрин приблизилась к нему сзади. Она положила руки на его широкие плечи и стала массировать их, чтобы расслабились мышцы.

— Я так понимаю, что ты ей не поверил.

— Я сказал ей, что если она говорит правду, ей следует остаться в Лондоне и дождаться суда.

— И?

— Она согласилась на высылку.

— Тогда она должна быть виновна.

— Она виновна, в этом нет сомнений. Рейн сказал констеблю, что она направила на него пистолет, едва он вошел в комнату. Накануне они поссорились, что-то связанное с ее отцом, — он провел Рукой по своим густым черным волосам. — Рейн не дурак. Я не могу поверить, что она сумела так его провести.

— Ты уверен, что другого ответа нет? Что нет хоть какого-то шанса, что Рейн и слуги ошиблись?

— Господи, как бы я этого хотел. Но улики кажутся неопровержимыми.

— У тебя была возможность поговорить с судьей?

Доминик кивнул.

— И с капитаном «Морского волка». В конце месяца он повезет женщин-заключенных на Ямайку.

Кэтрин вздохнула.

— Я так переживаю за Рейна. Судя по тому, что ты говорил мне, он был почти влюблен в нее.

— Она, безусловно, обманула его.

— При всей той ненависти, которую она копила. Она должна была сойти с ума.

— Мне она показалась вполне нормальной, — он покачал головой, густые пряди черных волос упали ему на лоб. — Она сказала, что он ей очень дорог. Что она желает ему скорейшего выздоровления. Она просила меня передать это Рейну.

— Ты передашь?

— Не знаю. Я не хочу беспокоить его еще больше.

— Я только надеюсь, что он протянет до тех пор, пока жар не спадет. Врач говорит, что если это случится, у него будет шанс.

Доминик только кивнул в ответ. Потом встал, и Кэтрин обняла его.

— Давай займемся любовью, Доминик. Заставь меня забыть все печали — хоть ненадолго.

Он не ответил, только жадно поцеловал ее, ведь он тоже нуждался в разрядке. Потом подхватил ее на руки и отнес к большой пуховой постели.

Сила любви снова поддержит их. Кэтрин хотелось, чтобы она могла поделиться этой силой с их другом.

Одетая в прямую коричневую полотняную юбку и простую белую домотканую блузу — платье, выданное им на время долгого морского путешествия, — Джоселин стояла у борта корабля «Морской волк».

Бригантина длиной в триста метров с полной оснасткой неуклюже выбиралась в открытое море. Это была потрепанная старая посудина, на которой осталось только самое необходимое, ее трюм был превращен в спальню, где в тесноте жили сто двадцать заключенных женщин.

Опустошенная, Джоселин наблюдала, как удаляется берег, становясь лишь точкой на голубом горизонте. Удалявшиеся скалы ничего не говорили ни о доме, ни о людях, которых она привыкла любить и которых лишилась теперь, как когда-то лишилась семьи.

Она не знала, через какие страдания предстоит ей пройти. Какое жестокое обращение придется вытерпеть за ее воображаемые преступления, какие тяготы выпадут ей на долю в ближайшие годы, все это она могла только вообразить. Но теперь она уже не зеленая девчонка, которая кончит тем, что станет умирать от голода на улице, не невинная девушка, готовая поддаться на обещание будущего счастья… и любви.

Джоселин чувствовала, как ветер овевает ее кожу, колышет волосы у щеки, и ей вспомнилось другое столь же нежное прикосновение. Прикосновение теплых пальцев к ее груди, мягкое и в то же время твердое прикосновение мужских губ.

Рейн.

Его ложь убедила ее: он бросил ее, предал. Но ей все равно его не хватало, тоска по нему причиняла ей боль, которая оказалась сильнее всех прежних мучений, всех пережитых несчастий.

Зачем он это сделал? Чего он этим добивался? Ей приходил в голову лишь один ответ, такой же желчный, как и все остальные. Она надоела виконту, как и предупреждал Броуни. И хотя, конечно же, он не сам организовал это покушение, ему не составило труда воспользоваться представившейся возможностью. Этот выстрел дал ему такой легкий способ избавиться от нее. И такой дешевый.

Теперь пять тысяч фунтов и аренда дома большее не были проблемой. Ее изгнали из города. Броуни и Такер легли на дно, и даже если бы им не пришлось этого делать, им ли тягаться с аристократом. Им бы только хуже от этого стало.

Рейн бросил ее, как и всех остальных. Но несмотря на всю боль и отчаяние, ее сердце стремилось к нему. Или хотя бы к тем горестно-сладким воспоминаниям, которые у нее остались. Она попыталась не позволять себе думать о нем, как пыталась с той минуты, когда к ней в тюрьму пришел темноволосый маркиз.

Но она не могла забыть.

— Еще десять минут! — крикнул первый помощник капитана. Над его головой матросы карабкались на мачты. Чайки, крича, кружились над ними, а холодный воздух полоскал огромные полотняные паруса. — Еще десять минут, и отправляйтесь к себе.

Им рассказали правила: на два часа утром и вечером они группами будут подниматься на палубу, где смогут гулять. Все остальное время они должны оставаться в трюме. Там были узкие койки, по семь, друг над другом, так что высота между ними составляла всего тридцать сантиметров. Длинный деревянный стол шел вдоль всего трюма, закопченные лампы на китовом жире давали слабый желтоватый свет, которого едва хватало, чтобы что-то разглядеть.