У него перехватило дыхание. Если он правильно помнит — ее сослали на Ямайку.

— У тебя есть характер, девочка. Я думаю, с тобой все будет в порядке, — Сайлас Микс стоял в открытой двери таверны «Шпага и пират».

Это было прокуренное помещение с низким потолком, но, если верить Сайласу, оно лучше многих, в которые попадут другие женщины. Кроме нескольких женщин, оставшихся на борту «Морского волка», направлявшегося теперь на Барбадос, остальных продадут с аукциона тем, кто больше заплатит, и отправят на тяжелую работу на далеких плантациях.

А участь лучших, сообщил ей Сайлас, решили еще раньше: самых молодых и сильных, тех, кто может создать меньше всего проблем… и самых хорошеньких. Эти женщины отправятся к хозяевам в городах — в Кингстоне, в Мэндвилле или в Порт-Антонио, чтобы работать в домах, в магазинах и в тавернах.

Удивительно, но они с Читой — обе — оказались у Барзилая Хопкинса, владельца «Шпаги и пирата» и еще дюжины питейных заведений на набережной. После того происшествия на корабле девушки быстро сдружились и, хотя работали отдельно друг от друга, часто виделись, когда бегали по каким-то поручениям или когда замещали какую-нибудь больную работницу.

К несчастью, Долли Уайтхед повезло меньше. Ее судьба была пока неясна, она была во власти капризов аукциона.

Джоселин подняла глаза на стоявшего перед ней высокого загорелого моряка.

— Со мной все будет в порядке, Сайлас, — улыбка получилась немного вымученной. — Я умею выживать. Я как-нибудь пробьюсь. Мне это всегда удавалось.

— Чудная ты, девочка. Было приятно с тобой познакомиться.

— Я никогда не забуду о том, что ты сделал для меня.

Сайлас пожал плечами, словно отмахиваясь от благодарности.

— Пойду-ка я. Завтра наш корабль уходит. Мы взяли на борт кой-какой груз: перец, бревна, ром. Остальных женщин мы высадим на Барбадосе, доберем баланс сахаром и двинемся домой.

Прежде, чем он успел уйти, Джоселин встала на цыпочки и поцеловала его в обветренную щеку.

— До свидания, Сайлас. Могучий моряк покраснел.

— Береги себя, детка, — бросив на нее еще один нежный взгляд, он вышел.

— Черт побери! Что здесь, черт возьми, происходит! — потребовал отчета Барз Хопкинс — круглолицый человек со злобными глазками и самой похабной улыбкой, какую только Джо случалось видеть. Когда он не орал, он усмехался. Или щипал какую-нибудь из женщин.

— Шевелись! Нужно наливать вино мужикам и подавать баранью ногу голодным. Пошевеливайся или я тебе задам, бездельница чертова!

Джо понимала, что свои угрозы он выполнит. Хозяин уже не раз ее поколачивал. Он не терпел никаких возражений, держал в чулане розги и нередко пользовался ими. Рубцы на спине и ягодицах Джоселин красноречиво свидетельствовали об этом.

— Простите, мистер Хопкинс. Я просто прощалась с другом.

— Скатертью дорожка. От вас не добьешься нормальной работы, ленивые вы девки. Трудно было управляться с вами, пока мне через плечо все глядел этот амбал Микс.

Это означало, что когда Микс бывал в таверне, Барз не слишком цеплялся к Джо. Теперь же она лишилась этой защиты. Ей снова приходилось рассчитывать только на себя.

— Поворачивайся, девка! Да побыстрее. Мужики начнут мереть от жажды, пока ты тут копаешься.

Джоселин отвернулась от Барза Хопкинса и поспешила выполнить требование громкоголосого моряка. Она уже привыкла к шуму, стойкому запаху табака и резкому запаху потных пьяных тел.

К концу первого месяца она к тому же привыкла спать на соломенном тюфяке на полу чердака, привыкла и к двадцатичасовому рабочему дню, приноровилась уклоняться от приставаний пьяниц.

Она ненавидела свою красную юбку до колен и белые кружевные нижние юбки, которые была вынуждена носить, еще больше она ненавидела блузку с глубоким вырезом, который слишком открывал ее грудь. Подаренный Рейном красивый эмалевый медальон на золотой цепочке снова благополучно скрывался в подоле, но Джо приходилось постоянно отбиваться от матросов, пытавшихся задрать ее юбки или поцеловать ее.

