— Я всегда думал, что… Маги рассказала тебе все, ничего не утаила, — запинаясь, ответил Мелвин.

— Ну, конечно же, я знаю ее жизнь в общих чертах. Основные факты. Я долго разглядывала ее фотографии… В офисе собраны все журналы с фотографиями манекенщиц агентства, и между 1947-м и 1952-м там сотни фотографий Тедди Люнель. Но они не расскажут мне того, о чем я хотела бы знать, сколько бы я ни вглядывалась в ее глаза.

— А о чем тебе хотелось знать? — поинтересовался Фальк, и его сердце гулко забилось в груди.

— Сейчас мы почти сравнялись с ней по возрасту. Любила бы я ее? Как бы она посоветовала мне поступить с Беном? Чем она дорожила больше всего на свете? Почему она не вышла за тебя замуж?

— Ты знаешь об этом? Кто тебе сказал? — Резким движением Фальк поставил свой бокал на ковер.

— Я давно обо всем догадалась. Когда ты на меня смотришь, на твоем лице появляется странное выражение. Я знаю, что ты любил мою мать. Вы были любовниками? — серьезно спросила Фов.

— Я был… первым молодым человеком, который сказал ей, что она красива. Я пригласил ее на первое свидание, я первым поцеловал ее, я стал ее первым мужчиной.

— Но почему она не вышла за тебя?

— Тедди этого не хотела, она ничего не могла с этим поделать, она просто не могла влюбиться в меня… Твоя мать искала чего-то другого…

— У нее было много любовников?

Фальк замялся. Имеет ли он право отвечать? Есть ли у Фов право спрашивать?

— Вот видишь? — укорила его Фов. — Вот об этом я и говорила. Если бы мама была жива, я бы просто ее спросила: «Мама, у тебя в моем возрасте было много любовников?» И она бы мне что-нибудь ответила, пусть даже сказала бы, что это не мое дело. Но я не могу спросить об этом Магали, а теперь и ты… Что бы мне сказала Тедди?

— Я думаю, что она ответила бы на любые твои вопросы. Не уверен, что она сумела бы дать тебе разумный совет, потому что разумной она никогда не была. Но уверен, что Тедди была бы с тобой честной.

— Ну и?

— Я сказал тебе, что она искала чего-то другого. Эти поиски длились долго, она не находила того, что ей было нужно. Поэтому у нее были любовники. Не знаю, что ты понимаешь под словом «много». Но, вероятно, ее любовником был один мужчина из каждой сотни увивавшихся за ней.

— Но она любила их?

— Да. Потом любовь проходила, и Тедди снова начинала искать. А потом она встретила твоего отца, и это было то, чего она так долго ждала.

— Ты считаешь, что я поступила ужасно? — задала неожиданный вопрос Фов. — Заманила тебя к себе божественными цыплятами и принялась мучить расспросами о том, что ты не хочешь обсуждать.

— Нет, что ты! Мне кажется, мы все были к тебе ужасно несправедливы. Мы не говорили с тобой о Тедди, потому что это было очень больно. Ее смерть изменила всех нас. Никто из нас так и не стал прежним.

— А разве так не говорят обо всех, кто умер молодым?

— Может быть. Но твоя мать была… она…

— Другой? Особенной? — Голос Фов дрожал от желания знать.

— Как бы мне хотелось попытаться рассказать тебе о ее очаровании. Но нужно быть поэтом, чтобы описать Тедди. Ты бы ее очень любила, и она любила бы тебя больше всего на свете… И это самое главное. — Фальк встал, подошел к свернувшейся в кресле Фов и обнял ее. — Помни только об одном. Твоя мать все-таки нашла то, что искала так долго, и она была необыкновенно счастлива до самой своей смерти.

— Могу я предложить тебе еще бренди, Мелвин? — Фов так резко встала с кресла, что столкнула со столика большую папку. Она упала на пол, листы бумаги разлетелись по всей комнате. Фов быстро принялась собирать их, Фальк нагнулся, чтобы помочь ей. Он набрал небольшую стопку и только потом решил взглянуть, что же это, собственно, такое. Он небрежно посмотрел на верхний лист, взглянул еще раз сквозь очки с толстыми стеклами и поднес его к свету.

— Это все ерунда, — торопливо заговорила Фов. — Просто верни мне это, и все.