Но больше всего она боялась Барза Хопкинса. Его похотливая улыбка появлялась все чаще, а ее ягодицы стали сине-черными от его щипков. И, что хуже всего, день ото дня Барз все чаще выходил из себя — и Джоселин очень боялась, что понимает причину этого.

Джо со вздохом пересекла комнату. Сегодня вечером в таверне было полно народу, под толстыми потолочными балками стоял густой дым от курева, то и дело раздавался хохот. Трактир находился на бойком месте на углу напротив пристани. В нем были пивная, обеденный зал и галерея с маленькими занавешенными кабинетами для шлюх из борделя на втором этаже, а над обеденным залом — комнаты для постояльцев.

— Эй, девка, где ты там застряла! — крикнул моряк с корабля, направлявшегося в близлежащий Форт Чарлз.

Джоселин поспешила к загорелому бородачу.

— Простите, что так долго. У нас много работы. Она поставила на стол три оловянных кружки рома и собралась было уйти, когда моряк обхватил ее рукой за талию и усадил к себе на колени.

— Я же сказала, что у меня много работы! — Джоселин попыталась вырваться, но тот держал ее слишком крепко. — Пустите меня!

Матрос захохотал.

— У меня куча денег, — заявил он. — Вполне хватит, чтобы заплатить за твое время.

Джоселин застыла.

— Мне это не нужно, — она выпрямилась перед его мощной и твердой как железо грудью. — Тут найдется немало таких, которых это заинтересует больше.

Бородач обхватил ладонью ее подбородок.

— Но, боюсь, они не такие милашки, как ты. У меня слабость к шелковым черным волосам и глазам, похожим на синее море.

— И к парочке сисек, как два свежих манго! — закончил второй, и моряки грубо загоготали.

Наверху в темноте под нависающей галереей, наблюдая за развитием событий, стоял Рейн. У него на щеке заиграл мускул, а пальцы впились в разбитый деревянный стул.

Вчера он сидел на этом же самом месте, незаметно наблюдая, как в другом конце зала Джоселин подает напитки, лавируя среди буйных мужланов. Он мог и сегодня уйти, как ушел вчера, удовлетворенный жестокостью, понесенного ею наказания, удовлетворенный тем, что она страдает не меньше него.

Он бы ушел, если бы не увидел, как грубые пальцы матроса хватают ее за грудь, если бы не увидел в ее прекрасных голубых глазах отвращение и отчаяние.

Он мог бы уйти. Но не теперь.

Рейн отодвинул стул и встал, потом стал пробираться через толпу туда, где за грязным деревянным столом сидели три моряка. Он уже слышал их грубый смех и жестокие замечания, видел, как покраснела Джоселин, когда один из них похлопал ее по заду. Когда матрос попытался ее поцеловать, силой заставляя ее прикоснуться к своим мокрым липким губам, она вырвалась и расцарапала ему щеку.

— А ты маленькая чертовка!

На всю таверну раздалась звонкая пощечина. Матрос снова поднял руку, но Рейн перехватил ее, впившись ногтями в мощную плоть.

— Отпусти ее, — тихо предупредил он своим жестким как гранит голосом.

— Рейн… — это был даже не шепот, а только дуновение. Джоселин так и замерла на коленях бородатого матроса, когда вся таверна умолкла.

— Я сказал, отпусти ее.

Моряк выпустил Джоселин, и она, шатаясь, пошла прочь. Матрос отодвинул стул, ударив им о стену, и устремился вперед.

— Эта девка — моя! — матрос стиснул зубы от гнева.

Рейн отразил тяжелый удар и мощно съездил матросу в живот, так что тот согнулся, но вскоре снова выпрямился. Рейн отразил и следующие два удара, но третий попал ему в челюсть, заставив повалиться на спину, и тогда проснулся его борцовский инстинкт. Он разбил в кровь нос матросу, расшиб ему челюсть и мощным ударом направил кулак ему в живот. Понадобилось еще три хука, и наконец его могучий противник упал на колени. Еще один удар в челюсть, и матрос со стоном повалился на пол, закатив глаза.

Джоселин стояла в нескольких шагах от них, бледная и дрожащая. Рейн схватил ее за руку и притянул к себе. Хотя его жилы еще были налиты жаром борьбы, он ощутил, какая у нее нежная кожа, какие шелковые ее волосы, коснувшиеся его щеки.