— Черта с два я отдам твои рисунки, пока не посмотрю все.

— Но это всего лишь мазня, Мелвин. Отдай, не серди меня. Это касается только меня. — Фов запихнула те листы, что собрала сама, в папку и попыталась отобрать остальное у Мелвина.

— Не порви! — воскликнул он, пятясь назад.

— А если и порву?

— Фов, ты рисовала, ты работала… Как долго это продолжается? Ты хотя бы представляешь, насколько ты хороша, глупая девчонка!

— Это нервное… Мне просто необходимо рисовать… У кого-то тики, у меня наброски. Прошу тебя, Мелвин, не делай из мухи слона. Ты же знаешь, как я отношусь к искусству. Это даже не хобби… Все что-то чертят, покажи мне того, кто этого не делает.

— Господи, Фов, ты же говоришь со мной! Неужели я не увижу разницы? Они просто великолепны! Фов, рассказывай!

— Абсолютно нечего рассказывать. Ладно. Признаю, я немного рисую… Красками не пишу совсем… Честное слово! Никаких красок, ты бы почувствовал их запах в квартире. — Фов обвела руками комнату. — Закон не запрещает рисовать, и никто не назовет рисование пороком. Хватит, Мелвин, перестань так на меня смотреть. Ты меня смущаешь. И отдай назад рисунки.

Мелвин вернул ей листы и пожал плечами:

— Если ты хочешь идти таким путем, детка, дело твое. Но если ты захочешь сделать мне подарок на день рождения или Валентинов день, то подари мне один из твоих рисунков. Не трудись вставлять его в рамку. Ты нашла свою линию, свой собственный стиль, который не имеет ничего общего ни с манерой твоего отца, ни с другими художниками. Ты понимаешь, что это значит? Нет? Ну и дурочка! Пожалуй, я выпью еще бренди, которое ты мне так любезно предлагала. Сейчас оно придется весьма кстати.

Марта Полиссон, которой уже перевалило за семьдесят, была по-прежнему предана Надин. Для нее светская молодая женщина оставалась всё той же красивой маленькой дочкой, которой у нее никогда не было. Надин, зная, что Марта слепо обожает ее, инстинктивно и бесстыдно использовала слабую струнку этой суровой крестьянки. Она всегда бежала к ней с малейшей царапиной, над которой Кейт только посмеялась бы. Она часами просиживала на кухне, выслушивала бесконечные рассказы о деревенской жизни, и ждала восхитительных сладостей, которые Марта готовила специально для нее. Когда Надин отправили в школу в Англию, она дочти совсем забыла о Марте. Но когда девочка вернулась на каникулы, прежние отношения были мгновенно восстановлены. И с каждым годом Марта боготворила Надин все больше. После смерти Кейт Марта оставалась единственным связующим звеном между Надин и «Турелло», потому что Мистраль упорно не желал видеть дочь.

— Твоя жизнь — фарс, твой муж — ничтожество, а я слишком занят, чтобы ты могла мне мешать. Вам здесь не рады, мадам Дальма, — объявил ей Мистраль, когда она предложила заехать к нему на выходные. С тех пор прошло четыре года, и Надин поддерживала связь только с Мартой, которая звонила ей время от времени.

Сколько раз Надин выслушивала раздражавший ее доклад:

— Месье Мистраль все такой же, девочка моя, — раздавался в трубке надтреснутый голос Марты. — Здоровье у него отличное. Что он делает целыми днями? Не знаю. Ваш отец держит мастерскую на замке, а я никогда не умела шпионить. После того как ваша мать умерла, здесь стало так тихо, одиноко. Он запустил землю, работников уволил, машины ржавеют, виноградники и оливковые деревья растут так, что перед соседями стыдно. Да только ему и дела нет. Если бы не я, он бы умер от голода и даже не заметил. Я остаюсь с ним только из-за вас и в память о вашей бедной мамочке.

В середине сентября 1975 года Марта Полиссон позвонила Надин и сообщила, что ее отец целыми днями кашляет. Мистраль по-прежнему работал, отказываясь изменить привычный распорядок дня, но утром он не смог встать с постели.

— Месье Мистраль не позволил мне вызвать доктора, моя девочка. Но я думаю, что у него бронхит. Что мне делать?

— Ничего, Марта. Я приеду завтра утром. Вы же знаете, как он относится к врачам. Не стоит его огорчать.